О невидимом не-знаке

Господин председатель, дамы и господа, друзья!

Позвольте поделиться с вами парой впечатлений о том, что, выражаясь весьма условно, можно назвать философией семиотики. И когда я пользуюсь термином «феноменология», он в моих устах тоже весьма условен. Я не буду говорить об истории семиотики, поскольку история любой научной области невероятно скучна: обычно говорят не о том, как это случилось, а о том, что произошло потом. Ведь любая история любой науки кончается мной, вами, им, ею и становится безнадежно тривиальной. Поэтому я сразу перейду к тому, что считаю существенным.
И все же для начала скажу пару слов о теоретической, так сказать, истории семиотики. Я помню, что даже в период раннего триумфа семиотики звучали жалобы вроде такой: «Все хорошо, но где же теория? Мы видим только применение семиотики!» Она применялась к литературе, к поэзии, даже к истории с ее историо­софскими ответвлениями, к карточным играм, к столовому этикету – и все это было свежо и интересно. Но проблема состояла в том, что теории за всем этим никто не видел, она пряталась по углам. Ее и сейчас нет. Как же так?
Дело в том, что зарождение семиотики совпало с абсолютным доминированием в гуманитарных науках идеи бинарных оппозиций: мы живем в бинарном мире, в мире бинарных оппозиций, в мире бинарностей. В Париже, Москве, Тарту, даже в Чикаго стали предпринимать первые попытки более широкого применения семиотики, и мы – увы, мне придется говорить «мы», потому что я тоже грешен, я лично принимал в этом участие… Пару слов о бинарности в семиотике и теоретической физике: отдельные физики говорили мне, что ей никогда не стать теорией, она слишком скучна. В конечном счете – и сейчас это всем очевидно – бинарности не место в третьем или четвертом тысячелетии, она для этого слишком скучна. Хватит.
Но вернемся к тому, что такое теория. Дамы и господа, поверьте мне во имя всего святого: теорию нельзя просто так вынуть из кармана! Ее нельзя позаимствовать или сымитировать. И маниакальное стремление применить семиотику разрушило бесценный шанс построить ее как теорию. Ведь самое сложное в теории – это то, что ее не достать из кармана, из шляпы, изо рта, даже из мозга! Настоящая теория может появиться только в результате продолжительной рефлексии и саморефлексии. Именно это я имею в виду, когда говорю о рефлексии. Она не значит, что вы просто что-то делаете с тем или иным предметом вашего исследования. Это не рефлексия, это – мышление: научное мышление, художественное мышление, эстетическое мышление. Рефлексия же начинается, когда мы ухватываем и контролируем собственное мышление о предмете, а не сам предмет. И только такое рефлективное мышление о том, что ты мыслишь, делаешь или говоришь, только такое, если угодно, беспредметное мышление, сосредоточенное на мышлении, только такая культура мышления может привести к появлению теории.
Итак, позвольте мне начать с исходных посылок, на которых основывается семиотика, без всякой критики. (Я ненавижу критику, дамы и господа, любую критику – даже эту знаменитую так называемую самокритику.) Все мы, конечно же, помним широко известную и, несомненно, великую книгу Клода Леви-Стросса «Сырое и приготовленное». Но даже Леви-Стросс, человек куда более умный, чем те табуны модных парижских семиотиков, которые бросились ему подражать, даже Леви-Стросс не смог понять, что сама по себе оппозиция сырого и приготовленного – это очень сырая оппозиция, она теоретически не продумана, не отрефлексирована. Почему? Да потому что достаточно прочитать его книгу без всяких сентиментальных ожиданий, чтобы увидеть: то, что Леви-Стросс называет сырым, тоже приготовлено, потому что сама эта оппозиция – результат весьма утонченного культурного восприятия.
Но есть еще один интересный момент во всей этой бинарной мании. Дело в том, что сырое находится в оппозиции к приготовленному не просто как один культурный феномен по отношению к другому... Этого не заметил ни Леви-Стросс и его последователи, ни в том числе, конечно же, и мы, потому что это было время расцвета семиотики, ее триумф, который в итоге крайне ей навредил, навредил даже такой модной до сих пор области науки, как теоретическая физика. Ричард Фейнман, один из подлинных гениев ХХ века, часто говорил: чем больше триумфа, тем глупее мы становимся как физики. Именно так. И что еще интересно: бинарные оппозиции практически свели на нет наши попытки мыслить о некоторых феноменах как более или менее сырых, более или менее приготовленных; мыслить более мягко, более размыто, с меньшей самоуверенностью, с меньшим оптимизмом, с большей осторожностью. В этом научном опьянении был и еще один занимательный момент. Этот вездесущий бинаризм породил и до сих пор порождает онтологизацию, множественную онтологизацию.
Возьмем для начала простой пример – культуру. Ведь совершенно прав был Юрий Михайлович Лотман, когда говорил, что все, чего касается семиотика, – это культура и мы как ее субъекты. Мы не можем применить семиотику ни к чему, кроме культуры. То есть мы применяем ее к тому, что сами же и создали, к нашим собственным концептуальным схемам, нашим собственным концептуализациям. Как кристально ясно это пояснил мой друг Игорь Павлович Смирнов, один из ключевых постулатов семиотики состоит в том, что человек создает культуру – не просто какую-то конкретную культуру, а культуру вообще. А потом человек создает различные концептуализации, чтобы объяснить себе собственное творение. Нет ничего сырого – мы имеем дело только с приготовленным, с этим ничего не поделать, и даже пытаться не надо.
Вторая исходная посылка – знаки. Семиотика – наука о знаках, системах знаков, способах организации знаков в системы. Сама культура предстает в семиотике как некая гигантская комбинация знаков, инструментов и способов их использования. Я полагаю, что универсальность семиотики зиждется на идее знака. Но какова же та первая область, та первая сфера, где знаки реализуются, проявляются, исследуются, генерализируются и, собственно, становятся знаками?
Таким образом, мы подходим к третьей, ска­жем так, онтологической сущности, без которой никакая семиотика невозможна, к самой важной сущности: к идее универсальности текста. Культура, знак и текст. Все тем или иным образом является культурой, а культура мыслится через знаки. Везде, где есть культура, есть знаки. Даже в механизмах работы нашего мозга – но не будем о мозге, это чистые фантазии. Рассмотрим эту третью идею – текст. Культура, конечно же, это комбинация текста, многообразие текста, массив текста. Текст становится для нас искусственным инструментом, с помощью которого мы видим и изучаем культуру. Поэтому текст обретает универсальный характер: все становится текстом – будь то текст культуры, текст политики, поэтический текст, текст человеческого поведения, ритуальный текст, текст чего угодно. Но любая универсальная категория, дамы и господа, с философской точки зрения сомнительна именно в силу своей универсальности. Настоящие знаки могут быть связаны только с тем, что поддается различению. Изначально текст был чем-то конкретным и специфическим, а сейчас уже говорят о тексте мышления, тексте воображения. Если текст может быть чего угодно, то как научное понятие его надо выбросить и забыть, потому что он утратил свое конкретное, специфическое значение. Здесь можно вспомнить старика Гегеля, хоть я и не особенно его люблю, но он все же был философом. Он говорил: я знаю, что я самый абстрактный философ в мире, но реальное мышление может быть только конкретным. Са­мое абстрактное понятие обретает смысл – это я все еще по Гегелю говорю, – только когда оно приобретает совершенно конкретные черты и свойства.
Теперь: что, на мой взгляд, объединяет семиотику с феноменологией? Вы, конечно же, знаете, что суть феноменологии в том, что она описывает вселенную как вселенную предметов, феноменов, существующих только в силу их действительной или возможной редукции к неким сущностям, которые сами феноменально нам не представлены. Это связано с тем, что феноменология была, по сути, создана Кантом и является, вероятно, одной из самых плодотворных ветвей неокантианства. Однако вернемся к семиотике, к трем основным, почти онтологическим или сильно онтологизированным сущностям возможной семиотической теории – знак, культура, текст. Является ли знак феноменом? Ни в коем случае, дамы и господа. Знак является чем-то, что хочет, стремится быть феноменологически описанным, но в строгом смысле не может быть описанным феноменологически. Мы можем лишь мельком увидеть отдаленные возможности такого описания. Первой такой теоретической возможностью я вижу принятие, наряду со знаком, еще одной совершенно необходимой идеи. Знак не может существовать без того, что знаком не является, без не-знака. Это совершенно необходимое дополнение, без которого никакой семиотической теории в будущем не построить.
Помню одну свою статью 30-летней давности, которая мне и сейчас нравится, – она, я должен сказать, была умеренно глупая, но некоторые ее положения я до сих пор разделяю. Я там пишу: представим, что с точки зрения семиотики каждый объект обладает таким качеством или свойством, как знаковость. Можем ли мы иметь дело с этим качеством, не противопоставляя ему другое качество – не-знаковость? Это представляется мне невозможным даже и сегодня. Я считаю, что первую онтологическую посылку возможной теории можно определить так: конечно, мы видим знаковость, но ведь есть множество предметов, обладающих не-знаковостью, и их мы увидеть, получается, не можем. Эта невидимость чего-то в предметах, которые мы рассматриваем с точки зрения семиотики, должна приниматься абсолютным образом. Поэтому текст – говоря чисто феноменологически – должен быть деуниверсализирован. Если все является текстом, то это неинтересно; мы не понимаем, что исследуем. Поэтому нам следует выделить отдельную категорию культурных объектов – назовем их условно не-тексты, – которая даже в нашем самом смелом воображении не может быть конвертирована в текст без неких сложных процедур, которые, насколько мне известно, пока не разработаны.
И напоследок вернемся к культуре. Культура, на мой взгляд, одно из самых сомнительных поня­тий семиотики по той же причине – именно поэтому я и начал с Леви-Стросса. Культура снова стала универсальной, особенно благодаря глупейшей современной моде на «глобальную культуру». Один американский ученый – полный идиот, разумеется, – даже говорит о «космической культуре». Но это не просто глупость, это катастрофическая нехватка рефлексии. Мы изучаем, исследуем, экспериментируем, но все никак не начнем рефлектировать. И таким образом мы оказываемся в плену новых культурных концепций и онтологизаций.
Дамы и господа, мой скромный доклад ни в коей мере не предостережение. Я вообще законченный оптимист. Я считаю, что семиотика может развиваться и когда-нибудь снова станет чем-то интересным или даже очень интересным, но в совершенно новой форме и с полностью новой теорией – квазифеноменологической теорией, которая пересмотрит и, возможно, переопределит свои классические постулаты, сформулированные в начале ХХ века и применявшиеся в середине и даже конце ХХ века.
Благодарю вас за ваше терпение, дамы и гос­пода.