Занимательная гебраистика: бабушка

Наслушавшись в ходе путешествия по Европе немецкого языка, Марк Твен написал: «Некоторые немецкие слова настолько длинны, что их можно наблюдать в перспективе. Когда смотришь вдоль такого слова, оно сужается к концу, как рельсы железнодорожного пути».

Есть все основания предположить, что такое же впечатление о немецком языке сложилось и у живших в Палестине евреев, когда там в 30-е годы ХХ века появились первые репатрианты из Германии. Первое поколение носителей иврита, привыкшее к тому, что слова состоят, как правило, из двух-трёх слогов, а небольшой их процент – их четырёх, вдруг столкнулось с языком, слова в котором могут занимать пол-строки, если не целую строку. До обсуждения грамматических тонокостей типа «разделяющихся глаголов» и сложноподчинённых предложений в треть страницы дело, скорее всего, уже не дошло – хватило длинных слов.

Тем не менее, до полного антагонизма между теми, кто привык к коротким словам, и теми, кто пользовался, в основном, длинными, не дошло. Разница в длине слов не помешала началу процесса интеграции репатриантов из Германии. В процессе же интеграции обнаружилась и неожиданная точка соприкосновения – оказалось, что в немецком языке имеются слова, длина которых гораздо меньше чем половина строки. Нашлись также несознательные граждане, проигнорировавшие стремление Комитета языка иврит минимизировать использование в иврите заимствований, и взявшие некоторые из этих слов на вооружение.

В соответствии с утверждением, что немцы – народ, склонный к технике, немалая часть этих слов к технической сфере и относилась. Например, слесарь-сантехник получил красивое наименование «инсталлятор», и , как правило, именуется так до сих пор, несмотря на изобретение Академией языка не менее красивого термина «шраврав». Изоленту несознательные носители иврита до сих пор называют «изолирбанд», а «дворники» автомобиля – «вишер».

Не всё, однако, было так просто. Некоторые слова, формально придя в иврит из немецкого, на самом деле воспользовались языком Шиллера и Гёте исключительно как пересадочной станцией, после чего ухитрились замести следы и уничтожить всякие свидетельства пересадки.

Одним из таких слов, вполне прижившихся в иврите, является слово «бабушка» (с ударением на второй слог). Вопреки ожиданиям, оно обозначает совсем не то мифологическое создание, которое не оставляет попыток поймать своего еврейского внука, надеть на него три дополнительных свитера и принудительно накормить куриным бульоном. На современном иврите данным словом (подчеркнём ещё раз, с ударением на второй слог) обозначается произведение русского народного промысла, известное в большинстве стран как «матрёшка» (matryoshka doll по-английски, matrjoschka по-немецки, poupées russes по-французски). Иврит же в данном случае решил пойти по более оригинальному пути – он заимствовал не оригинальное наименование и не его форму адаптировавшуюся к какому-либо ещё языку, а дополнительное наименование, существующее в немецком – Babuschka-Puppe. При этом память об этом заимствовании стёрлась настолько хорошо, что абсолютное большинство носителей иврита страшно удивились бы, узнав, что слово это пришло, собственно, из немецкого, а по-русски эта игрушка называется совершенно по-другому.

Марк Твен, помимо путешествий по Европе, доехал как-то и до Палестины. Результатом этой поездки было весьма уничижительное описание Палестины как пустынного места, в котором нет ничего интересного. Угадывать ход мыслей великого писателя – занятие весьма неблагодарное, но можно предположить, что окажись он там на несколько десятков лет позже, он нашёл бы, по крайней мере, интересные лингвистические явления.