Лондон – Новый Вавилон?

Уильям Блейк сказал в своем бессмертном гимне: «Мы возведем Иерусалим в зеленой Англии родной». Полстолетия спустя Федор Достоевский в «Зимних заметках о летних впечатлениях» описал Лондон как Вавилон. Но что такое Вавилон, позвольте вас спросить. Символ? Банально. Метафора? Чуть лучше. Но метафора чего? Для меня в этой статье Вавилон – метафора непонимания, точнее, взаимонепонимания живущими в одном месте людьми друг друга. Но понимают ли они самих себя? И необходимо ли такое понимание для взаимопонимания, спросим мы.
Общий взгляд на Лондон невозможен, как невозможна его «общая картина» – в отличие, скажем, от Петербурга, Парижа, даже Москвы, не говоря об Иерусалиме. И это понятно каждому, кто хоть немного знает или чувствует Лондон. Ведь сколь бы мы ни старались, про него нельзя сказать, что он есть что-то еще в нем самом, как можно сказать про Нью-Йорк: «Это – Манхэттен» или про Иерусалим: «Это – Старый город».
Населяющие его племена («языки», по библейскому толкованию) сами воспринимают его только изнутри своего места обитания в нем, своего пригорода, района или даже квартала. Лондон для них не центрирован, он не создает оси, вокруг которой складывается или могло бы сложиться какое-то его общее восприятие, как английский не создает оси для формирования одного общего для них всех языка. Не создает даже в простейшей своей жаргонной версии, каковой столетиями являлся знаменитый лондонский «кокни».
Это – вавилонское многоязычие с соответствующим ему «многопониманием». Именно многоязычие, дорогие мои рижане, а не двуязычие, как в вашем городе или, скажем, в Брюсселе, Мадрасе или Сингапуре. В Лондоне же для каждого из «сущих в нем языков» (то есть народов, племен – цитата из Пушкина) английский – преимущественно узко функционален, то есть только для себя и только для данного своего индивидуального и конкретного дела, занятия.
Начнем «сверху». Молодой кениец, выпускник Имперского колледжа в Лондоне, новое светило «сверхкомпьютерной индустрии». Читает доклад по финансовой математике. Все говорят, что доклад – блестящий. В докладе использовано около двухсот слов и выражений. Доклад – на английском, разумеется, но в нем нет английского языка, потому что в нем нет никакого языка, нет языка вообще. Выступающие по докладу англичане, воспитывавшиеся, в отличие от него, в хороших английских семьях и школах, говорят точно на таком же «неязыке». Да и вообще, как говорится в известном английском анекдоте, «зачем говорить, когда и так все в порядке?».
Ладно, теперь – «вниз». В ста шагах за вокзалом Кингс-Кросс девочка лет четырнадцати задирает подол юбки и низким голосом произносит одно слово: кант («пизда»), но тут же, видимо, опасаясь, что плохо знающий язык встречный ее не поймет, для верности добавляет: фак («ебать») – ну, чтобы все встало на свои места. Из-за ее спины возникает худой со смертельно белым лицом молодой человек: «О, что вы, сэр! Она не то, чем кажется (язык, достойный ранних пьес Джорджа Бернарда Шоу). Здесь возможно множество вариаций. И ей не более двенадцати, уверяю вас, сэр, включая одновременный лесбиянский акт с десятилетней индианкой, знающей в совершенстве “Камасутру”, которая (индианка, а не “Камасутра”) – также в вашем распоряжении. Есть свое место. Всего это будет сто двадцать фунтов». Молодой человек, английский которого оставляет далеко позади английский всех черных, белых, коричневых компьютерщиков из Имперского колледжа, казался скорее режиссером, нежели сутенером. Значит – Вавилон? Но тут я должен сделать одно уточняющее вавилонскую тему отступление.
Британцы по характеру и стилю жизни удивительно одноязычны. Может быть, в своей явной несклонности к изучению других языков и активном, порою даже агрессивном нежелании понимать говорящего на другом языке, они берут реванш за силой навязанное им в XI веке Вильгельмом Завоевателем саксонско-французское двуязычие, следы которого ясно видны в границе, четко разделяющей язык (и культуру!) «высших» классов и язык (и опять же, культуру!) «низших» и «нижне-средних», которые и являются последним оплотом британского одноязычия. «В мое время лучшие проститутки и настоящие, квалифицированные мошенники прекрасно говорили по-французски», – с грустью вспоминает один из героев Агаты Кристи. Но ведь Вавилон – это не только смешение разных языков и племен, но и – а может быть, и в первую очередь – их разделенность, отделенность их друг от друга. Поэтому если взглянуть на лондонскую ситуацию со стороны иммигрантов, пришедших «достраивать» давно построенную башню, так сказать, то станет несомненной и их внутренняя установка на самоотделение, весьма причудливо сочетающаяся с установкой на адаптацию к ими совсем еще не понятой стране с ее языком и культурой. И так – от старых китайцев до «новых» русских, от мелких лавочников до вполне крупных интеллигентов.
Владелец китайского ресторана в Сохо мне однажды поведал, что цель его жизни – отправить обоих сыновей в Оксфорд или Кембридж, чтобы они там учились с настоящими британцами, а не со всякой «белой шпаной» (он так именно и выразился) и черными громилами, заполняющими так называемые «новые» университеты. Дочь одного моего знакомого русского профессора, приехав в гости к отцу, на следующий день заявила, что ему не пристало жить в районе, где так черным-черно от негров, что на улицу страшно выйти. Мой высокоученый коллега-индиец расторг договор на покупку дома в Оксфорде и в открытую заявил владельцу дома, что не для того уехал из Калькутты, чтобы жить среди всей этой «бангладешской сволочи». А вот двое моих знакомых «новых русских». Один специально купил дом в маленьком красивом районе, где нет никакого общественного транспорта («Я не хочу, чтобы моя жена вдыхала вонь от черных»). Другой, несколько более «продвинутый», сказал, что его дочь будет учиться только в такой школе, где нет буквально ни одного черного ученика или учителя.
«Сурово!» – скажете вы. Но ведь и вавилонцы были суровым народом, во всяком случае если судить по тысячам недавно опубликованных частных писем и юридических документов. Но заметьте, Лондон – город горизонтальный, в отличие, скажем, от Нью-Йорка, Токио или Вавилона. По горизонтали же происходило (с конца эпохи баронских крепостей) разделение слоев, кругов и групп населения. Да и демократия здесь в основном горизонтальная («Он живет на шестнадцатом этаже знаменитого 32-этажного дома-башни, а я – вдвое дальше от центра на первом этаже маленького домика, знаете, там далеко внизу, между прудом и рощей»). Когда в упомянутом домебашне произошла дикая драка между карибскими и индийскими иммигрантами, то «белой» полиции пришлось использовать четыре пожарных команды с брандспойтами и высокими лестницами, чтобы загасить пожар межнациональных страстей.
«На нашей улице чудные негры, – говорил мой сосед, управляющий местным банком. – Они мне совсем свои. Не люблю чужих негров. От них всего можно ожидать». Так и является нам разобщенность племен и языков в Лондоне, поляризуясь между «своими» и «чужими». Но критерии «своего» и «чужого» крайне зыбки и изменчивы: тут и политика, и экономика, и возраст – что угодно может почти мгновенно их изменить, а то и вовсе отменить, одновременно и увеличивая хаос, и создавая в нем локальные «поля напряжения».
Здесь немалую роль играет феномен агрессивного антирасизма, усиленно развиваемый всеми правительствами за последние двадцать пять лет. При этом бывают забавнейшие курьезы, которые могут случиться только в Англии. Так, несколько лет назад полиция раскрыла большую организацию, коммерциализирующую детскую проституцию в одном из предместий северо-восточного Лондона. Оказалось также, что с этой организацией были связаны и некоторые члены весьма левого местного муниципалитета. Так что же вы думаете, порок был наказан, а продавцы порока схвачены, преданы суду, да еще и «приговорены к позорному столбу», так сказать? Ничего подобного. Полицейский офицер, написавший официальный рапорт о расследовании, по неосторожности употребил выражение «черная детская проституция». Скандал был страшный, негодование всеобщее. Полицейского офицера обвинили в расизме и отправили в отставку, дело потихоньку свели на нет, а перед связанным с этой «благотворительной» организацией членом муниципалитета даже извинились. Он, говорят, сейчас связан со вполне «белой» организацией, занимающейся продажей мальчиков (не знаю, белых или черных), и активно борется за права гомосексуалов.
Я думаю, что британцы, как никакой другой народ, умеют превращать хаос в довольно стойкое status quo. И так во всем: в просвещении, здравоохранении, местной администрации, городском планировании и, конечно (в первую очередь!), в транспорте. Говорят, однако, что есть одна сфера деятельности, где царит абсолютный порядок, – пожарное дело. Но у меня пока не было возможности проверить, правда ли этo.

Этот текст А. М. Пятигорский написал для латышского издания журнала Rīgas Laiks, где он был опубликован в мартовском номере за 2001 г.