Оставить все, чтобы быть

Бертран Рассел ввел в философский обиход различие между двумя видами знания: знанием по знакомству(knowledge by acquaintance) и знанием по описанию (knowledge by description). Знание по знакомству относится к тем объектам и лицам, с которыми нам довелось прийти в непосредственное соприкосновение: мы лицезрели их формы, обоняли их запахи, дотрагивались до них или их вкушали, внимали их звучанию. Наоборот: то, что существуют пирамиды Гизы, для меня лишь семантическое знание по описанию, так как я никогда не бывал в Египте и судить о них могу только по фотографиям.

С Владимиром Вячеславовичем меня связывают оба типа знаний: я его и читал, и знаю лично. Можно даже сказать, что симбиоз чтения и непосредственного контакта с Владимиром Вячеславовичем дает мне право прибегнуть к невинной литературной пошлости и описать тип этого знания как курение – в духе дона Хуана Карлоса Кастанеды: «Да, я курил тебя».

В пору дремучей свободы 90-х годов прошлого века Владимир Вячеславович стал Вергилием по даосской философии для многих любителей китайской древности и юных романтиков Востока. Антология даосской философии, составленная им вместе с Брониславом Брониславовичем Виногродским, сыграла роль гомогенного катализатора в мышлении и форме жизни. Книга о Конфуции в серии «Жизнь замечательных людей» оказала невероятное влияние на генезис юношеской морали. Первые шаги в сторону китайского ушу пролегли через книгу «Багуачжан, или Ладонь восьми триграмм». А «Молния в сердце» и «Сумерки Дао», так же как и перевод книги Чэня Кайго и Чжэня Шуньчао «Восхождение к Дао», сулили возможность достижения сокровенного и в этой жизни. Когда же настал черед профессионального освоения азов китаеведения, стало понятно, что Владимир Вячеславович не только сеятель китайской мудрости, но также и состоявшийся ученый, почти что ученый-сановник шидафукитайской древности.

Увы, после нескольких лет, проведенных в Китае и на Тайване, на меня опустились сумерки Востока, и я на много лет стал записным либералом-западником и ярым последователем безбожного сциентизма. И вот в этом дьявольском вихре интеллектуальной жизни я встретился с Владимиром Вячеславовичем также и лично. I don’t know how and don’t know why, как поет Ник Кейв, но двенадцать лет назад я познакомился с ним на Тайване и начал заниматься тайцзицюанем в тайбэйском парке Мира под руководством Линя Нянлуна. Должен признаться, что в отношении практики «внутренней алхимии» (нэйдань)я больше Обломов, нежели Штольц, поэтому меня куда сильнее привлекали разговоры с Владимиром Вячеславовичем в промежутках между отработкой движений и после нее. Когда же дело дошло до демонстрации «выброса усилия» (фацзинь) на расстоянии, позволяющего отражать соперника направленной мыслю, то тут я так и остался наполовину Фомой неверующим.

А разговоры были шикарные. В жару, под писк белок и стрекот цикад, мы спорили о различиях западного и восточного мышления. Владимир Вячеславович, будучи убежденным антикартезианцем, нежно лупил европейскую философию субъекта, а я, робкий латышский либерал, старался защищать тех, кого пинают с помощью философских образов. Владимир Вячеславович говорил о средоточии, интуиции чистого сердца, пустоте и новом евразийстве, критиковал декадентство Запада; я же упорствовал в своем cogito, успевая вставлять лишь редкие реплики. Не уверен, что нам удалось найти срединный путь, да это, в конце концов, и неважно. Намного важнее была почти отеческая доброжелательность и широта души Владимира Вячеславовича. А что касается различия в философских позициях, то здесь вспоминается фрагмент из начала седьмой главы «Чхандогья-упанишады», которая открывается беседой между Санаткумарой и Нарадой. Нарада признается, что ничто из того, что он изучал, не привело его к самопознанию(ātmavit). Санаткумара говорит Нараде, что все, что он выучил, – просто слова. Я, конечно, не Нарада, а так, воробей из Европы, но у Владимира Вячеславовича, мне кажется, имеется опыт самопознания.

Каспар Эйхманис, Тайбэй

Вот прочитал я эту чудесную, глубокую и умную беседу, порадовался, сопережил, задумался и спросил себя: «Мой старший мудрый коллега, который знает так много и говорит красиво и умно, он чем занимается, что он изучает в Китае? Для чего ему этот Китай дался?»

Собственно говоря, это вопрос не к нему, это вопрос к самому себе.

Что я в Китае делаю, что я там изучаю, что за знания хочу обрести, соприкасаясь со всеми областями этой огромной и глубочайшей культуры? И беседа эта мне дает (что самое главное и интересное для меня в этом тексте) ответ на этот вопрос.

Изучаю я в Китае в первую очередь самого себя, с самим собой разбираюсь и во всей китайской культуре нахожу именно такие области, на фоне которых могу в себе, в своей жизни увидеть те недостающие куски, которые не дают мне возможности обрести покой и ясность в целостности и истине в моем человеческом существовании и воплощении.

А все отдельные частности – сопоставления Востока и Запада, Севера и Юга, центра и периферии – это лишь примеры применения классификационных схем традиционного китайского подхода к сознанию, которыми Владимир Вячеславович овладел в совершенстве за свою долгую и блестящую жизнь не только в области китаеведения, но и во всех других областях.

Я вижу портрет не ученого-синолога, но глубокого и оригинального мыслителя, эрудита, энциклопедиста, оригинала, остроумного собеседника, глубокого аналитика и просто очень красивого духовно человека.

Добавлю в заключение, что все мы, какими бы науками, искусствами и ремеслами в этом воплощении ни занимались, исследуем природу собственного сознания и времени в нашем человеческом теле, и именно об этом говорится в самом начале одного из главных текстов китайской мысли, «Великое учение» (”駟�), в первой фразе, которая в моем переводе звучит так: «Путь (Истина) Великого учения заключается в достижении ясности в вопросе, как обретается ясность в человеческом сознании. Или еще более радикально: знаешь ли ты, как ты знаешь, и откуда ты знаешь, как и что ты знаешь? Познавай знание свое».

Бронислав Виногродский

Когда Каспар Эйхманис начинал заниматься Китаем, у него было предположение, что настоящая философия находится именно там. Он считал, что неинтересно заниматься всей этой дребеденью из Европы. Хотя потом он разочаровался в китайской философии. Давайте начнем с вопроса, есть ли философия в Китае.

Вопрос очень хороший, но требует долгого ответа. В двух словах я мог бы ответить тезисно, потому что мои взгляды на этот вопрос меняются. Я могу только зафиксировать свое сегодняшнее состояние с учетом моего опыта жизни в Китае и изучения китайской мысли. В принципе, есть ли философия в Китае или нет, сам по себе вопрос не такой уж важный. Почему философия должна быть? Если речь идет о серьезном поиске истины, то, конечно, она есть. Она есть везде и повсюду, где есть человек. Это первый тезис. А второй – в том, что я всегда придерживался точки зрения, близкой к Мерло-Понти или Хайдеггеру, но в особенности к французской школе, которая исходит из понятия метафилософии и даже нефилософии. Философия должна испытывать собственные границы, свои пределы. Она должна возвращаться к тому истоку познания истины, который формулирует, собственно, философскую проблематику.

И что может являться этим истоком?

Таким истоком может являться только встреча с Другим, встреча с инаковостью своего собственного существования. Философия становится философией в тот момент, когда она встречается с нефилософией и определяет свои границы.

В таком случае что такое Другой?

Это очень интересный вопрос. Я не могу на него ответить, потому что если я отвечу, он перестанет быть Другим. Давайте оставим его в том невинном и блаженном состоянии, в котором он находится. Дело в том, что восточные философии вообще, а китайская в особенности, выставляют иные пределы или границы, в рамках которых философия должна осмыслять себя, чем те, что знает Европа. Вы употребили слово «дребедень» – вообще философам на Западе свойственно такое самокритическое, даже брюзжащее отношение к себе. И неспроста. Европейская классическая философия все-таки интеллектуалистична, начиная с греков и кончая Гегелем, вплоть до Ницше. Ее основание – интеллектуалистское. Что имеется в виду? Поиск истины выражен в самоудостоверении или самооправдании разума, который ищет его в самом себе. То есть он не хочет иметь отношения с реальностью, какой бы она ни была, а подменяет ее осмосом, опосредующей реальностью, выраженной в понятиях, идеях, абстрактных определениях, которые позволяют ему оправдать себя и одновременно проецировать себя на мир, чтобы завладеть им. Философия в данном случае является служанкой идеологии как способа овладения миром и утверждения своего господства над миром. Она империалистична по сути.

Но есть же в этом самоудостоверении интеллекта, разума что-то правильное? В том смысле, что помыслить то, что мыслью не является, страшно сложно.

Безусловно. Мы должны мерить мысль немыслимым – это один из главных тезисов метафилософии. Ошибка классической философии состоит в том, что она пытается бесконечность иного заключить в конечность понятия в интеллектуалистском виде. Поэтому она создает непреодолимые разрывы между собой и миром. И отсюда агрессивная и империалистическая позиция Запада по отношению к миру вообще.

А откуда вы знаете, что мир – иной?

Я это знаю как китаист.

Ведь есть и другая точка зрения: каким вы помыслите мир, таким он и будет.

Эту точку зрения я и имею в виду. Но мыслить можно по-разному. Можно мыслить мир как конечность понятий, которые оправдывают и удостоверяют себя. А можно мыслить мир, открываясь ему, открываясь иному – вне понятий. Вот пример: от Ницше, Хайдеггера и далее к постмодерну – это традиция, которая противостоит, безусловно, классической философии. И далее она в конце концов замирает в классической философии, потому что обязана себя оправдывать интеллектуалистически. Но это такой бунт против философии, который в конечном итоге заканчивается ее принятием. Когда я говорю о реальности, надо иметь это в виду. Во-первых, открытость миру – это наша самая надежная, как ни странно, защита. Мы защищены не батареями инструментальных понятий, а нашей бескорыстной, незаинтересованной открытостью миру, каким бы он ни был.

Что в нас может эту открытость поддерживать?

Давайте вернемся к импульсу, от которого идет философия. Тут есть какое-то особое измерение разума – назовем его сверхразумом или мудростью, если угодно. Этот разум заключает в себе свое собственное трансцендентное начало, которое его превосходит. В принципе разумность и есть самоотрицание. Только можно поразному это понимать. Установка Европы на интеллектуализм мышления раскалывает человека на две части: материализм и идеализм, трансцендентное и имманентное, культуру и природу. И западный человек живет в этих страшных оппозициях, которые в итоге выливаются в тоталитарный режим – в торжество насилия, потому что вы должны разрезать себя пополам, а потом должны соединиться. Ведь что сделал европейский авангард? Он хотел вернуться к истоку сознания. Долой все формы и шедевры, вернемся к чистому опыту! Очень хорошо, прекрасно. Этот чистый опыт – черный квадрат, потом белый или красный, как у Родченко. Какой следующий этап? Оказывается, этот чистый опыт точно соответствует научному образу мира – машинному, технократическому образу. Отсюда получается, что их стиль сначала технологический, а потом приходит тоталитаризм. Потому что он заменяет… На этой пустой почве приходят Сталин с Гитлером. Со своим, условно говоря, имперским искусством. Это авангард создал идеологизированный соцреализм, потому что он разрушил все основания культурных форм. Он применил насилие именем разума. Авангардисты – теоретики разума. А потом Сталин тем же разумом их пришлепнул.

Но давайте не будем про Европу и про мир. Давайте про вас. Как вы почувствовали, что ваш призыв, ваш импульс именно в китайской философии? С чего это началось? Что вас беспокоило?

Исключительно верность каким-то исходным посылкам существования, своей подлинности. Доверие к жизни, начнем с этого. Открытость к жизни.

У вас был вопрос подлинности жизни?

А у кого его нет, вообще-то говоря? Китай не идет по пути интеллектуализма. Европейцу это понять очень трудно. Я по своему опыту знаю, что надо очень долго разговаривать с европейцами, чтобы они действительно поняли, о чем идет речь в Китае. Хотя нам кажется, что разум говорит: «Ну я все могу понять. Все, кроме того, чего не могу понять». Но речь идет о безусловном доверии к жизни, жизненному опыту как он есть, без редукции его к логоцентрическим схемам, которые дают нам иллюзию господства над реальностью. Без редукции к трансцендентальности. Нет редукции! Это чистый жизненный опыт, который есть абсолютная конкретность – до понятия. Вы скажете: «Как же можно так жить?» Можно. До индивидуальной рефлексии уже все есть.

Но тогда получается, что жизнь – это все что угодно. Это абсолютно бессмысленное понятие.

Нет, секундочку, вы реагируете как европеец. Нигилизм – чисто европейское понятие, так же как фрейдизм, в котором нет самоутверждения личности без бунта против отца. Скажите это китайцу – интересно, как он будет реагировать? Им это в голову не приходит. Почему я должен бунтовать против отца, чтобы стать личностью? Вот этот подход мне странен, например. А ведь за ним стоит самоутверждение интеллекта, который сам же себя потом и убивает. Когда я говорю: «Оставь себя, следуй Другому», первая реакция – «А почему нужно себя оставить? Я же такой хороший! Это же я!» Вот такой индивидуализм. И никто не может сообразить, что речь идет о формуле жизненного успеха: «Оставь себя, и все тебе останется. Оставь мир, и все будет тебе оставлено». Это интересная вещь, подумайте. Для того чтобы тебе все осталось, ты должен все оставить сам.

Извините, Владимир, но чтобы что-то оставить, что-то должно быть. Нужно быть чем-то, что можно оставить.

Поймите, если я – что-то, я уже загромождаю свое сознание химерами. Это иллюзия – то, что я думаю о себе. Что бы мы ни думали о себе, это заведомый самообман, и мы это знаем. Оставив себя, вы приходите к чистому состоянию сознания. Не то что там нету ничего. Вы приходите к чистой конкретности переживания, в которой и есть ваша сообщительность с миром. Здесь нет меня и мира, мы живем вместе, мы живем, рождаясь совместно. Это духовная практика. В чем состоит духовная практика? Прочитать десять книг? Накачаться и толкнуть триста килограммов веса? Нет, она состоит в самоочищении сознания. Другого определения у нее просто быть не может. И когда вы это делаете, вы высвобождаете жизнь во всем богатстве и разнообразии. Вы находитесь в сообщительности. Это не коллективизм, это особое дорефлективное состояние общности всего живого. Как дельфины помогают утопающим, вынося их на берег. Это такой первичный жизненный инстинкт альтруизма, я это так называю. Сначала мы есть вместе – не я, не вы, а мы. У китайцев это первопредок. Кто такой первопредок? Это тот, кем я еще не бывал, то есть одновременно прапочва и запредельная будущность. И школа это соединяет, потому что в ней есть учитель и ученик. На Востоке вообще не существует индивида. Есть только отец-сын, мать-дитя, правитель-подданный. Не существует человека как такового, только отношения между людьми.

Разве понятия «человек» вообще нет?

Есть, конечно. Его обозначает иероглиф человека, работающего мотыгой. То есть всегда берутся социальные качества. Точно так же как иероглиф «женщина» в восточных языках – это человек, сидящий, поджав под себя колени, руки на правом боку. Так женщины до сих пор сидят, это церемониальная поза женщины перед мужчиной. Это интересная вещь. Вы спрашиваете, откуда она взялась? Да потому что она выходит из качества отношений в тот момент, когда вы очистили свое сознание. Вот и все. В этот момент вы точно занимаете вашу нишу, как стрелок бьет в десятку.

Это мне непонятно.

То есть как непонятно?

Непонятно, почему из того, что вы очищаете свое сознание, следует, что женщина должна сидеть именно так.

Она должна так сидеть не потому что я что-то очищаю, а потому что она такая есть по своей женской природе. Во всяком случае, для китайцев. С европейской точки зрения это очень сложный вопрос, почему так. Но китайская традиция – это набор таких типовых поз. Китайская письменность тоже такова. Любой иероглиф есть отбор одной сущностной черты. Это качество существования, это не образ. Речь идет о подобии качеств. Подумайте, что значит фундаментальное понятие восточной метафизики «таковость»? Это та же естественность. То, что так существует. То, что так и есть. Это качество. Наш опыт состоит из миллионов этих опытов, этих таковостей. В буддизме это тоже есть в понятии дхармы. И я просветленным сознанием, как у Лейбница в «Монадологии», их выявляю и фиксирую. Мудрые их выявляют, потому что их сознание обостренное. Моя задача состоит в росте духовной чувствительности, а не в накоплении знаний, которые никому не нужны, потому что это бремя большое.

Чувствительности к чему?

К жизни, проживаемой в нас, проходящей сквозь нас. Мы имеем опыт жизни, он динамичен, поэтому имеет качественное состояние. Если бы он не был динамичен, он не имел бы качеств, он имел бы только предметное состояние: дерево – и все. Здесь нет этого. Здесь другая система означения. Метафизическая, относящаяся к качественности существования. Китайская традиция в любых ее видах – это набор этих качеств. 82 музыкальных аккорда, 108 фигур воинского искусства и так далее. Что за этим стоит? Название качества: «черный дракон выходит из пещеры», «белый аист расправляет крылья». Что такое? Где тут аист, где крылья?

Вот именно!

Про это я и говорю. Вы должны для начала довериться, что за этим что-то есть. Потому что без доверия вы не можете открыться миру. Вы должны довериться жизни для начала. Это и есть доверие к жизни.

Довериться китайским образам?

Ну у китайцев это в крови. А мы говорим: «Я занимаюсь критическим анализом», блин. Но ведь речь идет о прерывности актов таковости и моего существования, которые никак не могут быть выстроены в логическую схему. Так же как и в буддизме, в китайской мысли реальность есть скриншот, отдельные моменты, вспышки явления и исчезновения. Это мерцающий мир, в котором нет логических связей, но есть более тяжелая связь, более глубокая – связь самой жизненной преемственности.

Мне почему-то кажется, что этот мерцающий мир может открыться только так, как мой ум к этому подготовлен.

Вот опять начинается! Ваш ум ни к чему на хрен не подготовлен, кроме как к самооправданию и самообману. Вот к чему готов ваш ум – сознание всегда обманывает себя. Ну почитайте Ницше, не надо быть китайцем для этого! Мне очень нравится китайский афоризм: сердце, то есть сознание, не есть то, чем оно является. Что же в нем сознавать? Вот вся восточная мудрость. Что вы занимаетесь падалью, извините, пожалуйста? Это, говоря словами того же автора, все равно что куском тухлого мяса отгонять мух. Сначала вы достаете мясо, потом мухи появились. И чем дальше, тем больше. А вы этой тухлятиной еще и размахиваете. Во-первых, культурная традиция Китая стоит на этих вещах. Вся китайская цивилизация выстроена тончайшим образом на этом миропонимании, которое включает в себя доверие. Или, как говорят европейцы, маниакальное раболепие перед властью и духовная нищета. Это я цитирую одного американского автора. Он прав, он прав. С точки зрения серьезного европейца, китайцы – это желтолицые муравьи. Сейчас у нас политкорректность, вроде бы так неудобно говорить, но, строго говоря, так оно и есть: духовная нищета, уместно дополняемая маниакальным раболепием, холуйством перед властью. Откуда берется эта власть? Это власть самооставления. Властвует тот, кто больше себя оставил. Я оставил больше вас, значит, я ваш учитель. Я больше следую вам, чем вы мне. Так-то вот, друзья мои. Чем ниже я умаляюсь, тем оказываюсь выше вас. Конечно, в христианстве это было, мы же не такие примитивные, мы все понимаем. Христос сказал: «Мир даю вам, оставьте ваши мечи». Спрашивается, что происходит дальше? Вот что происходит: я оставляю себя, следуя другому. Поэтому я могу четырьмя унциями толкнуть тысячу пудов веса. У меня был учитель, очень сильный, уникальный человек, который всю жизнь посвятил тайцзицюань. Он вообще не выходит выше подворотни. Он никогда не займет никаких должностей, полагая, что тот, кто себя оставил, – где ему быть-то? Есть фильм, где он выступает в Японии, и там показано, как он бросает пятерых мужиков на расстояние пяти метров, они просто впечатываются в стену. Тут у нас есть один духовный мастер, тоже уникальный человек, так вот он увидел это дело и говорит: «Все бы хорошо, я выше учителя не видел, но вот последняя сцена – такого не бывает. Это он, чтобы закончить эффектно, так сделал». Я передал эти слова учителю, когда он приехал. И он ответил: «Ну понятно, мы верим только в то, что сами можем». И это очень точно сказано. Каждый из нас верит только в то, что он может. Заключаем: человек все-таки должен решиться принять жизнь как она есть. А это не так просто сделать. Принять жизнь и стать бессмертным не так просто. Потому что жизнь бессмертна.

Я не понял, в каком смысле жизнь бессмертна?

Вы можете жить в этом истоке жизни. Оставляя себя, вы возвращаетесь к истоку жизни, к первопредку, который существует вечно. С точки зрения индивидуального сознания это, конечно, полный самообман. Я-то помру. Но мы-то знаем, как по Пушкину: «Нет, весь я не умру». Есть душа, которая бессмертна.

Вы тоже не умрете?

Видите ли, смотря что понимать под «вы». В школе существует фантом учителя, этот первопредок существует фантомно. Подумайте, откуда идет ваше сознание? Исток сознания – фантомная реальность. Почему фантомная? Она и есть, и не есть. Она постоянно ускользает, она между, она нам дана в собственном отсутствии. Подумайте об этом! Ведь это не я говорю, это апостол сказал: «Проходит образ мира сего. И радующийся как не радующийся, пользующийся миром как не пользующийся». И где тут есть чего? Есть и нету. Радость есть и нету. Это чистой воды китайщина.

И ради этого вам надо было ехать в Китай?

Ну у меня так получилось. У меня есть свой личный опыт, где-то грустный, где-то печальный. В первый раз я был маленьким молодым человеком в Сингапуре, все было прекрасно, мы просто как щенята там баловались, это было такое мировое братство. Потом я уже с каким-то опытом поехал в Японию, это был 1982 год. Я был молодой 32-летний парень от Московского университета. Со мной там никто не разговаривал. Я там прожил восемь месяцев, никто мне слова не сказал.

Почему?

Не знаю, это вы у них спросите, я за них не могу отвечать. Сейчас-то они изменились, правда. И я изменился. И мир изменился, все изменилось. Они говорят немножко… Правда, сказать им не о чем, лучше бы молчали. Но мне было обидно. Я говорю по-японски, но никто не интересуется моим положением русского интеллигента. Я могу им рассказать разные вещи, а им на это совершенно наплевать с высокой вышки. Так же, как мои учителя на Тайване. Это последнее, что я изжил в себе европейского: «Как бы помочь людям?» На меня смотрят: «Ты о чем, дядя?» Наши вопросы, разговоры абсолютно невозможны в восточных понятиях. Там разговор такой: если вы у меня учитесь, то мы с вами обсуждаем ваш духовный рост, а не то, почему вы должны верить, например. Понимаете? Не хочешь верить? Ну и пошел, до свидания. Хочешь верить? Я тебе все сделаю. Потому что любая школа как замкнутая корпорация, как сон, как фантом. Вы должны его принять. Как ему можно поверить? Вот промелькнул сон, да? Я был бабочкой. Верите вы в это или нет? Это сложный вопрос. Но во всяком случае относиться к этому критически, как делает европеец, не стоило бы.

Я хочу закончить одним афоризмом, он очень показательный, от учителей тайцзицюань. «Он не двигается – я не двигаюсь, он едва двинулся, а я двинулся прежде него». Вот и все. На этом все стоит. Это и есть ваша защита. Хотите защитить себя – научитесь жить так. До того как угроза возникнет, вы уже ее предотвратили. Человек даже не заметил этого. Как говорит Лао-цзы, мудрый разрешает все вопросы до того, как они проявятся.

Но я так и не понял, есть ли в Китае философия?

Думаю, этот вопрос хорош, чтобы заниматься всем тем, о чем я говорю. Но он не допускает какого-то одного хорошего ответа. Самый глупый ответ был бы такой: смотря что вы понимаете под философией. Профессор, наверное, так бы ответил.

Все, что вы описали, я бы назвал жизненной мудростью, мудростью жизни.

Это не мудрость, это понимание мудрости. Мудрости во мне мало, поскольку я должен воплотить свою ценность тоже. Я – писатель, а писатель – несчастный человек по сути своей. Потому что он обязан что-то делать. Более того, он обязан давать обещания, которых выполнить не может. Это я Ницше цитирую.

А я думал, что те афоризмы, которые вы цитируете, относятся к пониманию мудрости жизни.

Они относятся к внутреннему, сокровенному континууму жизни – вечной преемственности духа, я это так называю. Это отблески, тени потока жизни, в этой жизни разлит духовный свет. Как Даугава в летнюю лунную ночь: блики скользят, вспыхивают. Это и есть жизнь, которая сходится с хаосом. Она не противоречит этому хаосу. А культурная жизнь… Есть первозданный хаос, а есть хаос эстетической жизни. Культурный, пропущенный через фильтры нашего сознания. И он находит образы для этих качеств существования. Вы спросите: где тут дракон, почему дракон? Хочу не дракона. Пожалуйте, ради Христа. Вводите свой кондуит типовых форм, как я их называю, будет их у вас 215 или 108. И проповедуйте. Будут ли у вас люди? Поверят ли они вам? Будут ли результаты? Если да, значит, получилось. Конечно, я могу прийти и навешать лапшу на уши, чем китайцы занимаются, и в Риге, и в Москве: «Вот у меня есть эти формы, я вам сейчас расскажу». Они выступают от имени традиции, ни от чего другого они не могут выступать. Формы тайцзицюань можно выучить очень просто, вы за две недели их разучите. А вот наполнить их реально – на это надо жизнь положить. Не просто жизнь, надо прожить жизнь особым образом. Это даже не жизнь. Нет ничего в нашей жизни, что бы способствовало этому познанию. Все наоборот, с точностью до наоборот. А попробуйте сделать! Определите, куда вас влекут привычки умственные или физические, куда вас влечет разум, а потом сделайте наоборот.

Я правильно понимаю, что вы еще не учитель, но могли бы им стать?

Я знаю, где искать эту мудрость. Это я могу сказать точно.

Где искать эту мудрость?

В себе, в сердце. Если есть сознание, значит, есть истина.

А «я» есть у себя?

Опять «я». Почему «я», кто такой «я»?

Вы же говорите «в себе».

Я не сказал ничего большего, чем Иисус Христос: «Царство божие внутри вас». Задача человека – открыть в себе человечество. Человек становится человеком, обретая в себе человечество.¹

Что значит «человек становится человеком»?

В России еще есть понятие «всечеловек», очень хорошее. Оно есть, кстати, и в китайском. Есть точное обозначение – «человек идет к небу». То есть он открывает в себе небесные истоки своей природы. Есть слишком человеческое, всем доступное, в том числе гуманитарное знание: наши индивидуальные сентименты и так далее. А есть небесное в нас, которое спонтанно, непроизвольно, оно не может быть вычислено, не может быть определено. Но мы идем к иному, это иное есть в нас. Оно было до нас и будет после нас, вечно сущее в нас. Так человек создан, мы созданы, чтобы в христианстве искать небесного отца, а в Китае – искать небо. Полноту человеческого присутствия в себе. Потому что наше сознание сознает свою предельность и стремится в беспредельное.

Как небесное начало проявляет себя в человеке?

Во-первых, это просто полнота жизни в нас. Которая не может быть нами срежиссирована.

Она тут понимается как энергия, какая-то сила?

Я думаю, что жизнь есть нечто большее, чем сила. Я бы скорее употребил русское слово «мощь». Кстати, тайцзицюань – это способ высвобождения беспредельной жизненной мощи. Она безмерна, эта мощь. Сама по себе жизнь нематериальна, конечно. Уберите все материальные субстраты, жизнь останется все равно, мне так кажется. Ну потому что можно было бы так определить: она включает в себя и смерть. Вот такая жизнь, да? Я это называю «марево жизни». То есть видимо-невидимо, полнота бытия в этом мареве жизни – всего, что есть в жизни. В человеке заложено сознание реальности, присутствие этой реальности, он стремится к ней – только так он может утвердить свое бессмертие, другого способа нет. Усвоить марево жизни в себе, то есть восполнить себя и выявить в себе всечеловеческое начало. Оно небесное, оно сверхчеловеческое в каком-то смысле.

То, что меня удивляет в ваших словах, – уверенность в том, что если убрать все физические, материальные субстраты, жизнь останется.

Ну, во-первых, исток нашего сознания предваряет субъектно-объектный, предметный опыт, каким бы он ни был. Возвращаясь к нему, мы восстанавливаем полноту нашего бытия. В восточной мысли это великий предок, всечеловек. Вот представьте: казахские степи, Хакасия, Алтай, Центральная Азия. Стоит в степи такой истукан каменный, да? Такие морды. Больше там ничего нет, вот великий предок, это все человечество в нас. Мы можем только слиться с ним, быть в нем. Христос дает то же самое, только в нашем гуманитарном, индивидуальном исполнении. Христос был до времени, до начала мира, и он останется после него. Значит, жизнь предваряет этот мир и будет существовать, когда этого мира не будет. Это особая полнота бытия, которая дается нам через иное, через это марево. Значит, в нас есть орган, духовный рецептор – назовите его душой, чем угодно, – который ориентирует нас на эту точку инобытия. А она не видна, разумеется. Она за горизонтом.

Вы говорите «нам». В смысле всем людям?

Любому человеку. Конечно, мы вольны этим не заниматься.

Вас никогда не удивляло, насколько много людей не обращают на это внимания?

Да, потому что они считают, что их индивидуальное сознание и есть реальность. И они боятся от него отказаться. Просто страх.

А вы не боитесь отказаться от своего индивидуального сознания?

Я боюсь, но я понимаю, что есть необходимость отказываться. Конечно, страшно, а как же. Даже не отказываться, а преодолевать. Отказаться от него невозможно. Но тем не менее я скажу, что если меня кто-то толкнет на улице, просто плечом заденет, я не обращу внимания. Разве не этому учит нас религия вообще? Если чужая машина въезжает в мою, я совершенно не реагирую. Это тоже неплохо для начала, согласитесь.

Ну да. А скажите, среди китайских текстов или учителей вы нашли помощь для преодоления своего сознания?

Конечно! Вся китайская традиция, как и любая другая, есть один великий и могучий призыв: превзойди себя! В этом природа человека. Главный даосский принцип, между прочим, это «не имей в себе, где пребывать». Это очень интересная точка зрения, да? То есть я не имею самоидентификации, но это не значит, что во мне нет личного начала, которое чего-то ищет. Просто оно ни с чем не отождествляется. Оно может быть отождествлено с чем угодно. Значит, в культурном отношении это исток сознания, это первичный фонтан.

Он дан и, скажем, детскому уму?

Он дан любому уму, неважно чьему – любое сознание танцует от него. Но он отсутствует во всех наших индивидуальных идентичностях. Он может прорываться во сне, в явлениях, в видениях и так далее. Дело не в этом. Дело в том, что фонтан – это реальность, которая находится между присутствием и отсутствием. Она есть тогда, когда ее нету. Вокруг этого крутится вся культурная символология. Не вокруг понятий, как в Европе, а вокруг этого.

Что человек может сделать на практике для преодоления своего индивидуального «я»?

Восточная традиция дает методику спокойного, размеренного преодоления, шаг за шагом. Первый шаг, он же последний и единственный, – расслабиться. Оставить себя. То есть оставить сердце. Это называется «небесное оставление» или «небесное освобождение». «Все оставьте, и все у вас будет». На этом основана вся китайская традиция, вся традиция их юмора. Это комично, это смешно, я все оставил, а все получилось. Так же, как сказано Христом: «Оставь все, возьми с собой крест и иди за мной». У вас есть сто рублей, значит, оставьте сто рублей – получите тысячу. Вот такая небесная бухгалтерия.

Вы пару раз упомянули китайскую традицию. Что вы подразумеваете под этим?

Нет такой нормативной традиции, которая в одном месте где-то хранится и должна передаваться в неприкосновенном виде другим. Я смотрю иначе. Традиция есть, но она не видна. Она не имеет никаких формальных признаков.

Обычно же традицией называют какой-то механизм…

Неправильно называют! Это наивное определение. Или идеологическое. Это определение тех, кто хочет от имени традиции манипулировать другими. Как только это срывается в предметность идеологии, все кончается, и начинается господство, власть, несвобода, унижение человека. Вот и все.

Правильно ли я понимаю, что в традицию включаются только способы преодоления индивидуального сознания?

Совершенно верно, да. При этом они должны быть личными. Вы должны сами это сделать. Но вас могут к этому подвести. И бог так оставлял себя. Семь раз себя бог оставил, семь раз возник мир, вот и все. Потом он оставил себя во Христе, а Христос оставил себя на кресте. И последние слова Христа: «Почему ты оставил меня?»

В ваших словах меня пугает то, что, оказывается, и Христос, и, скажем, Лао-цзы – это все об одном и том же.

Мои учителя на Тайване именно так и считают. При этом они не уравнивают Христа с Буддой, их не интересует их статус. Они исходят из этого, потому что он спокоен. Это отдельная тема для разговора, они даже не понимают, как может быть иначе.

Для меня это все-таки как бы космические величины. Я не могу, скажем, сравнить буддизм с христианством, потому что у меня нет точки, с которой я мог бы посмотреть на буддизм… Но мне видится, что это разные вещи.

А с чего вы взяли? Они говорят на разных языках. Все, что нам говорят о различиях между христианством и буддизмом, касается терминологии. А природа человека такова, и в разных традициях ее проявления вот так-то характеризуются. Я не говорю, что Христос тождественен Будде, я не сумасшедший. Здесь есть филологический момент, но я не ограничиваюсь филологией, потому что на Востоке этого нет. А предполагая, что традиция реально отсутствует в любом слове и в любом опыте, то о чем же говорить?

Подождите, это с точки зрения кого в словах отсутствует?

Слова есть только символы, которые указывают на нечто. Дао, о котором можно говорить словами, не есть Дао.

Но эти слова сказаны. Это предложение…

Это очень правильно сказано. Есть такая речь Лао-цзы, бытийная, осмысленная действительно. Потому что смысл – это всегда то, что не видно. Это сказано на словах, но этого не видно. Вот так же и тайцзицюань: я ищу иное, я ищу источник вашей силы. Я не знаю, где она, но я найду ее. Это очень просто. Если, конечно, правильно развивать свою чувствительность и жить.

Вы как-то раз упомянули в разговоре понятие «телесное сознание». Что вы под этим понимаете?

Философски сознание не имеет для меня предметного содержания. Вот если брать эти категории феноменологически, то сознание – это событие. И состояние. Простейший пример телесного сознания: глаз закрывается перед летящей в него соринкой раньше, чем сознание это сознает. Потому что в теле есть особая чувствительность. Она не может быть оформлена в субъективное сознание. Мерло-Понти в «Феноменологии восприятия» говорит об интенциональной дуге. Почему мы знаем, что машина пролезет в эти ворота? Как дама с большой шляпой, если она к ней привыкла, проходит в дверь, не задевая ее? И так далее. В нас есть чувство пространства, есть телесное чувство. Такое темное cogito, телесное. Кстати, по-моему, он его так и называет. Правда, дальше он не идет. Кроме того, вся европейская традиция не позволяет даже изложить это каким-то адекватным языком. Потому что язык, синтаксис, глагольная связка «я есмь что-то»… Например, по-китайски так сказать нельзя.

Нельзя сказать «я есмь что-то»?

В классическом языке нету этого.

А что самое близкое к этому? Понятие «я» же есть? 

Обычно это «тело» в китайском языке. Есть, конечно, и «я», но это очень странный иероглиф. Он состоит из иероглифа «рука» и иероглифа «боевой топор». То есть это некое вечное противостояние самому себе, расколотость.

А откуда этот внутренний конфликт? 

Он идет только от понятия сознания. Как только появляется индивидуальное сознание, оно вносит разлад, потому что оно отделяет себя от тела, начинает им командовать. Это война. Короче говоря, фундаментальное различие между Западом и Востоком, Платон как раз очень хороший пример – Сократ, точнее сказать: наш опыт проецируется на интеллектуальную реальность, которая потом проецируется на действительность. В Китае нет этого действия. В Китае наш опыт не преобразуется в интеллектуальную матрицу. Идеи нет. Самого слова «идея» не существует. Вообще, даже приблизительно нет ничего. 

А слово «понятие», скажем?

Только в современном языке. А с «идеей» вообще беда, ее никак нельзя перевести. 

Значит, Гуссерля еще не перевели?

Перевели, но так, что понять ничего нельзя. (Смеется.) Вот «понятие» можно перевести при желании. Но всего этого интеллектуального следа просто не было.

Мы возвращаемся к истокам вашего жизненного опыта. Какое сознание?

Оставьте все! Вот ваша реальность. Вы входите в жизнь, в имманентность жизни. Правда, имманентность жизни – это трагедия внутренней жизни, а не трансцендентное откровение ума, который сам себя превосходит. Вот и все. 

Я не уверен, что понимаю это «оставление всего». Это какой-то внутренний шаг?

Это не внутренний шаг, просто оставить все – это самое естественное состояние сознания: не думать. 

Ни о чем?

Мысли проносятся, они вас задевают, это другой вопрос. Там могут быть образы, мысли какие угодно, но сознание возвращается к покою. Оно не вмешивается в это состояние. Это очень просто. 

Но это покоящееся сознание как-то связано с телесным сознанием?

Да, мы возвращаемся к телесным истокам сознания в этом смысле. Мы вообще вне тела не можем ничего осознавать. Но само понятие тела абсолютно не соответствует тому, что мы понимаем. Когда мы говорим о живом теле, мы говорим о реальности, которая всегда отсутствует в нашем индивидуальном сознании.

Подождите, как – отсутствует?

Очень просто. Вот это тело не есть живое тело. Тело есть предмет, который я могу осознавать. Я живу телом. В творительном падеже. Но это тело для меня исчезает каждый раз, когда я пытаюсь его схватить мыслью или сознанием.

Но подумать о своей руке вы же можете?

Но это не моя рука. Это рука, данная мне в мысли. Это, извините, разные вещи. А вот внутреннее состояние принадлежности к телу – это…

Это ваша голова или не ваша? 

Если вы называете это понятием «голова», то это точно не мое живое тело. Я не знаю, как оно выглядит, мое живое тело. Вообще-то это шар, сфера, грубо говоря. Оно не имеет вообще никакого образа и иметь не может по определению. В этом-то вся закавыка.

Подождите, насчет шара я не уловил. Ваше живое тело – это шар?

Сфера. 

Невидимая? 

Она невидима не потому что она отсутствует, а потому что она недоступна никакому отстраненному созерцанию. А когда вы оставляете сознание, вы усиливаете свою чувствительность, вы приобретаете особый род чувствительности. Это очень важно. Вы чувствуете – я не знаю, как это сказать – поле жизни. Дело в том, что наша чувствительность… Тут важно понятие «воли» как таковой. В ней мы чувствуем семена вещей. Какая-то странная феноменология происходит, антифеноменология, потому что для Гуссерля необходимо чистое созерцание, чистые эйдосы такие, а здесь полное отсутствие чистых эйдосов, полное отсутствие чистого интеллектуализма. Мудрый все вбирает в себя, как мутный поток. Мы замутняем свое сознание, мы не очищаем, мы замутняем, как это ни странно. Потому что мы вбираем в себя весь мир. Это сфера наша, мы несем в себе… Мы же микрокосм. 

Только не убегайте от понятия «поле жизни». 

Я условно это назвал. Сфера жизни, можно так назвать, да. 

И она мутная?

Да, потому что ее природа есть конечность. Отсюда – пустота как предельная категория вообще всего, как предельная реальность. Почему пустота? Потому что в пустоте нет ничего, она ставит конец всему и одновременно вмещает все в себя. 

То есть наше живое тело еще и пусто?

Оно только и может быть пустым. В нем нет никакого содержания. Жизнь пуста. Пустота – это жизнь. 

Не понимаю.

Тем не менее надо каким-то образом понять. 

Помогите мне понять.

Никакой китаец вам объяснять этого не будет. Невозможно это объяснить по той простой причине, что если мы начнем это объяснять, мы пойдем по пути Сократа и Платона. Мы должны отказаться от этого. Мы должны признать, что все существует по своему инобытию, вот и все. Ни чашка, ни я. Понимаете? Вы – не вы. 

Если чашка не чашка, то – что? 

А ничего, неважно что. Это не имеет значения. 

Вы не вы и я не я?

Я – не я, и лошадь не моя, как по-русски говорят.

Хорошо, я не я, а что? 

Ничего! Почему это вас так беспокоит? Вы живете сами по себе, вы жили, когда родились, и во сне вы живете, и у вас ведь нигде ничего не болит, да? Почему вы должны думать, кто вы? Это чисто европейская одержимость идентичностью. 

Нет, но все-таки. Может, я совершенно ничего не понимаю, но когда вы мне говорите, что живое тело – это сфера, а я видел, например, рисунок человеческого тела Витрувия. Я привык к такому виду тела. И я смотрю, у вас вроде бы такие же руки.

Это внешняя, обманчивая видимость нашего тела. Китайцы не занимаются анатомией. Китайская медицина с чем работает? 

С каналами энергетическими.

А где эти каналы, покажите! Как в одной американской книжке мастера или любителя ушу приятель спрашивает: «Слушай, Джон, я каждый день животы вспарываю, нет там никаких потоков энергии». Понимаете? Или как один мой учитель говорит: «Мало ли чего не видно!» Это чисто европейское заблуждение, что когда видно, тогда есть, а если не видно, значит, нету. В вас живут тысячи предков. Они есть или нету? Если вы китаец, вы это принимаете как реальность. А если европеец, то знать никого не знаю: я Арнис и в гробу видал всех остальных.

(Смеется.) 

В то время как ваши клетки в течение недели уже изменились, изменился состав вашего тела как таковой. И только путем особого ментального усилия вы поддерживаете память о том, что вы – Арнис. 

Безусловно, когда вы говорите, что во мне живут тысячи моих предков, я это понимаю. Но когда вы говорите, что мое живое тело – это сфера и вообще шаровидное существо, то это немножко труднее. 

Это не существо, это не биология. Жизнь не биология. Жизнь есть дух. Не дух отделенный, а растворенный, оживляющий, одухотворяющий материю – вот этот дух. Ритм земли, да? Ритм материальных вещей, которые, кстати говоря, на Востоке только и существуют. Идей-то нету. Вот представьте себе мир без идей. Это что? Кружка, стол – вот только это. Вещь и пустота. Это вы на первой же странице любого китайского трактата прочтете. Это что касается феноменологии. Простая вещь, которую европеец не способен переварить.

Хорошо. Сферическое живое тело не биология. Но это же описание какогото…

Это описание духовного пространства, духовной сферы сообщения или сообщительности. Оно предшествует нашему выделению как индивидов из мира и соответствует нашему телесному присутствию в мире. Мы сообщаемся прежде и помимо всех наших понятий, образов и даже чувств, вот и все. Мы – одно тело.

Но если я слежу за этой картинкой, то оказывается, что люди – это такие духовные пузырьки, говорящие между собою. 

Странно, если он может говорить с тобой, то он уже не пузырек, он уже гражданин латышский или Российской Федерации. Тут надо выбирать. Если это пузырьки, значит, они не говорят. Они общаются, но не говорят. Потому что когда мы говорим, мы создаем предметный мир, понятийный мир, который, как нам кажется, имеет самостоятельное существование.

Если эти сферы общаются, но не говорят, то каким образом они общаются?

Они могут общаться словами, для того чтобы прекратить словесное общение. Это и есть парадигматическая ситуация даотических мудрецов: они всегда смеются, когда встречаются, они улыбаются. Они всегда изображены вдвоем, они смеются друг другу в лицо. Для этого надо иметь слова, но они комичны. В них комизм, а комизм есть признак внутренней свободы. 

А о чем они смеются?

Они смеются о том, что все слова пусты. И тем не менее не говорить нельзя. Я говорю совсем не то, что я говорю. Это же смешно! Что не скажут, все смешно. Я сказал «стол», а это не стол, ха-ха-ха. На этом стоит вся китайская цивилизация. Почему китайцы такие хитрые? Отношение к действительности – это ритуал. 

Что – ритуал?

Указать, что вещь вмещает в себя невещь. Установить смычку между вещью и невещью, между конкретностью и вечностью. Это ритуал.

А как это связано с китайской хитростью?

Это связано, потому что они всегда говорят не то, что есть. Они всегда смеются, эти китаезы. Поэтому у них нет юмора отдельно. Все говорят, что у китайцев нет чувства юмора. Это правда, наш юмор они не в состоянии понять. А теперь вернемся к главному моменту жизни: из-за угла вылетает автомобиль и несется на вас с чудовищной скоростью. В этот момент мир встает перед вами, все замедляется. Мне приходилось переживать такие смертельные моменты. Однажды у нас в Тибете у джипа отказали тормоза, и, в общем, дело кончилось тем, что мы на скорости 150 километров в час полетели в пропасть. Тем не менее, как видите, перед вами сидит живой человек. Ну ладно, не в пропасть, а через канал. Это была горная дорога. Вообще фантастика. Прекрасное ощущение, я вам скажу, – деваться некуда! (Смеется.) И вот в этот момент, когда джип совершил такой затяжной прыжок с дороги (слава богу, там не было камней, на этом поле, иначе бы нас размазало на этой скорости), мир действительно не только застывает, но еще и вся жизнь перед вами в одном сгустке появляется, потому что вы еще во временном изменении. Почему? Потому что ваш дух предельно бодр в этот момент. Так-то мы спим, а тут вы предельно, абсолютно бодрствуете. Это пик сознательности. Мы переживаем полноту жизни. Это вам каждый скажет, даже Александр Сергеевич Пушкин: «Есть упоение в бою, и бездны мрачной на краю… Бессмертья, может быть, залог!» Мы живем этим моментом. А не распитием кофе на собраниях. Потому что физический мир не может измениться так быстро, а дух может измениться в любой момент. Есть мастера ушу, айкидо – они уклоняются от пуль, как в фильме «Матрица». Вот такой уровень чувствительности. 

Ну это в фильмах.

Это реальность.

Вы встречались с такими?

Даже если встречался, они об этом не скажут. Но такие люди есть. Правда, очень мало. Вы увидите, что такое чувствительность, только когда реально ее коснетесь. Насколько она предваряет, предупреждает действия. Ведь в чем заключается такая чувствительность? Пуля-то летит по заданной траектории. Да, она летит быстро, но она не может изменить свою траекторию. А дух может. И когда мы полагаемся на небесную природу, странным образом он дематериализуется, понимаете? Чистая сообщительность. Нету ни Арниса, ни меня. А что есть? Я не знаю, что есть, но то, что есть, – реально. Я предпочитаю реальность своему имени, я хочу жить реально. Кто живет реально? Неважно, в конце концов. Но я знаю, что тот, кто здесь ожил, тот жил реально! Это прекрасно. И теперь оглянитесь на нашу жизнь. Все фиктивно, продано, пропито. Вранье, лицемерие тотальное, на котором стоит цинизм. Есть цинизм, а есть комизм. Комизм есть выражение свободного духа. По отношению к миру, который, оказывается, легко дематериализуется. Нет никакого Арниса и нет никакого Владимира! По-моему, это смешно. Я освободился. А цинизм – это человек, сидящий в клетке понятий, сочиняющий свои проекты и знающий, что все это хуйня. Ненавидящий себя, проекты и мир; знающий, что ничто никакой ценности не имеет, потому что нету ничего реального. Что остается? Даже не знаю.

Остается, кажется, практика внутреннего освобождения от индивидуального сознания.

От себялюбия, скажем так. Индивидуальное сознание остается, куда оно денется? Я бы даже сказал, не освобождение, а превозмогание. Для этого надо победить себялюбие – и все, больше ничего. Amour-propre – вот он, враг всех религий! В принципе, есть просто разумность, а есть избыточная рациональность. Избыточная рациональность – это фиксация отношений, идей, понятий: вот я, Владимир Вячеславович Малявин. Какой ты Малявин? Почему ты решил, что ты Малявин?! Потому что в паспорте так написали?! Мало ли, может, там по ошибке написали. 

Ваше имя – это не вы. 

Я не могу сказать, что это не я, но я к нему не привязан. Оно моих глубин не касается. Это просто функциональное пространство сознательности, событийности вещей.

А вы – это сфера?

Да. Но ведь не просто сфера, как вы говорите, не пузырек. Понимаете, это не физика. Это пузырек, в котором обязательно существуют инь и ян, пустое и наполненное. Вещь-пустота, расширение-сжатие, левое-правое, верх-низ. Оно дается только в этой соположенности вещей. Это бесконечно богатый мир на самом деле, а не просто пузырек, который квакает. Это просто смешно. 

И внутри этой сферы существуют каналы энергии?

Каналы есть выражение этой сферы. Мы не можем ее понять, эту сферу. Этих каналов сотни, тысячи, миллионы! Понимаете? А отсюда школ очень много. В Китае тысяча школ. Я могу основать свою школу, вы можете основать. Вы высвечиваете взглядом сознания кусок, и вокруг него консолидируется школа как таковая.

Вы уже создали свою школу?

Это не имеет никакого значения. 

(Смеется.)

Школы приходят и уходят, дао есть всегда. Невозможно уйти от перспективы дао. Мы можем от нее отвернуться, но не можем ее закрыть. Дао существует всегда, везде, во всех проявлениях человеческой деятельности.

В том числе и в политике? 

В том числе, наверное. Хотя, конечно, в меньшей степени, поскольку она слишком интеллектуализирована, эта деятельность. Она существует везде, где есть сообщительность, она всегда есть. Я существую в сообщительности с другими, надо еще раз это понять. Вот почему я не либерал. Я резко против либерализма, это главный бич современного мира. Потому что он стоит на фиктивной самотождественности какой-то там личности. Это на самом деле психическая болезнь. Да, это удобно для идентификации, когда паспорт выдают, хотя идентифицируют вас не по вашим разговорам, а по отпечаткам пальцев, между прочим. По вашему телу вас идентифицируют все-таки, а не по вашему самосознанию. 

Если вы против либерализма, поддерживаете ли вы какую-либо другую идеологию? 

Я за человечество, данное нам сообщительностью. Как в «Дао дэ цзин» сказано? «Лучший правитель тот, о котором народ знает лишь то, что он существует». Власть есть. 

(Смеется.) В чем же эта власть состоит?

Власть состоит в том, чтобы предоставить всем свободу быть. Вот вам власть. Кто-то должен это сделать. 

Где вы встречались с такой властью? 

С такой властью в реальности я, конечно, не встречался. Ну и что? Что же я, теперь должен с волками жить, по-волчьи выть? Почему я должен это принимать? Если они идиоты, почему я тоже должен быть идиотом? Я это не очень понимаю. Если я сознаю для себя, что это идиотство, почему я должен этому следовать? Объясните мне, пожалуйста.

Нет, но если вы называете идиотами людей, которые не понимают, что власть – это значит давать свободу, то идиотами будут чуть ли не все.

Но по-даосски это так. Небесная освобожденность. Каждый занимается своим делом, и вместе получается гармоничное общество. Оно может быть анархо-синдикалистским, оно может быть сословно-дворянским, дело не в этом. Дело в том, что человек, который действует от лица власти, должен давать другому жить, а не подавлять его – вот и вся разница. Между знающими и незнающими не должно быть конфронтации. Потому что умный не станет подавлять незнающего, который говорит: «Я сейчас вам покажу!» Он же не понимает пределов своей компетенции, мастерства и так далее. Он проваливается в пустоту. Но для этого, конечно, нужна особая перспектива.

Вы встречались со знающими? 

Да. У нас в школе есть такие люди, безусловно. Более того, они есть даже отчасти в политике. 

В Москве?

Нет, в Москве нет, пожалуй. В Европе этого нет вообще, но есть Макиавелли, очень правильный политолог, который объяснил, что не может быть равенства: обязательно либо ты управляешь, либо тобой управляют. Чего Европа ему простить не может. А ведь это честно сказано! Потому что какое может быть равенство в чувствительности? Кто-то более чувствителен, кто-то менее – хотя бы на миллиграмм. Вот вам и иерархия. Она неистребима. Но это не предполагает господства, это другой вопрос. Это предполагает, во-первых, отсутствие реальной коммуникации, скорее так. Мудрый просто оставляет немудрого в том, какой он есть. Он не учит его жить. Это, между прочим, я бы отчасти назвал эпистемологической революцией.

Что бы вы назвали эпистемологической революцией?

Понимание того, какую роль и какое место должны занимать знающий и незнающий, мудрый, глупый и так далее. Властвующий и невластвующий.

Да, но как у такого народа мог привиться коммунизм? 

Ну в данном случае коммунизм – это очень краткосрочный вывих. Тридцать лет китайской истории – это ничто, одно мгновение. Наверное, это произошло по необходимости модернизации, то есть для вывода Китая на новую позицию развития. Другого способа не было. Если бы Гоминьдан остался, он делал бы то же самое. Только национализм везде и всегда проигрывает коммунизму. По одной простой причине: он пытается влить старое вино в новые мехи. Я, между прочим, большой враг национализма. Русские националисты меня очень не любят. Это модернистская идеология, которая апеллирует к традиции. Извините, но надо выбирать что-то одно. Как в русском анекдоте: приходит еврей в баню, ему говорят: «Вы уж извините, но либо крестик снимите, либо плавки наденьте». Невозможно сочетать эти вещи. Вы не можете эту традиционную философию, которую я вам пытаюсь объяснить, впихнуть в модернистскую идеологию.

А как такое ваше понимание связано с темой евразийства, о которой вы иногда говорите? Что это такое? 

Евразийство – это такая вещь… Во-первых, оно должно стоять на том, что центр Азии – это пустыня.

Какая пустыня?

Допустим, Гоби. Но это неважно. Важно, что есть пустыня, а вокруг пустыни – степь. Это центр Азии. Почему я на это обращаю внимание? Потому что в России есть понятие «политика пустынножительства». В православной традиции есть выражение «пустынножитель». Старец, живущий в лесу. Слово «пустынь» есть идеальное место в России. Это какая-то пустошь в лесу, заповедное место, неважно какое. Вот это заповедное место лежит в центре, оно пусто и позволяет всему быть. Пустынь дает нам избыток чувствительности. 

Каким образом?

А вы поживите в пустыне – узнаете. 

Понял. 

Я пожил несколько дней, это офигеть можно, честно вам скажу. Там нормальный человек не выживет никогда. Во-первых, пустыня заполнена миражами. Она очень активно бодрствует на самом деле. Хрен знает, что делается в этой пустыне. Там сонмы демонов, чего угодно. Почему люди уходили в пустыни? Потому что там они открывали многообразие мира. Например, та же казахская степь: в ней стоят какие-то менгиры, на менгирах какие-то рожи выбиты. Идентичности нет, кто жил здесь – неизвестно. Какие-то народы на конях туда-сюда проносятся. Они не оставляют следа нигде, кроме как на этом менгире. Вы подходите к камню, с него на вас глядит рожа, такая довольно круглая. Это феноменально. На самом деле это великий предок в нас. Кто-то десять тысяч лет тому назад это сделал. Прошло еще пять тысяч лет, и кто-то к нему что-то добавил. Мы не знаем кто. Никаких письмен, никаких понятий нет – это единственное произведение искусства, которое мы имеем в Евразии. Больше там ничего нет, абсолютно. Для того чтобы войти в это человечество, вы должны иметь избыток чувствительности. Этот избыток не позволяет вам сочинять понятия, системы философии, системы политологии и так далее. Но в Азии вы общаетесь гораздо ближе между собой, гораздо чувствительнее, чем в Европе.

Я долго жил в Тибете, каждый год туда приезжаю и там с тибетцами общаюсь и путешествую. Каждое утро в Лхасе тысячи людей приходят, каждый со своим барабаном, и с семи до девяти ходят вокруг монастыря. Они не разговаривают между собой. Так же, как вы в церкви не будете разговаривать. Но вы же не скажете, что с этими людьми не состоите в общении, правда?

А зачем они этот круг совершают?

Это ритуал, поклонение святому месту, вы должны его обойти. Как у нас крестный ход. Дальше, в монастырях сидят ламы. Они сидят, медитируют, доходят до глубины сознания. Их медитации – это и есть самая глубинная общая основа нашего сознания, которое универсально. 

То есть это аналогично пустыне?

Нет, пустынник еще лучше, он не в монастыре сидит, а в пустыне. Он доходит до самого дна, до истока сознания. Вот вам и ответ, зачем Азии не нужно ни партии, ни хрена. Вообще никакой определенности в политике не нужно в Евразии.

Но зачем вам это «евр» в слове «Евразия»?

Ну потому что Россия – это Евразия, во-первых. А во-вторых, это состояние, о котором я говорю, соответствует новейшим тенденциям европейской, евросоюзной политической мысли. Потому что, заметьте, Европа изгаляется, она хочет быть другой. Вот говорят: «Мы должны представить другую Европу!» А что такое «другая Европа»? Это естественное желание иметь свою идентичность через чужую. Мы становимся самими собой, и я есть Владимир, потому что есть Арнис передо мной. Но какая она, эта другая Европа? А мы не знаем. Интересно, что Европу невозможно представить. И Азия тоже не может себя представить. Знаете, что меня всегда поражало в азиатах? Вот китаец называет себя «куча песка». У них нет общества, вместе они – куча, но каждая песчинка сама по себе. Это очень точное название. Как в России – есть буряты, татары, чеченцы, русские. Каждая в отдельности – это нация. Но общей российской нации нет. Так вот, в Европе есть понятие post-foundational politics. Политика без принципов и без основ. Она стоит на Макиавелли. По одной простой причине: Макиавелли утверждает разрыв в качестве основы политики. Ты умный, а я глупый. Что между нами общего? Да ничего. Вот и все. Мы не можем составить ни одну нацию, ни одно государство. Но если ты действительно умный, ты не будешь попадаться на конфронтацию. У нас будут отношения, как у тибетцев. Мы будем вместе ходить каждый со своим барабаном. И каждый будет смотреть в себя. Чем плохо?

Хорошо. И ваше понимание Евразии…

Евразийское сообщество в данном случае смыкается с Евросоюзом в этой точке.

И в центре всего – пустыня Гоби? 

Есть пустыня Гоби, есть Фиваида в Северной Африке, есть европейские монастыри, есть русская пустынь. Собственно, эта пустыня везде.

А вы себя кем считаете, европейцем, русским или…

А я всякий, видите ли. Я сын человеческий. Я христианин с даосским уклоном. Это означает, что я взыскую царствие небесное. У меня есть личная жизнь, а дальше сказано: «Остальное приложится» – и все. Приложится что Россия, что Китай, что Европа, что женщина, что деньги. Мало ли что.

Каким образом вы взыскуете царствие небесное? 

Оставляя себя, преодолевая себя, расслабляясь. В данном случае у меня есть свой метод. В принципе, он есть и в христианстве, только он потерян. Но у пустынников, наверное, был, я так думаю. У столпников, кстати, тысяча дней соответствуют буддийским трем годам, трем месяцам и трем дням. Вот столпник простоял тысячу дней на пне. Не двигаясь. Нормально, да? Постоять вот так, а дальше уже само пойдет. Подумаешь, три года всего. Зато впереди вечность, бессмертие и так далее.

А в царствии небесном, как вы думаете, все будут сферовидны?

Думаю, нет. У каждого будет свое. Вы будете иметь адекватный вам мир – в таком духе. Адекватный чему? Градусу и степени устремленности вверх духовной чувствительности. Вот этому он будет адекватен. Конечно, не в материальном смысле. Там нет ничего материального. Насколько мы чисты сердцем, настолько чистым будет и мир вокруг нас. Вот так я понимаю небесную среду. Будете чисты на сто процентов, все будет чисто на сто процентов. Будете на восемьдесят – дадут на восемьдесят. 

Кто светел, тот и свят?

Да, поскольку сказано: «В доме Отца Моего обителей много». Значит, у каждого будет адекватная обитель. Ведь те, кто попадает в ад, не знают, что они в аду. Для них ад есть, как ни странно, приятная, естественная среда. Это тоже надо понять. Тот смрад, который есть в аду, они ощущают как приятные запахи. Есть это в человеке. Исследование Сведенборга пересказываю. Поэтому они и в аду вечно существуют, думая, что, в общем, сносно мы, братцы, существуем. Делают пакости и так далее как могут. Вот такие дела. 

А сознательное тело или телесное сознание не исключает возможности полного, бестелесного существования? 

Не может быть бестелесного существования. 

И в царствии небесном не может быть?

Ну вам же написано в символе веры: телесное воскрешение мертвых. Правда, никто не знает, что это значит. Вы без тела быть не можете. Только ваше тело не будет мужеско-женским, но оно будет, безусловно. Кстати, тайцзицюань раскрывает нам про исконную телесность до разделения полов. Это интересно. Вот как в христианстве: пол сразу появляется или только после человека? На Востоке сначала появляется человечество, а потом уже мужчина и женщина, это совершенно ясно. Поэтому между мужчиной и женщиной, хоть они иногда и не могут друг друга понять, вообще-то много общего во всех смыслах. 

Правильно ли я понимаю, что смерти вы не боитесь?

Ну, надо не бояться. Более того, надо уметь переживать эту смерть. Святые призывают смерть. Это их жизнь. Как у Лао-цзы сказано: мудрый живет в смерти. Это было и у Платона.

Объясните, растолкуйте. 

Если вы получаете эту духовную чувствительность, вы умираете, вы реально переживаете вашу смерть. Вот что я могу вам пока сказать. Больше я ничего не хочу добавлять, больно деликатная тема. Может, я прочту публичную лекцию на этот счет. Но это соответствует исихазму. У Симеона Нового Богослова сказано, что святые подвижники переживают смерть и второе пришествие еще при этой жизни. Поэтому они святые, собственно говоря: потому что они знают, что это точно есть.

А вы в этом смысле пережили свою смерть?

Это очень трудно сказать. Я бы не стал утверждать словесно, да? No comments, как говорится.