Изобретение любви

^«Изобретение любви» – так называется последняя и, как считают критики, лучшая пьеса Тома Стоппарда, которая с 1997 года с огромным успехом шла в Королевском национальном театре в Лондоне.

Но почему изобретение и при чем здесь пьеса Стоппарда? Отвечаю: Британия, которая, как мы знаем, находится (уже очень давно, с середины XX века) в состоянии глубокого упадка, продолжает держать первое место в мире по двум областям человеческой деятельности. Нет-нет, не беспокойтесь, не по любви, даже если такого рода чемпионат был бы возможен. Во-первых, по изобретениям на душу населения, далеко опередив США и Германию. Во-вторых, по театру.

О чем же пьеса, с которой мы начинаем наш маленький рассказ о любви в нынешней Британии? О любви. Точнее, о том, как примерно через полвека после того, как Стефенсон изобрел паровоз, поэт Альфред Хаусман изобрел любовь. И все тут. Да все ли? Нет, конечно, не все. Тут ведь не просто любовь – та не требует изобретения, – а истинная любовь. В отличие, скажем, от паровоза, который может быть просто паровозом. И Альфред Хаусман тоже – не просто любящий или любовник, а еще и поэт. Тут невозможно их не разделять. Но сложности на этом не кончаются! Хаусман не только поэт, но еще и ученый. Он знает латынь и древнегреческий, как до него их, может быть, никто на свете – и уж во всяком случае в Оксфорде и Кембридже – не знал. «Ученый и поэт? Так что, вы оба сюда явились иль один из вас?» – вопрошает Харон Хаусмана, когда тот вступил на берег Стикса и уже занес ногу над бортом лодки. Но что делать старому профессору в этот момент, когда вот-вот он встретит тех, кого любил полвека назад своей вновь изобретенной любовью, – как не вернуться с берега Стикса на берег Айзиса, назад, в Оксфорд своей и их юности? И что делать драматургу Тому Стоппарду, как не вернуться с рубежа двух тысячелетий в Оксфорд конца XIX века, чтобы открыть своим современникам то, что в них еще живет, тот образ и стиль британской любви, который неизживаем, пока есть Британия и парочка-другая живых британцев?

Хорошо. Оставим пока Стоппарда с его пьесой и Хаусмана с его студенческим открытием любви. Но все же послушаем, о чем говорят классицисты на берегах Стикса и Айзиса. О том, что если правильно расставить пока еще никем не поставленные запятые, то и текст будет читаться правильно. И вывод, учащий смирению того, кто хочет стать настоящим ученым: истинное в науке есть правильное. Не слишком ли это звучит по-английски? Хорошо, а в любви? «В Британии любовь приглушена, – жаловался Байрон в начале XIX века, – здесь все приглушено». В одном из недавних фельетонов я прочел, что для среднего лондонца основное место, где говорят о любви, – это, конечно, паб. Там о любви приходится кричать, чтобы прорваться сквозь дикий шум голосов.

Покойный Грэм Грин говорил, что многим людям его поколения приходилось уезжать за границу, чтобы любить (мы знаем, что Байрон и его беспутные друзья именно так и делали). Сейчас для людей среднего класса поездки за границу – это периодическое времяпрепровождение, почти обязательное, часть бытовой культуры. Но является ли любовь в Англии частью бытовой культуры средних классов? Ответить на этот вопрос намного труднее, чем на вопрос о любовных похождениях и переживаниях оксфордских студентов 80-х годов XIX века, об одном из которых Стоппард и написал свою пьесу. И все же попробуем.

Начнем с крайностей (а не есть ли сама любовь – крайность? С точки зрения Альфреда Хаусмана, это так и есть). И сегодня Великобритания держит одно из первых мест в Европе (если не первое) по преступлениям, совершенным под влиянием страсти, – читайте газеты и, если хотите, современную прозу, если не верите. Ну что ж, читаем. Как и в любой другой цивилизованной стране, любовь в Англии очень часто включена в иное времяпрепровождение – в выпивку, во всем широчайшем спектре конкретизаций последней – от жалких «парти» с их неуемным поглощением очень плохого французского вина до долгих серьезных обедов, тоже, разумеется, с вином, хотя и более терпимого качества, предваряемых и замыкаемых потреблением крепких спиртных напитков. Ну и, само собой, пабы с их пивом и виски, до бесконечности.

– Я бы выпила еще одно виски, мой дорогой. Кстати, что ты думаешь о Джеке? Он, по-моему, сейчас начинает с этой Марго, у которой все кончилось с Бобом.

– Я думаю, что тебе надо наконец решить самой, в каких отношениях ты находишься с Джеком.

– А как насчет нашей поездки в Прованс, о которой мы уже почти договорились? Я бы, пожалуй, выпила еще одно.

Где здесь признание? «Признание, – отвечает за меня поэт Хаусман, герой пьесы Стоппарда, – это вид насилия над невинным». И продолжает: «Пусть эта грустная любовь продлится, пока безответная страсть не утолится, став неотличимой от воздуха – куда она уйдет».

Нет книги, которая называлась бы «Самоучитель страсти», но есть «Самоучитель любви» в 2 томах (23 фунта со скидкой для студентов). Ничего, любовь переживет и такое, как она пережила все стеснения Викторианской эпохи, о которой не имеющие о ней никакого представления средних лет британцы говорят чуть ли не со скорбью как о периоде национального позора. Они говорят: «Общество расправилось с Оскаром Уайльдом за то, что он был гомосексуалист». Один современник Уайльда сказал о нем: «Он погубил себя тем, что любил». Для Уайльда и его молодого приятеля Хаусмана любовь была времяпрепровождением. Не бытовой культурой, не тем, что можно «объективно анализировать» и в чем полезны инструкции. А как же тогда «искусство любви» Овидия? «Это – искусство», – в один голос отвечают Хаусман и Уайльд.

Еще 13 лет назад одна аспирантка моего колледжа выступала на семинаре по древнеиндийской поэтике с докладом «Достижение женщиной оргазма – цель классической индийской науки о любви». Это – позавчерашний день мышления о любви в нынешней Англии. День вчерашний – это дешевые многотиражные издания Камасутры в неописуемо плохих переводах и залежавшаяся на магазинных полках «Социология любви». А сегодня любви отмечено новым, доселе неизвестным термином гендеризм (gender – вместо sex). Так называется любая тема или проблема, относящаяся к женщинам «как отличным от мужчин». Вот вам пример научного гендеризма. Совсем недавно на аспирантской конференции в Лондонском университете особой похвалы (и премии) жюри удостоился доклад «Индоевропейский миф о двух братьях-жеребцах как отражение постпубертатного женского тяготения к мужской парности». Но и это не предел гендеризма. Только что опубликованная в католическом теологическом еженедельнике статья доктора Эймана Кейма называется «Предбрачные женские сексуальные сны как проблема моральной теологии». Ну, эта мудрость до жизни паба еще не скоро дойдет, хотя, возможно, уже задела своим сизым крылом обедающих (кто знает, может быть, влюбленных тоже!) интеллектуалов в Хамп-стеде и Гринвиче.

Он: «Но есть и такая вещь, как мучения любви – вы никогда не думали о них, думая о своей любви?» Это из другой, тоже недавней пьесы. «Мучение в любви бывает только от непонимания любящими друг друга», – отвечает она. «Или сама природа любви – мучение?» – спрашивает Хаусман своего школьного друга. «А поэзия – тоже? Ведь ты никогда не написал бы своих чудных стихов, если бы предмет твоей любви был здесь с тобой, а не в далекой Индии».

Ну ладно, стоит ли без конца переговаривать прошлое, ведь и Уайльд никогда бы не написал «Балладу Редингской тюрьмы», если б его туда не упекли. Хватит искусства. И науки тоже. Но уж никак не хочется возвращаться за любовью в паб, не говоря уже о гостиных Хампстеда и Гринвича. Газетный заголовок (около трех лет назад): «Школьный учитель застрелил неверную любовницу с двумя детьми и престарелой матерью». В своем комментарии репортер той же газеты объясняет это преступление тем, что учитель был страшно перегружен работой и два года не был в отпуске. Хороший знакомый учителя – бармен из близлежащего паба – недоумевает: «Да ведь они (учитель и его любовница) были как два голубка. Он, по-моему, последнее время был в прекрасной форме. Ну разве что пил, может быть, чуть больше обычного. Мы все так потрясены».

Иногда мне кажется, что, говоря о любви, мы часто забываем, что разговор-то, собственно, не о любви, а об отношении к любви, о разговоре о любви. Это прежде всего относится к Англии, стране долгих, неторопливых разговоров обо всем. Здесь очень любят все объяснять. Один врач недавно объявил, что упадок любви в Англии объясняется крайне нездоровым режимом жизни мужчин среднего класса и чрезмерным потреблением ими алкогольных напитков. Хорошо, не будем больше так много пить. Известный психосоциолог объясняет «эмоциональное оскудение» англичан их чрезмерной зависимостью от современных электронных технологий и средств массовой коммуникации. Гораздо интереснее догадка одного весьма известного современного британского поэта о том, что в обществе за последние полвека произошло довольно резкое понижение культуры выражения чувств, – любовь теряет свое оружие, Купидон лишается стрел. «Любовь, – утверждает он, – это то, что о ней говорят, пишут и поют. Возьмите самое замечательное стихотворение Роберта Бёрнса о любви. “Я люблю тебя как красную, красную розу”. Здесь роза – это выражение любви. Если бы Бёрнс не знал, что любит свою возлюбленную как “красную, красную розу”, то он бы и не любил ее так, как он ее любил». Иначе говоря, слова о любви – это искусство, без которого любви, как мы ее знаем, нет. То, что мы называем «бытовым» или «обыденным» – вплоть до самых элементарных психических реакций, – остается самим собой, поддерживается на своем элементарном уровне только благодаря тому, что «держит» его сверху: культуре поведения, культуре выражения чувств, интеллектуальной культуре.

Сам я эту «приглушенность» любви в Англии вижу в том, как бледны и неинтересны нынешние разговоры, рассказы, романы и пьесы о любви, не говоря уже о статьях и докладах. Тогда не прав ли цитируемый выше поэт и не в культуре ли дело?

Нет, дело, я думаю, в нас самих – и тогда не придется ли нам когда-нибудь «переизобрести» любовь?