Звери и птицы ждут нас

Иногда мне кажется, что Юри Аррак – один из тех вечно присутствующих художников, произведения которых не надо ни смотреть, ни знать: они совершенно самостоятельно находят способы прокрасться в жизни людей.

Конечно, это можно объяснить рационально: Аррак – один из самых известных эстонских живописцев и графиков, и не заметить его работы трудно. С 70-х годов он устраивал выставки, работал с группой эстонских модернистов ANK ‘64, проиллюстрировал более восьмидесяти книг, написал алтарную картину для церкви Св. Анны в Халлисте, декорировал Институт теологии Евангелическо-лютеранской церкви Эстонии, сделал мультфильм «Большой Тылль» (Suur Tõll) по мотивам эстонских народных сказаний, а также сыграл художника Антса Лайкмаа в фильме режиссера Марка-Тоомаса Соосаара «Рождество в Вигала» (Jõulud Vigalas).

Но об искусстве Юри Аррака не хочется говорить рационально. Хочется, чтобы его неясные сюжеты и призрачные образы так и продолжали мерещиться где-то на периферии видимого.

Аррак родился в Таллине 24 октября 1936 года, в год Крысы под знаком Скорпиона. Глядя на объем и разнообразие сделанного им, кажется странным, что к искусству Аррак обратился случайно. Сам он уверяет, что после окончания художественного института еще долго не мог до конца поверить в такое превращение. После относительно хаотичного послевоенного детства Аррак отучился в техникуме, потом служил в армии, где большую часть времени занимался перевозкой дерева и цемента, а вернувшись из армии, стал пробовать себя на работах, которые с известной уверенностью можно назвать более практичными, чем живопись. Только в 1961 году он с помощью старшего брата освоил основы рисования и поступил в Эстонский государственный художественный институт – за год до этого он даже не подозревал, что таковой существует. В советском искусстве Аррак не числился ни как конъюнктурщик, ни как диссидент. В отличие от других авангардистов того времени, Аррак не увлекался политическим искусством и антисоветскими лозунгами. Свое недовольство системой он изредка выражал посредством символических намеков, выдержанных в сюрреалистической манере, однако по большей части его художественные интересы были сугубо личными. Со времен училища он интересовался мифологией, потом обратился к индивидуальным духовным исканиям, начав с астрологии, Кастанеды и буддизма и закончив оригинальным философским подходом к христианству.

Возможно, в этом и кроется одна из причин того, что его искусство мы «уже видели»: даже если вы никогда не жили в Эстонии и ничего не знаете о Юри Арраке, велика вероятность, что когда-то и где-то вы все же встречались со странными гротескными фигурами, населяющими его картины. Не исключено, что они с детства отпечатались у вас в памяти как обитатели кошмаров. У меня в детстве тоже была книга с картинкой Аррака. Ни содержания книги, ни сюжета иллюстрации я уже не помню, но страх, который она вызывала, так никуда и не исчез.

Свен Кузминс

Разговор будет на какую тему? Обо мне или об искусстве?

И о вас, и об искусстве.

Это одно и то же.

Вы и есть искусство?

Сейчас говорят, что все искусство. (Смеется.)

Я, кстати, обратил внимание, что по вашей фамилии в Монголии и Туве называют водку.

Я смотрел: в энциклопедии было написано, что аррак – это алкоголь, который изготавливается из бананов. Я был во Вьетнаме, и меня спрашивали, что это у тебя за фамилия такая – водка? Я сказал, что у нас художники каждый день выпивают одну бутылку водки. Пришел в гостиницу – а у меня на столе бутылка. Я сказал переводчику: «Слушай, я один не буду пить. Давай вдвоем». А он был очень маленького роста, а я – длинный. Он сто граммов выпил – и совсем пьяный. Потом говорит мне: «Юрочка, тут говорить нельзя, тут микрофоны». (Смеются.)

Вы там были еще во время войны?

Да, в 79-м.

И что вы там застали?

Длинная история, как я туда попал. В советское время каждая республика получала куда-то командировки. И один мой друг получил это место – он был заслуженный художник в то время, но он разводился, семейные проблемы, поэтому отказался. Он пришел в мастерскую, где мы печатали графику, а там были три Юры – два художника, один искусствовед. И мы смеялись, что все подадим заявление, пусть Москва выбирает, кого хочет. Выбрали меня, потому что мой старший брат был пленным в концлагере в России, а потом учился графике, он художник тоже. И он работал по договору в шахтах, где буровые машины, – делал графику, линогравюры. Фамилия Аррак в Москве была известна, а у нас еще и отчество одинаковое, Карлович. Они перепутали: Хенно Карлович и Юрий Карлович. Через месяц после того, как я вернулся, Хенно получил строгое письмо: «Почему вы не выполнили договор, туда-сюда, ездили же во Вьетнам? Надо было делать картины». Хенно говорит: «Сумасшедшиe! Юрочка, ты там пьянствовал во Вьетнаме целый месяц, а ругают теперь меня». Конечно, в Москве выяснили это дело, потом уже письма шли мне. Я должен был выполнить договор. Мне заплатили аванс – 500 рублей. Большие деньги по тем временам. А я как раз в 1970 году начал делать свои фигуры такие. И я сделал в таком стиле этот борющийся Вьетнам. Повез свою живопись в Москву. Сижу за дверью, какой-то дядька выходит и говорит: «Это вы художник?» Я говорю: «Да». – «Убирайтесь вон со своими работами, чтобы духу их тут не было!» Аванс я не вернул. Они хотели, чтобы я вернул, а я говорю: «Нет. Я договор выполнил».

Вы уже 30 или 40 лет рисуете фигуры, которые узнаются даже издалека. Сразу видно, что это Юри Аррак. Редко кому такое удается.

Это мой почерк.

А откуда взялись эти... Их называют иногда монстрами.

Ну люди вообще монстры. (Смеются.) Люди – звери, у которых слишком хорошее мышление, благодаря чему они могут делать такие монструозные вещи, которые лев никогда не сумеет. Лев только ест. А мы убиваем. Это разные вещи. Поэтому правильно ты сказал, что это монстры. Монстры и есть. Но я их не поэтому делал. Это опять длинная история. Я окончил прикладное искусство по металлу, потом сразу вступил в Союз художников как график, потому что параллельно все делал. Меня взяли в Союз художников как графика в 1969 году. И сказали: «Слушай, Юра, у нас нет места, где можно было бы сделать персональную выставку». В советское время было такое условие – перед вступлением в Союз надо было сделать персональную выставку. А у них места не было. Но они сказали: «Мы знаем твои работы». И на следующий год дали мне место под выставку. А я подумал: «Ага, вы взяли меня в Союз художников как графика, я окончил по металлу, а выставку я вам сделаю по живописи». И решил: времени мало, ладно, сделаю минимализм. Чистая форма, но форма такая, как ты сказал... Монстры. Но у монстров ведь биология, а не прямая линия. Кубизм – это прямая линия, геометрия. А у людей только кривые линии. И я подумал: «Просто сделаю контур, чтобы люди видели, что это человек, а не собака. Больше ничего». Внутренние формы я очистил. И вот я открыл эту выставку, работ двадцать, наверное, открытия я не делал, потому что думал, что все равно это снимут. Выставил и ушел.

Через два дня приходит председатель Союза художников и говорит: «Юра, ты что делаешь?» Я говорю: «А что? Я сделал отчетную выставку для вступления в Союз. Я, – говорю, – окончил прикладное искусство, но тут попробовал масляными красками сделать выставку живописи. Ну и что?» Он говорит: «Не крути у меня!» Я отвечаю: «Слушай, ну в отношении композиции же все в порядке». Человек учился, поэтому все в порядке. И они эту выставку не сняли. В этом стиле я работал примерно полтора года. Потом надоело. Надоело, потому что там для меня слишком мало информации. Минимализм – это интересно, но ненадолго. У меня такой характер. Потом, в 72–73-м, начали появляться глаза, рты и так далее. А общее – это почерк. Почерк остался, но фигуры стали более реалистичными.

Я тоже спрашивал себя, почему узнают. Потому что я не различаю, хобби это, работа или жизнь. Просто так получилось, что я художник. Это очень сложно. Я был таксистом в Ленинграде. В Ленинграде женился. Брат приехал туда и говорит: «Юрочка, ты что хочешь в жизни делать?» Я говорю: «Не знаю». Ездил на такси, потом поступил в Ленинграде, но не пришел ни на одну лекцию. В Горный институт на Васильевском острове. В листе я увидел свое имя: «Принят, Аррак Юри Карлович». И вдруг почувствовал: не пойду туда. Урал – нахуй! Я умру там, в горах. Не люблю это.

Не любите умирать?

Нет, умирать нормально. Конечно, не люблю, но и не сопротивляюсь. Если умираю, значит так надо, что делать. Это нормальная жизнь.

А так специально – нет?

Специально – зачем? Это уже ерунда. На металл я поступил, потому что не умел делать живопись. Скульптура или металл. Скульптура, я думал, это такое высокое искусство, куда мне в скульптуру? Памятники? Нет. А металл – я в техникуме учился и умел с металлом работать. В техникум я пошел потому, что у нас абсолютно не было денег, а там стипендия была. В сталинское время за среднюю школу надо было платить. Никто не помнит этого. Я везде об этом говорю. Я это помню, потому что не мог продолжать учебу.