Ожидая в Танжере

– Знаешь, – произнес Порт, и его голос прозвучал нереально, как случается звучать голосам в местах, где царит полная тишина, – здесь очень странное небо. У меня часто бывает такое чувство, когда я смотрю на него, что это что-то прочное, защищающее нас от того, что находится за ним.

Кит поежилась, спрашивая:

– От того, что за ним?

– Да.

– Но что там, за ним? – Ее голос был едва слышен.

– Думаю, ничего. Тьма. Абсолютная ночь.

И Порт сказал: «Смерть всегда на пути, но тот простой факт, что ты не знаешь, когда именно она придет, как бы притупляет конечность жизни. Именно эту жуткую точность мы и ненавидим больше всего. Но поскольку мы не знаем наверное, мы привыкаем думать о жизни как о неисчерпаемом колодце. А ведь все, что происходит, происходит лишь считанное число раз. Сколько раз ты вспомнишь какой-нибудь полдень из своего детства, который настолько глубоко проник в твое существо, что без него ты уже не представляешь себе своей жизни? От силы четыре, ну, пять раз. А может, и того меньше. А сколько раз ты увидишь восход полной луны? От силы раз двадцать, не больше. А между тем все это кажется бесконечным».

Пол Боулз, Под покровом небес[1. Цит. по изданию: Боулз П. Под покровом небес: Роман, рассказы. СПб: Симпозиум, 2001.]

В отеле Royal в Эль-Джадиде не было ни одного иностранного туриста. Единственными постояльцами кроме меня были несколько марокканских бизнесменов, исчезавших в семь утра и возвращавшихся к одиннадцати вечера. Видимо, поэтому я обратил внимание на группку пожилых европейцев, общавшихся на французском и испанском и в одно и то же время по утрам и вечерам выгуливавших по пляжному променаду своих собак. Это были ухоженные, воспитанные и породистые собаки – пара такс, спаниель, шоколадный лабрадор и шустрый французский бульдог, очень интересовавшийся туфлями посетителей пляжных кафе. Когда настал черед моих сандалий, я заговорил с его хозяином – французом лет семидесяти.

– У гостиничного персонала ваша собака возражений не вызывает?

– Я живу не в гостинице, у меня своя квартира тут за углом. С собакой мне как-то надежнее. Вы же знаете – мусульмане их терпеть не могут, но уважают.

– Вы уже давно живете в Марокко?

– Пять лет. Между прочим, в этом городе постоянно проживают несколько сот европейцев.

Почти три года спустя я сидел на террасе отеля Suerte Loca в Сиди-Ифни – тихом провинциальном городке на берегу Атлантического океана, славящегося архитектурой art deco времен испанского владычества. Сидевший неподалеку иностранец никак не мог быть обычным туристом. Господина лет шестидесяти выдавали ровный загар, длинные брюки, радиоприемник и миниатюрная кофеварка, которую он вынес из своего номера.

– В Танжере я так и не смог прижиться. Пытался, но не смог. Это город, где трудно найти равновесие. Я даже толком не знаю, что мне мешало – порт, прошлое города, близость Испании или колония местных европейцев. Наверное, все вместе.

– Но вы же все равно живете в Марокко! Что же вы здесь ищете?

– Что я здесь ищу… Между прочим – вчера в кафе я заметил, что вы пишете записки. Это хорошо. Но почему вы себя ограничиваете? Ничто так не зашоривает мысли, как бумага в клеточку!

Мартин отставил стакан, прикурил сигарету и продолжил.

– Бумага должна быть одноцветной, лучше всего – совершенно белой! Наша свобода писать начинается с нетронутого белого листа.

– Что вообще есть свобода? – спросил я, тут же устыдившись банальности своего вопроса.

– Не знаю. Но мы можем к ней стремиться, пытаться раздвинуть духовные и физические границы клетки. Отказ от бумаги в клетку для меня в свое время обозначил уничтожение еще одной границы. Попытайтесь рисовать на бумаге в клетку – ничего не выйдет. С писательством еще хуже – решетка клеток лишает слова силы. А ведь именно слова привели меня в Марокко. Вам доводилось слышать про Пола Боулза? Ну конечно, раз уж вы здесь...

Так вот, меня очень впечатлил один абзац из романа «Под покровом небес»– про считанные полные луны. Вы наверняка помните, о чем я говорю. По мере погружения в текст Боулза охватывает ужас. Вслушайтесь: «Все, что с нами происходит, происходит конечное число раз…» Человек считает жизнь направленным во времени и пространстве вектором – стрелочкой вперед, как в школе на уроках физики. Но в действительности все наоборот – этот вектор непрерывно тает и в конце превращается в точку. Наши дни сочтены, разве нет? И есть какой-то рубеж, за которым уже ничего не случится. Вот так меня охватил страх перед смертью. Нет, не перед самим фактом смерти, болезнями, старческим одиночеством, болью умирания, возможно, долгой агонией – ведь человека обычно не тревожат неотвратимые вещи. Я боялся не успеть пережить в жизни все, что только человек способен пережить. Если угодно, можем употребить другое слово – насладиться.

Я задал себе вопрос: что мне делать со своей жизнью? Зарабатывать деньги, не имея времени их потратить? Пять дней в неделю приходить домой в шесть вечера, зевать у телевизора, по субботам посещать супермаркет под Цюрихом, а по воскресеньям спортивный клуб? Раз в год – рождественскую мессу? Каждые два года менять машины? Я приехал в Марокко – сначала в город Фес, где Боулз написал эти строки, потом в Танжер. Приехал и остался. Это все же поинтереснее Швейцарии. Теперь я поселился в Марракеше и с террасы на крыше своего дома вижу и закаты, и рассветы, и полную луну. Так одна-единственная фраза изменила мою жизнь.

История современного Танжера началась в 1912 году с установлением протектората Франции над большей частью Марокко. Север страны контролировала Испания, а о Танжере державы никак не могли договориться. Именно в 1912 году в Танжер приехал французский художник Анри Матисс. Вселившись в отель Villa de France, он тут же написал пейзаж, который так и назвал: «Вид из окна в Танжере». Вслед за французскими и испанскими колонизаторами в Марокко потянулись первые экспатрианты. Их число изрядно пополнили беженцы обеих мировых войн. Во Bторую мировую Марокко было настоящей мирной гаванью, понадежнее Испании и Португалии. Первым европейцем, купившим в 1920 году дом в старом Танжере и оставшимся здесь навсегда, был английский писатель Ричард Хьюз[2. Ричард Хьюз (1900–1976) – британский прозаик, поэт, драматург. Известность получил с первым же романом «Ураган над Ямайкой» (1929), который в 1965 году был экранизирован Александром Маккендриком. На русский язык переведен роман «В опасности» и две части незаконченной трилогии «Удел человеческий» – «Лисица на чердаке» и «Лесная пастушка».]. Понемногу совсем еще экзотическую страну начали открывать европейские и американские туристы. В 1923 году Танжером стали управлять девять стран – США, Бельгия, Голландия, Италия, Франция, Великобритания, Португалия, Испания и Швеция, объявившие город «интернациональным» и присвоившие ему статус свободного порта. Так возник легендарный «вольный город Танжер», позднее описанный в романе «Интерзона» американцем Уильямом Берроузом. Танжер зарабатывал деньги на торговле и отмывании денег, став Меккой контрабандистов и валютных спекулянтов. Но не только. Именно во времена «интерзоны» Танжер стал жутко популярен в интеллектуальных кругах Европы и Америки.

Особый статус «интерзоны» для Танжера кончился в 1956 году, как только Марокко стало независимым. Бордели закрыли, улицы переименовали, банки переехали в Гибралтар и Швейцарию, черный рынок зачах. Чиновники колониальной администрации уехали в Европу, за ними последовало и большинство европейских бизнесменов. Зато западную интеллектуальную богему перемены встревожили мало, и соблазн Танжера и Марокко в целом ничуть не увял.

Преподаватель Танжерской международной школы, американский писатель Джон Хопкинс[3. Джон Хопкинс – американский писатель. Автор нескольких романов и травелогов. «Танжерские дневники 1962–1979» были впервые опубликованы в 1995 году и с тех пор неоднократно переиздавались. На русский язык не переводились.]в 1967 году написал в своем дневнике:

«Северная Африка предлагает невиданное качество жизни – еда, напитки, пустыня и пляж, смешение множества культур и языков. Место напичкано эксцентриками и художниками, уже впавшими в зависимость от Танжера. Это рай для писателя, особенно молодого. Уже через миг город очаровывает, и вы уже не хотите его покидать».

 Когда в Танжере в поисках новых наркотических комбинаций появился знаменитый Тимоти Лири, на Марокко уже накатывала новая волна визитеров – хиппи, Джими Хендрикс, Джeнис Джоплин, Фрэнк Заппа, балетная звезда Рудольф Нуриев, The Beatles, Jefferson Airplane и Rolling Stonesв полных составах. 1 января 1968 года Джон Хопкинс пишет в дневнике:

 «Не знаю, что они добавляют в маджун. Прошлой ночью Пол и Талита Гетти устроили новогоднюю вечеринку в своем замке в медине. Айра, Джо и я отправились повидать битлов. Там были Джон Леннон и Пол Маккартни, оба валялись на спине. Они не могли встать с пола, не то что говорить. Я никогда еще не видел столько людей в совершенно неконтролируемом состоянии.

Чудесный день. В горах Атласа ночью свирепствовала вьюга, и теперь снег лежит до самой горячей пыльной равнины. Здесь, в Марокко, мы живем самой необычной жизнью, одной ногой в девятнадцатом веке, другой в двадцатом. Роскошь бок о бок с простотой. Меня не прекращает покорять нетронутая красота этих мест».

 Но они были более или менее мимолетными гостями. Различные обязанности и необходимость зарабатывать деньги призывали их вернуться домой. Но тогда в Танжер заявились наследница торговой империи Woolworth Барбара Хаттон, медиамагнат Малкольм Форбс, кутюрье Ив Сен-Лоран и еще пара десятков мультимиллионеров помельче. Форбс даже купил на берегу Гибралтарского пролива замок, где разместил свою коллекцию из 120 тысяч оловянных солдатиков. О приемах у Форбса и Хаттон в городе до сих пор ходят легенды. На празднование своего семидесятилетия Форбс потратил два с половиной миллиона долларов. Специально нанятые конкорды доставляли гостей из Нью-Йорка и Лондона. Чтобы как-то прикрыть гомосексуальность юбиляра, обязанности хозяйки торжества взяла на себя Элизабет Тeйлор. Гостей развлекали тысячи музыкантов, акробатов, танцоров и паливших из мушкетов берберских всадников.

Вхитросплетении улочек старого города, где чужак может ориентироваться только по солнцу, меня тормозит стайка мальчишек. Они показывают на какой-то дом и вопят: «Мсье, вы прошли мимо! Мсье Эрнесто живет здесь! Бакшиш! Бакшиш! Мани!» В районе арабской крепости, заблудившись уже окончательно, я вынужден спросить дорогу. Марокканский гид в вишневой галабее и желтых шлепанцах терпеливо ждет, пока группа японских туристов фотографирует заклинателя змей. «Ищете дворец Форбса? Теперь им владеет королевская семья, и посетителей туда не пускают. Хотите верьте, хотите нет, но некоторые и сейчас так живут – с садовником и полчищем слуг. Только они особо не светятся. Ив Сен-Лоран почти не выходит со своей виллы в Марракеше».

 Рядом с кафе и лавочками с хлебом, оливками, мандаринами, кофе, сахаром и сигаретами на улицах медины теснятся торговцы шмотками с лейблами Levi’s, Lee, Wrangler и Hugo Boss.

«Как, ты кроме русского знаешь еще три языка?! Ну, ты даешь! Я пока выучил «ни х...я не понимаю», «спасибо» и могу назвать по-русски цены, а они даже цифры показывают на калькуляторе! – удивляется мне Машид, один из продавцов. – Заметь – не гашиш, а Машид! Кстати – травкой не интересуешься?»

 Высокие стены медины Танжера тянутся прямо вдоль Гибралтарского пролива. С них открывается чудесный вид на скользящие мимо корабли и берег Испании. Европа всего в сорока километрах от города, и в ясные дни можно разглядеть даже огни автомобилей на Гибралтарской скале. Задумчиво глядящий в морские дали молодой человек – одна из типичных картин Танжера. Эта непонятная и явно бессмысленная медитация может длиться часами. Несведущему может показаться, что человек замышляет побег в Испанию. Но погруженного в свои мысли одинокого араба часто можно увидеть в пустыне, оазисе, на берегу реки или в городском парке. Нам это не дано – без книги или газеты редкому европейцу хватит терпения часами смотреть на море. В начале девяностых годов западная публика еще раз испытала на себе чары Танжера, когда на экраны вышел фильм Бернардо Бертолуччи «Под покровом небес» с Джоном Малковичем и Деброй Уингер в главных ролях. В начале и конце фильма в арабском кафе появляется седой человек. Это нe кто иной, как сам Пол Боулз, чей одноименный роман лег в основу картины. «Человек, открывший отчужденность» – написала в 1989 году The New York Times Literary Review о первом и, возможно, единственном американском писателе-экзистенциалисте. Вышедший в 1949 году роман шокировал тогдашнее англосаксонское общество необычными географическими рамками, насилием, сексом, безумием и натуралистичностью сцен болезни и смерти.

Но не менее скандального романа поражал тот факт, что родившийся в Нью-Йорке писатель, композитор и фотограф Пол Боулз решил поселиться в Танжере. Правда, в то время в Марокко уже периодически жил Сомерсет Моэм, а Сэмюэл Беккет даже купил дом в городке Сефру в Атласских горах. Но именно Боулз стал тем, кто переманил в Марокко своих друзей – Уильяма Берроуза, Аллена Гинзберга, Джека Керуака, Теннесcи Уильямса, Трумена Капоте, Гора Видала, Альфреда Честера[4. Альфред Честер (1928–1971) – американский писатель, чей экспериментальный роман «Изысканный труп» (не путать с одноименными книгами Роберта Ирвинга и Поппи Брайт) высоко оценили лишь посмертно. При жизни был больше известен как литературный критик. На русский язык переведен роман Честера «Колесница плоти».]. Для самого Пола Боулза судьбоносным стало уже первое посещение Марокко в 1931 году – с небольшими перерывами он провел в этой стране следующие шестьдесят восемь лет жизни. Насовсем Боулз приехал в Марокко после Bторой мировой вой­ны – в 1947 году. Он поселился в Фесе, в отель­чике возле ворот старого города и взялся за книгу «Под покровом небес». Позднее это время он характеризовал одной фразой: «Еда была хорошей, и я начал писать».

Француженка Вивиан, хозяйка художественной галереи в медине, очень разговорчива:

«Магазин себя окупает только в летние месяцы. Подрабатываю интерьерным дизайнером. В последние годы лучшие контракты были в Москве и Киеве – посодействовали мои парижские друзья. Русские платят, не торгуясь. Скажите, а в Латвии люди такие же красивые, как в России и на Украине? Но как долго еще? Вы же вступили в Европу... Я подметила, что достаток убивает внешнюю красоту человека. Не богатство, не роскошь, а именно нивелирующий достаток. У нас в Европе красивых людей совсем не осталось... Я уже не говорю про Америку с ее синтетическими барби и ходячими тушами. Красота пока еще сохранилась в Восточной Европе, Латинской Америке и здесь – в Африке. Вы туарегов в Сахаре видели? Если бог и вправду создал человека по образу своему, то это туарег. Не случайно туареги единственный в мире народ, где мужчины закрывают лицо. Вы меня спрашиваете про Боулза. Помните, как в романе «Под покровом небес» Кит уходит с караваном туарегов в Сахару? Разве это не знаково – рациональная, эмансипированная американка, которой казалось, что она может управлять своей жизнью, отдается в пустыне молодому туарегу?»

В первую же неделю в Танжере Джон Хопкинс написал в дневнике:

«22 июля. Танжер, солнечный пляж... Тела бедняков – смуглые и поджарые, виден каждый мускул. Тела богатых – белые, рыхлые, бесформенные и некрасивые».

Боулз в свое время заявил, что «в 2004 году европейцы в Танжере жить уже не будут». Но он ошибся – постоянно проживающих в Марокко европейцев и американцев по сей день можно встретить даже в захолустных городках на побережье Атлантики и в горах Атласа. По некоторым оценкам, в одном только Танжере их несколько тысяч. По утрам они неспешно попивают café au lait со свежайшими круассанами, читают местную газету на французском языке или держат у уха крошечный, бубнящий на английском (а может быть, немецком или испанском) приемник. Они охотно вступят в разговор с незнакомцем, но совершенно не желают фотографироваться. Европа для этих людей ограничивается Германией, в лучшем случае – Скандинавией. В их рассказах часто проскальзывают нотки вины и оправдания за радикальный выбор – переехать жить в Марокко.

Бывшего парижанина Паскаля я встречаю в медине, в маленьком безымянном кафе. Из пяти столиков заняты четыре. Старички подкрепляются свежим мятным чаем. На фоне тихо журчит Radio Andalucia. Паскаль заказывает черный чай с мятой и достает из кулька громадное, украшенное жареным миндалем печенье.

– Оно продается в кондитерской за углом. Мне нравится это место. Откровенно говоря, я уже почти и не хожу в знаменитые кафе старого города. Телевидение понемногу убивает традиционную культуру арабских кафе. Люди уже не разговаривают, а только пялятся на эти тупые шоу. Когда началась война в Ираке, все смотрели Аль-Джазиру – выстрелы, кровь, женские и детские трупы. Вы из Латвии? Бывший Советский Союз? Тогда можете, наверное, читать Достоевского в подлиннике! Хотя французские переводы тоже неплохи... А я вот в Европе дальше Будапешта не бывал. Скажите, русские на самом деле так много думают о религии, смысле жизни, смерти? В одном романе герой, экспериментируя с данной человеку свободой, даже покончил с собой. «Бесы», если не ошибаюсь? Да, я уже долго живу в Марокко. Рисую. Кое-что даже удалось продать. Вообще-то я здесь родился – мой отец был чиновником колониальной администрации в Таруданте. Говорю по-арабски, немного понимаю берберский. Родители были достаточно разумны и разрешали мне играть с местными мальчишками. Эти знания мне иногда даже мешают.

 Мне нравится быть среди людей, которых я не понимаю – тогда окружающий мир начинает говорить на очищенном языке знаков и символов. Между прочим, я еще застал в Танжере Боулза в зените его славы. Это было совсем недалеко отсюда – на площади Пти-Сокко, в кафе Tingis, где он сидел в окружении очередной свиты паломников.

 Незадолго до смерти в одном из последних интервью Боулз почему-то отрицал, что любил проводить время в танжерских кафе. Это неправда. В старости он стал немощным, полуслепым и слегка угрюмым. На самом деле ему очень нравилось сидеть в кафе и наблюдать за окружающими. 

Petit Socco, Socco chiko, сук дахил – как только не называлась на разных языках и в разные времена эта небольшая площадь 30 на 50 метров в медине – старом городе. Уже в ранний послеполуденный час столики кафе, выставленные на террасу, заняты – по большей части местной публикой. Тогда Пти-Соккопревращается в нечто вроде сцены под открытым небом. Ленивые взоры сопровождают каждого прохожего – уличного торговца, слепого нищего, идущего из бани обмотанного махровым полотенцем мужчину, редкого туриста, мальчишку, нюхающего целлофановый мешок с клеем, женщину неопределимого возраста в чадре и бесформенном халате. Почти у каждого завсегдатая найдется своя история о встрече со знаменитостью. Доказательствами служат реликвии – автографы, визитки, почтовая открытка от Фрэнсиса Копполы, выцветшие фотографии.

«Это я с Полом в его квартире. Это где-то в 1993 году. Видите, уже тросточка рядом с креслом...», «Малкович сюда часто захаживал, когда Бертолуччи снимал свой фильм...», «Вот это я в двадцать лет. А вот эти рядом назывались хиппи. Они всегда улыбались... Скольких я научил сворачивать первую сигарету! Вы знаете, европейские люди уже не улыбаются так, как раньше... Сегодня на ваших лицах все время какая-то тревога, напряженность, озабоченность...»

 Особенно изобилуют иностранцами кафе самой роскошной улицы города – бульвара Пастера в построенном французами «новом» Танжере. По утрам в Café de Paris можно наблюдать целые ритуалы – ничего не спрашивая, официанты приносят завсегдатаям кофе, чай или апельсиновый сок. Мальчишки-газетчики разносят Daily Mail или Le Monde, в надежде заработать между столиками лавируют чистильщики обуви. Джонатан из Лондона заливает кипятком любимые овсяные хлопья, взятые с полки над стойкой бара. Разговоры в основном о том, как нынче в Европе холодно, кто приехал, кто уехал, кто купил очередную недвижимость. Одна из любимых тем – слуги. Джонатан говорит: «Если вы каждый день не будете им напоминать, что делать, то будете слышать только – простите, я забыл». Здесь же в Café de Paris можно услышать телефонный разговор:

«Азиз, я тебя больше не желаю видеть! Куда ты дел те 600 дирхамов, что я дал тебе на оплату счетов? Потратил? Больше даже не стучи в мою дверь! Свободен! Что? Что ты говоришь? Ну ладно, я еще подумаю. Приходи в понедельник, поговорим...»

Около десяти публика разбредается. Кто-то отправляется на работу (неправительственные организации, языковые курсы и т.д.), остальные – «по делам».

 Марокко по-прежнему страна дешевая – в роскошном танжерском Café de Paris можно позавтракать за полтора евро.

 «Квартира здесь стоит четверть парижской цены...»,  «Оливки в Марокко гораздо лучше... Местное вино так себе, но если сравнить value for money, то просто роскошное... И баня, парикмахерская, ресторан раз в десять дешевле, чем в Милане...», «В Европе я и мечтать не смел о поваре, садовнике или частной сиделке в старости... Если выбирать, где умирать – в вонючей палате богадельни в Англии или в качалке в собственном саду с видом на океан, то мне как-то больше нравится Танжер...», «Между прочим, если правильно купить в Марокко и правильно продать в Европе пару ковров, полет домой окупается полностью...» Гийом из Бельгии добавляет: «Вы будете смеяться, но каждый раз, когда я лечу в Брюссель, у меня в чемодане ровно 20 килограммов марокканских овощей. Таких дешевых и отборных нет нигде».

Вавтобиографии «Не останавливаясь»Боулз пишет: «Каждый проведенный по эту сторону океана день – это еще один день за пределами тюрьмы». Чаще всего западным людям, живущим в Танжере, задают вопрос, почему они там живут.

Пол Боулз, возможно, выбрал Танжер потому, что жить там во времена интернациональной зоны было очень выгодно – из-за высокого курса валюты для владельцев иностранных счетов все было почти вдвое дешевле и в без того дешевой Африке. Но это отговорка с высоты прожитой жизни; судя по разговорам, дневникам и литературным сочинениям людей Запада, Танжер и Марокко привлекали шармом Востока, свободой сексуального и наркотического дурмана и чем-то еще, что Боулз назвал «распадом» личности. Любой приехавший в Марокко с Запада непременно отправлялся в пустыню пережить то, что описал Боулз в рассказе «Крещение одиночеством»:

«Здесь, в этом совершенно минеральном ландшафте исчезают даже воспоминания; нет больше ничего, только ваше дыхание и гул ударов сердца. Внутри вас начинается какой-то странный, но несомненно приятный процесс распада; у вас есть возможность бороться с этим и попытаться остаться той же личностью, какой вы были всегда, или же отдаться тому, что началось».

 Но пустыня лишь завершала начатое. В Марокко ехали не только хиппи, которые интересовались главным образом наркотиками и с восторгом обнаруживали, что гашиш можно не только курить, но и есть – в виде особой пасты маджун.

И хотя Танжер постепенно обретал славу «рая гомосексуалистов» с недорогими смазливыми марокканскими мальчиками, это всего лишь еще одна скрытая причина.

Приглашая друга в Марокко, Боулз прекрасно сознавал, чем его привлечь.

Эксцентричный американский писатель Аль­фред Честер даже не подозревал, что марокканского «рыбака» Дриса, «случайно» встреченного на берегу океана, ему подсунул Боулз. «Зачем я это делал? Мне было интересно, что произойдет». Произошло то, что Честер безумно влюбился в марокканца, потерял голову, был выдворен из Марокко, несколько раз безуспешно пытался вернуться и наконец отправился в Израиль, где наложил на себя руки. 1 апреля 1968 года Джон Хопкинс вместе с Полом Боулзом посетил Альфреда Честера и увидел следующую картину:

«Рядом с ним в кровати лежали несколько собак, все провоняло собачьей мочой. Одна комната была завалена дровами, в другой маячила гора апельсинов, очень похожая на кучу отбросов. У камина валялась пьяная толстая женщина с рыжими волосами, которую Альфред называл «живым концом». Марокканский мальчик предложил нам чай и апельсиновый сок. Альфред начал раздеваться перед камином. «Почему вы не остаетесь? – визжал он. – Почему вы уходите? Вы вернетесь?» Леденящей ночью он шел за нами в нижнем белье. Жирная безволосая туша трутня.

«Нет, вы не вернетесь! – верещал он. – Вы снобы! Вы нас ненавидите!» А потом захныкал. «Только скажите – вы вернетесь?»

«Танжер не разрушает человека. Но этот город притягивает тех, кто заранее обречен на распад», – говорит Боулз.

Многие приезжали с Запада в Марокко на несколько дней или месяц, а приходили в себя – если приходили – через годы. Некоторые в Танжере просто трогались умом. Знаменательно, что одними из первых среди них были герои боулзовской книги «Под покровом небес», немного «срисованные» с самого автора романа и его жены Джейн. Боулзы, надо сказать, жили в весьма вольном браке, и Джейн пала жертвой одержимости примитивным: она влюбилась в марокканскую селянку Шерифу с изумительными черными волосами, смеявшуюся как дикарь. «Мне она казалась совершенно очаровательной. Чуть меньше меня, но с сильными плечами, сильными, весьма волосатыми ногами…» На вопрос, почему это произошло, Боулз в одном из поздних интервью ответил:

«Я не знаю. Да и кто может знать? Это необъяснимо. Любой может полюбить любого. Вы можете объяснить, почему марокканец влюбляется в европейца – ради денег! В любом случае для них это не то же, что для европейца. В их понимании любовь означает материальную защиту. Они любят человека, способного чувство этой защиты дать...»

Правда, Пол Боулз добавляет, что Шерифа, на его взгляд, пичкала Джейн каким-то таинственным снадобьем, добиваясь состояния, когда европейка платит, платит день за днем, пока в конце концов не завещает берберской женщине дом в Танжере.

Наркотики, спиртное и тяга к «простоте» свели Джейн в могилу, но эта тяга была не чужда и самому Боулзу.

Многолетними спутниками Пола становятся сначала художник Ахмед Якуби, позднее – сказитель Мохаммед Мрабет. И хотя Боулз всегда умел скрывать свою частную жизнь, в опубликованных в 1994 году беседах с Саймоном Бишоффом он признает:

«Да, я живу с Ахмедом Якуби. <…> Я всегда старался вдохновлять его оставаться настолько примитивным, насколько это только возможно, то есть – естественным, оставаться таким, каким он был...»

Но Пол Боулз, в отличие от своих друзей и знакомых, сумел сохранить холодность и чуть ли не циничность суждений о происходящем в Танжере:

 «Все мои отношения (с марокканцами. – Ю.Л.) строились на деньгах. У меня никогда не было сексуальных отношений без денег – даже когда я был гораздо моложе».

Знатоки уверяют, что в расположенных недалеко отсюда горах Рифа по-прежнему растет «лучшая в мире» конопля. В танжерских кафе травку покуривают и сегодня, особенно в районе Пти-Сокко. Правда, делают это украдкой, спрятавшись в последнем ряду столиков. Темы наркотиков люди обычно касаются уклончиво, ограничиваясь фразами «особо не увлекаюсь, но иногда могу забить косячок». Еще меньше говорят о сексе – со времен «интерзоны» Танжер стал куда консервативнее.

 В танжерском кафе Metropole мужчины за соседним столиком общаются по-немецки – на языке, мало кому понятном в Марокко.

– Я знаю, почему у Генри на тебя такой зуб. Он не может простить того «малого голландца», что ты купил у Рене.

– Но я же не мог упустить такую возможность! Хотя Генри, конечно, заплатил бы за картину больше. Ты же знаешь – если сказать ему, что этот венецианский бокал XVII века стоит двести евро, он не купит. А если запросить две тысячи, не станет сомневаться ни секунды!

– И все же Генри умеет делать деньги. Ты ведь слышал, что он купил еще один дом. И все это останется тому марокканскому мальчишке... Уму непостижимо, как здесь просаживают целые фамильные состояния!

– Но мальчик невероятно красив... Ты его разве не видел? Неудивительно, что бедный Генри втрескался по уши! Кстати, где он этого мальчишку нашел?

– Вроде бы здесь, где-то на рынке. Посмотри на того за баром! Сколько ему, по-твоему? Двадцать?

– Да, смотрится интересно. Думаю, не больше девятнадцати.

Марию я встречаю на пустынном пляже Танжера. Элегантно одетая испанка (черные брюки, красная куртка, черный платок и черные кожаные перчатки) вывела подышать воздухом своего бассета. Выгуливать его было доверено двум марокканским мальчишкам, швыряющим на радость собаке деревяшки, выброшенные волнами.

– Я никогда не подаю нищим – ни в Испании, ни здесь. Эти мальчики растут в очень бедной соседской семье, но и они свои деньги должны заработать. Труд никого не унижает. Мохаммед и Хасан помогают мне закупаться на рынке, выносят мусор, кормят собаку и кошек.

– Но скажите – что именно сегодня люди делают в Танжере?

– Как – что делают? Живут! Ходят на рынок, в кафе, учат языки, путешествуют, готовят ужин, принимают гостей, сплетничают. Все это требует времени. Я, например, два раза в неделю пою в местном испанском хоре, по воскресеньям хожу в церковь. Кто-то обустраивает дом, кто-то собирает антиквариат. Вот это мне непонятно – ведь эту рухлядь в могилу с собой не потащишь. Поймите, в нашем возрасте все требует больше времени. Когда я еду в Испанию, на одни только сборы уходит несколько дней. Больше всего мне в Танжере не хватает культурной жизни – того, что мы понимаем под этим в Европе. Каждые пару месяцев я летаю в Мадрид или Париж, хожу по театрам, выставкам, закупаю книги. Во времена Боулза здесь бывали литературные вечера, концерты, в городе на каждом шагу можно было встретить знаменитость. Но это были уже другие времена и другие люди.

– Европейской пенсии хватает на такую жизнь?

– Хватает на хорошую жизнь, но без роскоши. Обитатели вилл на берегу океана имеют побочные доходы, в основном сдают недвижимость в Европе. У одной моей танжерской знакомой семья владеет недвижимостью в Англии и Марокко на сотни миллионов фунтов. Между прочим, она здесь работает в какой-то международной организации.

– Почему вы не остались в Испании? Ведь по ту сторону Гибралтара климат ничем не отличается!

– Но там же полно немецких пенсионеров! Если уж стареть, то лучше здесь, среди молодых и красивых людей. У меня подруга живет в одном из «закатных городов» Флориды. В жизни не видела ничего омерзительнее. Не понимаю, как можно добровольно запереть себя в старческой резервации.

Слушая Марию, я вспоминаю случайно встреченного в Касабланке шведа.

«В Стокгольме ты можешь бродить целыми днями, не сказав ни слова. Когда я через три месяца, проведенных в Танжере, вернулся в Швецию, мне казалось, что по улицам ходят живые мертвецы. Возможно, кому-то этого хватает – «свой мясник» на рынке, врученная в подарок сигарета, перебранка со слугой, улыбка мальчишки-чистильщика обуви, обмен дежурными фразами с официантом, случайный разговор хоть на миг дает иллюзию, что ты не одинок».

Мартин, похоже, был прав – в Танжере трудно найти равновесие. Уже через пять проведенных в городе дней я с ностальгией вспоминаю окраинный оазис Загора в Сахаре, где побывал до Танжера. Кто знает – не будь «интерзоны», Боулз поселился бы не в Танжере, а в Фесе – городе, где он написал «Под покровом небес» и встретил шестнадцатилетнего арабского мальчика Ахмеда Якуби.

28 марта 1968 года Джон Хопкинс набрасывает в дневнике план своего будущего романа о Танжере:

«Чистая радость быть живым, ощущаемая кем-то в этом городе. Мой герой приезжает сюда не заниматься собой, а лечиться от смерти».

В Марокко, а в особенности в Танжер, ездили и продолжают ездить те, кто обостренно чувствителен к неотвратимости смерти. Этим ощущением конечности жизни они умудряются заразить даже своих марокканских знакомых.

Друг Боулза Мохаммед Мрабет в письме Джону Хопкинсу пишет:

«Таков мир – радуйся сегодня, ибо смерть наступает на пятки. Молодость исчезнет, боль и болезни придут...»

 Писатель Пол Боулз, возможно, был квинтэссенцией этого самобытного явления. Эпиграфом к третьей книге романа «Под покровом небес»он выбрал цитату из Кафки:

«Начиная с определенной точки возвращение невозможно. Это и есть та точка, которой надо достичь»

Герои Боулза отличаются непреодолимой тягой к странствиям, чтобы не сказать – бегству. Сам Боулз нередко путешествовал месяцами, его пути вели в Индию, Цейлон, Таиланд, Китай, Южную Америку, Ближний Восток, Африку. В разговорах с сегодняшними обитателями Танжера тоже проскальзывает эта жажда кочевать, смешанная с поиском полноты жизни и ощущением бегства.

– Надо путешествовать, пока это еще возможно, – говорит мне немка Криста из Гамбурга, подрабатывающая переводами.  – Жизнь коротка. Весну и осень я провожу в Танжере, лето в Германии. Зимовать в последние годы стараюсь на юге Индии, в Керале. Но вы же знаете, что атомные бомбы сегодня есть и у Индии, и у Пакистана. И в один прекрасный день все это может пойти прахом.

Ей вторит голландец Ян, профессор университета на пенсии, живущий в Танжере:

– Когда я в молодости, еще при Франко, впервые побывал в Испании, мне казалось, что я попал в красивую и дикую страну. Потом настал черед Турции, Индии, Афганистана и Марокко. Мавритания, Сенегал и Мали тоже оказались экзотическими и в то же время достаточно цивилизованными странами. Еще интереснее были Мадагаскар, Мозамбик и Эфиопия. Эфиопия меня подвигла недавно посетить Судан. Мне он показался слегка утомительным, но абсолютно безопасным и очень гостеприимным местом. Правда, в Дарфуре я не был. Теперь меня интересует Сомали. Я знаю, что там гражданская война, и даже не представляю, где взять сомалийскую визу. Вы думаете, я не боюсь туда ехать? Боюсь! Но именно этот страх меня и интересует больше всего. Остановиться я не могу. Это одержимость. Возможно, я понемногу схожу с ума.

В Café Hafa на крутом берегу Гибралтарского пролива со мной заговаривает мужчина неопределенного возраста в красной майке Chicago Bulls. Морщинистые руки в старческой гречке контрастируют с гладкой кожей лица. Видимо, делал пласт­­ику.

– Чего сидишь один, иди за наш столик! Зови меня Чарли! Я адвокат из Филадельфии. Это мой друг Хасан, мы познакомились неделю назад. Нет, он не говорит по-английски. Хорошо выглядишь! Скажи, ты красишь волосы? А я вот крашу. «Смерть бросает вызов первым седым волосом» – гласит арабская пословица. Неплохое местечко это кафе, правда? Какой вид! Боулз и Форбс тут тоже сиживали! И вообще, Марокко – место что надо! Я уже пять лет живу в Танжере. Почему бы и нет? Паровоз уже нырнул в туннель, только мы сидим в последнем вагоне и об этом пока не ведаем. Так почему бы не проехать последние мили жизни здесь?

 Время от времени критически настроенные борзописцы пытались разрушить миф Боулза и Танжера. На страницах The Wall Street Journal Дэвид Прайс-Джонс называет Боулза королем в изгнании, к которому съезжается сброд с Запада – «сводники, паразиты, мечтатели, журналисты, изредка настоящие поэты», – давая понять, что длительное пребывание в Марокко исчерпало и притупило художественные способности самого Боулза. «Бесстрастный, уже развалившийся, он позволил кифу и дурману захлестнуть себя… подобно героям своего романа, он делал лишь то, что сделало его жертвой самого себя». К такой критике Боулз относился, можно сказать, стоически. «Ну куда я теперь поеду – через столько-то лет…»

В своей автобиографии Боулз пишет:

«Как каждый романтик, я смел надеяться, что однажды в своей жизни окажусь в магическом месте, которое откроет мне свои тайны, даст мудрость, экстаз, а может быть, и смерть».

 Пол Боулз умер в итальянском госпитале Танжера 18 ноября 1999 года в возрасте 88 лет. Под самый конец жизни его покинули ближайшие друзья-марокканцы, с которыми он познакомился еще в пору их юности, в 50-е. Танжерскую квартиру сразу после смерти писателя обокрал последний слуга, а пепел вопреки последней воле был захоронен в США, в Лейкмонте, штат Нью-Йорк. Позднее, комментируя произошедшее, один из его знакомых высказался, что все это вместе «very, very Bowles» – «очень, очень по-боулзовски».