Занимательная гебраистика: обратная связь

Один из героев романа Тэрри Пратчетта «Эрик» был охарактеризован следующим образом: «Ринсвинд был известным знатоком лингвистики и практической географии. Он мог крикнуть «Помогите!» на четырнадцати языках и умолять о пощаде ещё на двенадцати».

При этом возникает один вопрос – всегда ли Ринсвинд правильно выбирал язык, на котором надо было попросить о помощи или молить о пощаде. Правда, если посмотреть на это с точки зрения практической лингвистики, то он был в относительно удобном положении – описанные понятия не только существуют во всех (или практически во всех) языках, но и употребляются в них, как правило, с более или менее одинаковой частотой. Настолько комфортная ситуация весьма похожа на упоминающиеся в школьных задачах по физике «нормальные условия».

Кроме того, Пратчетт не дал ответа на вопрос, насколько часто Ринсвинду приходилось переходить с одного языка на другой. Вполне логичным кажется предположение, что если бы ему приходилось каждые десять минут или даже каждые полчаса молить о пощаде на другом языке, то у него в какой-то момент возникли бы проблемы с выбором формы слова или даже правильного слова.

Когда на заре становления иврита как языка повседневного общения в подмандатную Палестину приехало большое количество носителей других языков, это не смогло не сказаться на лексиконе иврита – что бы не думала по этому поводу Академия языка. Когда через пятьдесят-шестьдесят лет в Израиль снова приехало большое количество носителей иностранных языков, среди которых однозначно преобладал русский, ситуация была принципиально другой – иврит прочно утвердился как основной язык общения. Несколько сотен тысяч русскоязычных репатриантов были вынуждены срочно осваивать иврит и запоминать незнакомые термины. Несмотря на то, что их было достаточно много и дома они на иврит, как правило, не переходили, на этот раз воздействие одного языка на другой шло в обратном направлении – иврит начал влиять на русский язык вновь прибывших.

Началось всё с лексики. Точнее, со слов, которые были не особо употребимы в стране исхода, но гораздо чаще встречались в Израиле. Ивритское слово «мазган» достаточно быстро вытеснило русское «кондиционер», а ходить в Министерство абсорбции оказалось гораздо менее удобно, чем в «мисрад клиту» (причём, со склонением ивритского термина по правилам русского языка). Затем уже появились «кальки» с иврита – многие стали «брать автобус» и «делать экзамены». Зачастую копировались разговорные фразы, которые изначально являлись прижившимися в иврите кальками с английского. Правда, не только они – например, вполне прижилась калька с чисто ивритской фразы «спросить вопрос».

Свою лепту в формирование израильского диалекта русского языка внесла армия, в которую многие вновь прибывшие, особенно молодые, были призваны в течение нескольких лет после приезда. Отслужив, они «освободились», после чего стали «ходить в милуим» (это вместо того, чтобы «проходить сборы резервистов»). После армии же наступил черёд университетов, где контрольную сменил «бохан», а вместо привычных курсовиков писались «семинары».

Наиболее же интересная метаморфоза произошла с вопросительной частицей «ли». На иврите (особенно в его разговорном варианте) вопросительные предложения, аналогичные тем, в которых в русском языке применяется эта частица, образовываются с применением слова, которое переводится на русский как «если». Со временем это стало оказывать влияние и на русскую речь, особенно у молодёжи, приехавшей в Израиль в школьном возрасте. Поэтому в банальном рассказе школьника об учительнице, выяснявшей, сделал ли ученик уроки, она спрашивала «если ученик сделал домашнее задание».

Ответ на вопрос, образовался ли в Израиле новый диалект русского языка, предстоит дать лингвистам-теоретикам. Лингвисты же практики, коллеги упомянутого в начале Ринсвинда, рискуют запутаться, хотя речь идёт не о четырнадцати языках, а всего лишь о двух.