Третий элемент

«…и Меламид», – почти автоматически реагирует русскоязычное искусствознание, услышав фамилию Комар. Дуэт Виталия Комара и Александра Меламида вошел во все учебники по истории российского искусства ХХ века как одно из наиболее ярких явлений московского концептуализма. Более того, именно работы Комара и Меламида чаще всего бывают и знакомы, и хорошо понятны той публике, которую в целом московский концептуализм не сказать чтобы привлекает. Дело в несколько ином языковом ключе: если Илья Кабаков или Виктор Пивоваров всегда сохраняли серьезность и даже трагизм, повествуя о тоске советского человека, его заброшенности как в казенную семантику идеологии, так и в столь же неуютное символическое пространство бытия как такового, то Комар и Меламид с радостью надели маски комедиантов.
Изобретенный ими жанр соц-арта был искрящейся и злой пародией на советскую идеологическую визуальность, на живопись, прославлявшую вождей, на уличные плакаты и на лозунги-заклинания, удивлявшие стороннего наблюдателя своей герметичностью. Нет оружия более разрушительного, чем ирония, а Комар и Меламид владели этим оружием в тонкостях: они брали все общие места советской худфондовской пропаганды и доводили до уничтожающего гротеска, когда Сталина благословляют непосредственно древнегреческие музы, а профили самих художников на красном фоне – для непосвященного просто профили на красном фоне, ну и что – выглядят фактически богохульством, посягательством на традицию сакрального изображения Ленина и Сталина, запретным для простых смертных. «Травестия советского агитпропа» – так определяет соц-арт сам Виталий Комар.
Все это можно было бы принять за чисто локальную, даже не российскую, а советскую историю, самоограничившую себя приставкой «соц-» и обреченную уйти в архив вместе с СССР. В конце 1970-х и Виталий Комар, и Александр Меламид переехали в США. И именно тут стало ясно, что их метод и не определяется, и не ограничивается реалиями советской идеологии, что он прекрасно применим и к капиталистическому миру конца ХХ века, а идеологические механизмы двух сторон – участниц холодной войны до смешного схожи и позволяют тем, кто глумился над советской пропагандой, без особых усилий перейти к глумлению над обществом потребления. Запад рекламировал кока-колу и банковские кредиты, СССР рекламировал вождей и строительство коммунизма, но язык рекламы был у них един, прекрасно знакомый художникам с советским опытом. «Соц-арт – это советский поп-арт», – говорит Комар, поэтому сменить материал и начать пародировать пафос уже не вождизма, а консюмеризма художникам не составило ни малейшего труда. Они издевались над «миром, где все продается и покупается», например, объявив акцию по скупке душ (и официально зарегистрировав торговую контору, скупавшую души у населения по приемлемым ценам; в числе купленных душ была душа тогда еще живого Энди Уорхола, которую отец поп-арта продал им за ноль долларов) или давая художественные инструменты – от красок и кисти до фотокамеры – животным и выставляя потом их «работы».
В 2003 году, после более чем тридцати лет работы вместе, Виталий Комар и Александр Меламид разошлись, предпочтя работать как самостоятельные художники. Однако интересы Комара остаются прежними: это деконструкция языка власти, языка идеологии, неважно, социалистической или капиталистической; возгонка их пафоса до уровня пародии на него и тем самым освобождение. Но неотъемлемо от этой практики также и исследование стиля как такового, стиля как выразителя иде­ологии, в том числе и в истории искусства. Комара интересует оптика художника, ее зависимость от биологической подоплеки человеческого зрения, от личного бэкграунда. Исследование грани между тем, что изначально составляет личность, и тем, что задано всей историей человека и обществаобщества, – это для любого исследователя весьма опасный путь, но веселость и ирония, словно латы, хранят Комара – они для него средство одновременно и защиты, и наступления.

Анна Матвеева

Люди считают, что весь мир разделен, как мужской и женский туалет, на две части. Но во всем существует и третья часть, и она очень важна. В математической логике это называется трилемма. Дело в том, что в природе всего всегда и везде – три. Смотрите, три основных цвета: желтый, красный, синий. Все остальные цвета можно получить, их смешивая. У нас есть три времени: прошлое, настоящее, будущее. У нас есть три измерения, которые мы знаем. Может быть, их больше, но мы видим три. Трилемма – это признание существования не только двух, но и трех противоположностей. Спорят: Крым либо русский, либо украинский, а то, что он может быть и третий, независимый, – это никому в голову не приходит, никто этого не обсуждает. Или, например, все говорят: «Мозг разделен на две части: левое полушарие и правое». Непра­вильно! Там есть и третья, затылочная часть, которая позволяет держать равновесие. Иначе мы падаем. Она вот здесь, посередине, находится. Кстати, когда Фрейд объяснял, почему Троица такая мистическая фигура, он говорил, что это мифологическое подсознательное отражение количества частей половых органов. В центре клитор, а слева и справа две губы. Член – это распухшая ось симметрии и два яйца. В природе всегда есть третий элемент.

Между вами и Меламидом тоже был третий элемент?

Конечно! Был третий элемент, безусловно. Роль третьего элемента играли работы.

Скажите, вы на самом деле познакомились с Меламидом в морге?

Да, мы с Аликом Меламидом вместе учились и окончили Строгановское художественное училище, где сохранялась старая классическая традиция ри­сования. Знаете, художники Ренес­санса изучали анатомию. Но своей ана­томички в Строгановке не было, поэтому мы пользовались анатомичкой в Институте физкультуры. Там готовили преподавателей физкультуры для школ и будущих спортсменов. По-моему, это единственный в мире университет физической культуры, где спорту обучали как профессии. Хотя официально в СССР профессионального спорта не было. Помню, там была надпись «Кафедра поднятия тяжестей». (Смеются.) Кстати, опять о магии числа три: в спорте, как и у героев сказок, на пути к успеху всегда допускаются три попытки. Так вот, у студентов-спортсменов был свой морг, где преподавал профессор Иваницкий, автор книги «Пластическая анатомия для художников». Конечно, мы изучали только мышцы и кости, связанные с внешним рельефом человеческого тела. Мы не изучали внутренности, которые, кстати, асимметричны.

Кто же попадал в морг Института физкультуры и почему? Спортсмены?

Нет. У Строгановского был договор с Институтом физкультуры, и раз в неделю мы изучали там пластическую анатомию. Я спрашивал Иваницкого, кто эти безмолвно плавающие в ваннах с формалином люди? Он объяснил, что это «неопознанные», которых не разыскивали ни родственники, ни друзья, никто. Когда этот человек погиб или умер на улице, мы не знали. А в ванне плавал, как правило, относительно свежий покойник. Покойниц – не знаю почему – там никогда не было.

И там вы познакомились с Меламидом?

Да, именно там мы и познакомились. Потому что это было общее для всех занятие. Туда периодически приходили пьяные ассистенты, которые, видимо, получали зарплату при анатомическом театре. У них были большие шприцы с формалином. И они в вены трупа накачивали формалин, чтобы тот и внутри был тоже проспиртован. Снаружи недостаточно, так как разложение может начаться изнутри. Я помню, была у них такая варварская шутка, от которой все девчонки визжали от страха, но все равно смотрели. Есть одна особая артерия в паху. Так вот, ассистент делал туда инъекцию, и у покойника вставал член.

Да ладно…

Клянусь! Там был такой юродивый алкоголик, молодой, но уже спившийся человек, который таким образом шутил. Валял дурака. Говорил: «Ой, не туда попал! Не в ту вену».

Когда бальзамировали Ленина, Круп­ская на него посмотрела и сказала: «Ну вот! Он теперь такой красивый и молодой, а я буду стареть».

Но его член, говорят, отделили сразу. Все отрезали и мозг вынули. Со­гласно неофициальным апокрифам, мозг вождя находился в Институте марксизма-ленинизма, плавал в формалине. Все внутренности были вынуты и отделены от тела, в том числе и член.