Расти, сынок, большой и грязный

Иосиф Мубарак очень любил детей. Не как-то там извращенно. Нет, просто мы ему нравились. Может, мы вносили немного свежести в его суровые резекненские будни, может быть, даже вдохновляли на большие или меньшие подвиги духовного характера. Почти каждый вечер рабочего дня, когда родители вели своих детей и домашних животных на игровую площадку возле эстрады парка Райниса, там был и Мубарак. Никто из нас никогда его не видел, большинство моих товарищей по играм даже не подозревали, что такой человек существует. Однако мне про Мубарака рассказывал отец. Но то, что мой отец что-то рассказывал, еще не означало, что там был хотя бы грамм правды. Он вообще был абсурдист. Однажды мне нужно было сделать домашнюю работу, я зашел к нему в кабинет и попросил, чтобы он дал мне карандаш, но отец ответил: «Зачем? Графит – плохой проводник электричества». В другой раз, когда я просил его помочь мне с уравнениями по математике, он отказал: «Ты мне лучше расскажи, почему монашки не занимаются сексом?»

Какое-то время я рассказам про Иосифа Мубарака не верил. Во-первых, уже само имя – Иосиф Мубарак – в Резекне восьмидесятых годов казалось совершенно неподходящим. В садике, например, всех звали Янис, Солвита или Эдгар. Тем временем у героев отцовских рассказов всегда были очень колоритные имена: Дукат, Пелагея, Элисбар. Во-вторых, Характерная Особенность Иосифa Мубаракa, из-за которой вообще стоило о нем говорить, казалась еще более невероятной: Иосиф Мубарак никогда не мылся. Не условно, изредка все же заходя в баню, а принципиально – никогда. Сначала я над описаниями Мубаракa смеялся так же, как над любым другим событием из жизни Дукатов и Пелагей. Потом стал подозревать, что, может быть, это часть пропаганды столь любимой взрослыми чистоты. Мне говорили: сходи в душ, не будь как Мубарак. Когда я приходил из сада в замызганной одежде и с репьями в волосах, отец насмешливо спрашивал: «Ну, Иосиф, что хорошего ты сегодня сделал?»

А потом вдруг я увидел Мубарака в жизни. Кажется, это был первый и единственный раз, когда отец взял меня с собой на работу. Он тогда работал в учреждении с парадоксальным названием «Комбинат Искусство». Я понятия не имел, что на этом комбинате производили. По-моему, это могло быть что угодно: деревянные табуреты, глиняные подсвечники или, может, шершавые коричневые гобелены с романтическими народными мотивами, висевшие чуть ли не на каждой стене. Но, наверное, по большей части это были изделия из дерева. Там главным образом работали окончившие местную художественную школу скульпторы по дереву, которые любили выпить у включенных токарных станков.

Стояло знойное летнее утро. Все ворота ангаров «Комбината Искусство» были открыты. Во дворе бурлила работа, везде жужжали инструменты и стучали молотки, и я, конечно, не помню, как там пахло, но в целях реконструкции памяти допустим, что пахло свежими опилками – в детстве очень многое ими пахло. Отец по очереди здоровался за руку с коллегами. Некоторые из производителей искусства уже с самого утра были серьезно навеселе, другие еще только починяли вчерашнее похмелье. И тут мой отец сказал нечто из серии: «Глянь, Свен, а вот и знаменитый Иосиф Мубарак!» Отец указал в дальний угол ангара. Там, за рядами инструментов и обрезков дерева, виднелся силуэт довольно невзрачного мужчины. Я подошел ближе. Мубарак стоял на своем рабочем месте. Теперь я почти ясно вспоминаю, что рядом с ним виднелась опасного вида циркулярная пила. Несмотря на летнюю жару, Иосиф Мубарак был одет в толстый ватник цвета какашки. Лица его я рассмотреть не мог, но видел, что он, запрокинув голову, пьет из банки маринад. Банку он держал обеими руками, и на обеих было только два или три пальца. Он лил жидкость себе в горло и жадно глотал, но часть все же стекала по подбородку. Позже я спросил у отца, почему бедняга Мубарак дошел до такой жизни. Отец объяснил: «Потому что родители ему в детстве все время повторяли: расти, сынок, большой и грязный!»

С тех пор у меня возник к Мубараку особый, возможно, не вполне здоровый интерес. Я воображал его детство, старался выстроить его из обрывков почти отсутствующей информации, прямо как сейчас стараюсь выстроить свое собственное. Цветными карандашами рисовал темные сцены из его биографии. Сочинял различные психоаналитические теории о том, почему у него нет друзей. Пересказывал их другим детям на игровой площадке у парка Райниса (даже когда они просили не рассказывать). Но сам, конечно, с нетерпением ждал, когда этот человек – мой первый литературный персонаж – наконец объявится собственной персоной. По рассказам отца, это могло случиться в любой момент.

Однако Мубарак, несмотря на свою огромную любовь к детям, не показывался. Мы сами по себе кружились на каруселях и лазали по сводчатой металлической планете, а он прятался где-то в кустах на периферии. Он был как Снежный человек, моя грязная резекненская чупакабра. Если подумать, парк Райниса нам был совсем не по дороге, поэтому не исключено, что даже наши регулярные прогулки определял мой интерес к таинственной жизни Иосифa Мубаракa.

В тот день, когда он наконец появился, все места на каруселях были заняты. Я, как обычно, рассказал чужим детям про «расти, сынок, большой и грязный». Предположим, что они смеялись. Так мы кружились, кружились, пока вдруг мой отец, сидевший неподалеку на скамейке, не окликнул: «Эй, Мубарак! Как дела?» Я оглянулся. Из темных кустов вылез очень косматый мужчина в том самом ватнике цвета какашки, который я видел на «Комбинате Искусство». Они стали разговаривать. Было трудно что-либо рассмотреть, потому что карусель вертелась, но время от времени я все же видел фигуру Иосифa Мубаракa. Он показывал на нас своими маслянистыми остатками пальцев. Отец кивал головой. Все остальные на карусели его еще не заметили, но я им что-то восторженно рассказывал. Мимо глаз пролетали кусты, металлическая планета, эстрада, скамейки, Мубарак, идущий в нашу сторону, снова кусты, снова скамейки, и вот уже Мубарак был совсем близко и поднимал руку в приветствии. Он улыбался. У него были большие белые глаза и удивительно хорошие зубы. Но, может быть, так только казалось по контрасту с его кожей, которая с годами покрылась чем-то вроде древесной коры. Она как будто была сделана из того же материала, что и его одежда. Снова эстрада, снова скамейки. Я старался удержать Мубарака в поле зрения. Теперь и другие его заметили. Поднялась паника. Один мальчишка заорал: «Сатана! Сатана!» – и вывалился из карусели. Мимо скользили деревья, за которыми прятались дети; игровая площадка с игрушками, о которые другие, разбегавшиеся, спотыкались; скамейка, на которой смеялся отец, а лицо Мубаракa с каждым кругом становилось все более грустным.

Потом карусель остановилась, и наши взгляды встретились. Я не помню, что он мне тогда сказал, но помню, что из всех возможных чувств, которые в тот момент могли меня охватить, меня обуял фантастический восторг оттого, что я сам слепил этого устрашающего гомункулуса из глины своего сознания. От него не пахло свежими опилками. Я смотрел на него как на чудо природы и, возможно, понял нечто важное. Но даже если понял, то тут же и забыл, потому что внимание мое отвлек один маленький кусочек корки, который самостоятельно отшелушился со лба Мубаракa и упал в песок. Но, может быть, это и было самое важное.