Назовем это «нечто»

Владимир Тарасов родился в Архангельске в 1947 году, очень рано полюбил джаз и решил стать барабанщиком. Переехав в Вильнюс в двадцать с небольшим, он выучил литовский, влился в местную богему, да так здесь и остался, пережив многих своих товарищей. Он начал назвать себя литовским художником русского происхождения задолго до того, как получил Национальную премию Литвы в области культуры и искусства.

В качестве джазового барабанщика-виртуоза Тарасов пользуется широким признанием. Я сам видел, как после одного особенно удачного соло мой дорогой друг Арнис крикнул взорвавшейся аплодисментами публике: «Это было гениально!» Давно замечено, что и сам Владимир любит слово «гений», и щедро награждает этим лестным титулом самых разных людей, и даже приписывает это качество объектам и событиям. Но в то же время он любит без лишних претензий называть себя «просто барабанщиком». Тем не менее, само слово «барабан» может служить своего рода синонимом для головы, и в руках Тарасова этот инструмент действительно превращается в средство производства чего-то такого, что не только доставляет эстетическое удовольствие, но и поражает своей интеллектуальной красотой.

Владимир Тарасов очевидным образом перерос свое ремесло. Он сотрудничал с Ильей Кабаковым, создавая музыку для его знаменитых инсталляций, а потом и сам занялся визуальным искусством. Его «Гобустан», «Киклос» и другие работы выставлялись на самых престижных площадках по всему миру. Благодаря врожденному вкусу и многочисленным связям в художественной среде он постепенно стал экспертом в области современного искусства. Не так давно Тарасов положил конец сплетням о сокровищах, которыми он владеет, объявив о передаче коллекции русского концептуального искусства стоимостью в миллионы долларов Национальному художественному музею Литвы. Отклонив множество агрессивных предложений от разных частных и общественных покупателей, Владимир подписал дарственную музею.

Благодаря своему безудержному любопытству Тарасов часто оказывается в самых странных местах и обстоятельствах. Он с готовностью принимает приглашения поиграть на барабане под мостом на съемках некоммерческого фильма или исполнить что-нибудь в пещере, расположенной на глубине ста метров под землей, в рамках Открытых дней Большого адронного коллайдера в ЦЕРН. Последнее представление имело место в пятницу 13 сентября 2019 года, в полнолуние, что, по счастью, способствовало возникновению какой-то мистической эйфории в душах составлявших публику технических специалистов и политиков, а не черной дыры (как минимум, пока).

Познакомившись с этим человеком лично, трудно не поддаться его обаянию. Владимир без всяких колебаний распространяет вокруг себя волны радости и позитива. Он может высказывать самую жесткую критику, но ты моментально чувствуешь, какой океан доброты скрывается за его суровыми высказываниями. Тарасов никогда не пил и отказался от мяса задолго до того, как это стало модой. Быть может, именно это удачное сочетание моральной добродетели и открытости к приключениям и делает его столь исключительной фигурой, появления которой всегда ждут в самых разных точках активности современного искусства.

Игнас Сташкевичюс

Вы где-то сказали, что джаз – это особый способ мышления. По-моему, даже использовали словосочетание «джазовое мышление». Как бы вы описали особенности этого мышления?

Джаз – это прямое высказывание, джаз – только здесь и сейчас. Я постоянно повторяю своим друзьям-художникам, у которых, может быть, сегодня не получается, и они могут сказать: «Ну и ладно, завтра докончу» и пойти пить кофе. В музыке на сцене так нельзя. Нельзя сказать: «Ребята, у меня сегодня не движется». Это вам скажет любой музыкант. Тут есть определенная форма не самосознания, а самоорганизации, когда ты понимаешь, что через двадцать минут тебе надо начать играть. Ты начинаешь зевать, какие-то вещи происходят, получается какая-то аккумуляция энергии. Если у вас есть что сказать, если вы относитесь к так называемым «созидателям», то вот это «что-то» происходит, и удается высказаться непосредственно в данный момент. Джазовое мышление – это умение выстроить форму здесь и сейчас. Ведь джаз – это еще и импровизация. Правда, импровизация в заданной форме, которая тоже рождается здесь и сейчас. Это великое искусство, я его очень люблю. С годами оно мне все больше и больше открывается, и я понимаю, насколько это замечательная музыка, особенно момент, когда ты встречаешься с людьми – может быть, ты даже с ними не играл, но ты их знаешь. И вот это зарождение – то, что я сейчас называю «гобеленами». Я пишу гобелен первый, пятый, двадцать восьмой. Это как гобелен, у каждого свой узорчик, но в итоге получается совершенно замечательный звуковой ковер, картина звука. Я имел в виду, что джаз отличается от всего другого. За это он и любим.

Чем именно он отличается? Возникновением здесь и сейчас?

Да. Джазовый музыкант должен построить свое высказывание, чтоб ему было интересно. Если не будет интересно ему, не будет интересно и слушателям, не возникнет контакта со слушателем, не возникнет музыкальной истории, которую он рассказывает. А заинтересовать, конечно, он может, есть масса примеров. Музыкант, когда он выходит на сцену... Ведь в джазе еще и возраста нет, что прекрасно. Я смотрел последнее выступление Сэма Риверса, совершенно гениальное. Ему было 85 лет, а он два с лишним часа играл. И как играл! Джаз – это такая музыка, что когда, например, Элла Фицджеральд начинает петь, и вы вообще ее не видите. Возникает что-то мистическое, музыка вас забирает. Но если музыкант чуть-чуть фальшивит, это сразу слышно.

А при чем тут прямота высказывания?

Ну вы же не можете написать стихотворение сразу. Есть, правда, люди, которые пишут сразу. Но все эти гекзаметры – раз-два-три... Профессиональные поэты сидят за столом и сочиняют. Конечно, это есть. Но это все-таки воля случая. Можно писать, можно не писать, можно отложить, можно потом вернуться. А в джаз нельзя вернуться. Любой другой концерт с той же самой программой уже будет другим.

То есть присутствует неповторимость каждого момента?

Джаз живет во времени. Мы живем здесь и сейчас, помня о прошлом и заглядывая в будущее, – вот в этом и есть прелесть.

И ни один из этих промежутков не повторяется?

Не повторяется. Я вам приведу совершенно замечательный пример. Люди, которые присутствовали, подтвердят. Я был на двенадцати концертах Дюка Эллингтона. Был 1971 год, я с ним ездил в Киев, Минск, Москву, в Петербурге мы его встречали. Он один из основоположников всего этого. Они вообще не импровизировали. Двенадцать концертов они играли, даже сольные куски одни и те же – он, например, обязательно вставлял «Очи черные». Но при этом каждый концерт был другой. Вот это умение жить во времени есть только в музыке. Казалось бы, то же самое в классике. Но классикам намного сложнее, чем джазменам. Они ведь играют те же самые ноты. Если у нас есть свобода творчества, а остальное зависит от нашего умения, знания форм, то классика – это, в общем, трагическая история. Они все играют один и тот же концерт. Но нужно показать, кто ты есть. Нужно показать, что ты созидатель, а не исполнитель. Хотя был один пианист, очень известный, который сказал: «Какая разница? Все пианисты играют одинаково». Причем мирового класса пианист. По-моему, это был Березовский. Я был просто поражен – как так? Неужели вы Рубинштейна от Горовица не отличите? Пусть они будут играть тот же самый шопеновский концерт, музыка все-таки чуть-чуть другая. Даже я, барабанщик, отличу. Ведь барабан – это камень о камень, палка о палку. Этот инструмент не был создан человеком, в отличие от скрипки, саксофона, рояля. Там есть что-то такое внутри, знаете… (Стучит пальцем о стол.) И вот это должно оттуда выскочить. Не выскочит – не получится, выскочит – и музыкант будет счастлив. А если музыкант выходит на сцену и даже по походке видно, что он думает: «Ну сейчас я покажу, как я здорово играю», то ничего не будет. Да, профессионал по нотам сыграет что угодно. Но вот того, о чем мы говорим, этого «нечто» в воздухе не будет. А когда это «нечто» рядом стоит, вы чувствуете себя частью происходящего. Это как в инсталляции. То, что делает Кабаков, у которого замечательный материал. Это включение зрителя в инсталляцию, когда вы можете быть ее частью. В музыке это сплошь и рядом.

Но почему это называют высказыванием, а не, например, действием?

Высказывание – это речь. У музыканта это музыкальная речь, понимаете?

То есть там смыслы присутствуют?

Смыслы в музыке? Нет, не думаю. Ну разве что как выстроена фраза. Но нет, нет там никаких смыслов. Оно действует на каком-то другом уровне. Когда вы правильно слышите музыку, какое-то определенное нечто возникает. Это то великое мастерство, которое есть у таких людей, как Горовиц или Яша Хейфец. Ну или, например, Майлз Дэвис, с которым я даже несколько раз играл на одном фестивале. Я был на его концерте живьем в Варшаве, Гааге на North Sea Jazz Festival. Я видел этого человека, который вроде бы выходит, совершенно ничего не делает, берет какой-то ритм, что-то играет, и вдруг – би-бап! И вот этот звук еще три минуты тебя не оставляет. Вот что это? Его вроде бы и нет уже. И вот этот энергетический посыл – не знаю, это не гипноз, но это такое состояние...

Почти мистическое?

Да, в каком-то смысле можно и так говорить. В музыке есть мистические вещи, конечно.