Я создана только для безнадежности

«В этом пианино есть арфа, в этом мальчике есть девочка» – поется в песне The Dance of Diminishing Possibilities, которая соединила в себе два опыта необычной певицы, арфистки, пианистки и аккордеонистки, именующей себя Бейби Ди.

Во-первых, в четырехлетнем возрасте она видела, как два соседа по кливлендскому предместью – Бобби Слот и Фредди Вейс – у себя во дворе вдребезги расколотили пианино, не сумев справиться с арфоподобным расположением струн, что произвело неизгладимое впечатление на детскую психику; во-вторых, она, будучи от природы мальчиком, ощущала себя девочкой, что бы это ни означало.

Получив музыкальное образование с особым упором на григорианскую и ренессансную музыку, Бейби Ди несколько лет играла на органе в католической церкви Южного Бронкса, подрабатывала уличными выступлениями и пилкой деревьев и сучьев, пока крест на карьере «древесного хирурга» не поставило дерево, рухнувшее на соседний дом.

Самостоятельно сочинять музыку и песни она начала в 48 лет, и в этом деле ей больше всего помог известный в трансгендерном мире музыкант Энтони Хегарти (Antony Hegarty), с которым она сотрудничала несколько лет.

На операцию по полной перемене пола Бейби Ди решилась уже в сорокалетнем возрасте, а до этого выступала в шоу фриков на Кони-Айленде как «двусторонний гермафродит»: с одной стороны мужчина, с другой – женщина, в промежутках между выступлениями облачаясь в свой любимый медвежий костюм. Когда наша беседа под запись уже закончилась, она призналась, что на самом деле хотела стать не женщиной, а медведем. Мои слова о том, что после успешной трансформации пола можно задуматься и о перемене биологического вида, Бейби Ди восприняла с восторгом. И тогда мы ввели в оборот слово transspeciesism, чтобы расширить возможности человека стать тем, кем ему хочется быть.

А. Р

.

     Я пытался прочитать ваши предыдущие интервью, послушать ваши песни и понял, что этот разговор начну со странного.

Странного? Прекрасно, это всегда хорошее начало.

     О чем могут говорить два незнакомых человека?

О необычных сексуальных практиках? (Смеется.)

     Необычный секс? С этим… Я слышал, что о сексе надо не говорить, а заниматься им. Так зачем это обсуждать?

Хорошо, не будем об этом.

     Давайте выберем другую тему… Для меня самым удивительным в ваших интервью было то, что вы упоминаете имена, которые артисты никогда не упоминают. Например, Максима Исповедника.

О Максим. Я обожаю Максима.

     Я писал докторскую диссертацию по теологии…

Да ладно!

     Да, но не дописал.

Максим – это сила! Он писал о христианстве лучше всех. Лучше Матфея, Марка, Луки и Иоанна. У него все без дураков.

     Действительно. Вы же знаете, что ему отрубили правую руку.

Да, еще и язык вырвали, чтобы он не мог ни писать, ни говорить. Однако первое, что он написал, было пространным извинением за то, что он сейчас будет делать, – писать текст о христианстве, условно говоря, чтобы научить других монахов, – а извиняется он перед ними, потому что будет учить их словом, а не делом.

     И это потрясающе.

Да. Это ведь невероятно красиво: именно то, что его лишили возможности писать и говорить, стало как бы решающим фактором… Вот я, скажем, не христианка. А он христианин, настоящий… Для меня различие между настоящими и ненастоящими христианами связано с вопросом о человечности Христа. Столько придурков говорят, что Христос – Бог.

     Что Христос – Бог?

Да. Ведь в этом все дело. Он Бог, и все тут. А то, что он еще и человек, как бы спускают на тормозах. Максим себе таких штук не позволял.

     Для него это ключевой вопрос.

Да, для него все сводилось к этому.

     Забавно, что через 50 лет после смерти его признали единственным, кто был прав среди современников. Как вы узнали о Максиме Исповеднике?

Я прочитала «Добротолюбие».

     В самом деле?

Да. Там его текстов, наверное, больше, чем других авторов.

     Почему вы решили прочесть «Добротолюбие»?

Я интересовалась отцами-пустынниками. Вообще ранним христианством. В какой-то момент жизни я решила если не пересмотреть свое отношение к христианству, то во всяком случае попытаться увидеть в нем что-то настоящее. И начала читать. Чем больше я читала раннехристианских авторов, тем больше мне казалось, что они имеют дело с чем-то реальным, с чем-то, что потом было утрачено.

     Вы когда-нибудь представляли себе, как могла бы выглядеть встреча Христа и Будды? Мог бы получиться интересный разговор, если бы они захотели поговорить.

Во всяком случае, у них много общего. Пожалуй, разница только в том, что Христа гораздо чаще понимают искаженно. Вокруг христианства много странного, даже безумного.

     Не могли бы вы привести пример для наглядности?

Да все эти самобичевания…

     Вы часто видите людей, которые себя бьют вне садомазохистского контекста?

Дело в том, что… Люди часто думают, что проблема в христианстве, а на самом деле проблема в тупости.

     Приведите пример.

Пример тупости? Это несложно.

     Да, вещь не дефицитная.

Думаю, начинается все не обязательно с тупости. Скажем, у человека есть чувство, что он делает нечто хорошее или он на что-то вдохновляется. Но постепенно он превращается в размахивающего Библией придурка, который во всем ищет знаки или сводит все к догмам – тем же десяти заповедям, и в итоге получается «я хороший, ты плохой» и прочая чушь. Вроде американских фундаменталистов и им подобных. Таких примеров множество. Люди сходят с ума. Они читают не Максима Исповедника, а «Откровение Иоанна Богослова» и начинают бояться. Конец света, вся эта тупость – ее ведь очень много. Все эти святые, страдания. Вот Будда тоже отрекся от мира. Но ведь это в большей степени отречение от своих заблуждений, а не в том смысле, что «нельзя пить газировку» и прочая фигня. В общем, Иисуса очень часто понимают неправильно.

     А вам кажется, что вы понимаете правильно?

Я нет, а вот Максим понимал. Так же как и остальные авторы «Добротолюбия», отцы-пустынники, которые писали, зачем они этим занимаются. Один из них пошел в пустыню и каждый день говорил, по сути, только одно: какого хера я тут делаю? (Смеется.) Я думаю, они хотели узнать Бога. Типа что это за херня? То есть они хотели его понять.

     Хотели понять Бога?

Да. А понять всегда надо самому.

     Другой не может понять нечто за меня, я должен понять сам. В первом лице единственного числа.

Да.

     В одном из интервью вы сказали, что вы буддистка.

Да.

     И что это для вас значит?

Это значит… Разница между буддистом и остальными людьми в том, что они… Не знаю, а обязательно об этом говорить? Буддизм мне нравится несколькими вещами.

     Не могли бы вы ими поделиться, если это не секрет?

Хорошо. Чем он мне нравится? Я увлеклась буддизмом в тот день, когда решила купить ковер.

     Ковер? Непальский, тибетский?

Да, оказалось, что именно тибетский. Я только что вернулась с тура, и у меня были деньги, я хотела что-нибудь купить. У меня дома никогда не было приличного ковра, поэтому мне и пришло в голову его купить. Я пошла в магазин, где были тысячи роскошных ковров – с самыми тонкими узорами, и такие, и сякие. Я начала их осматривать и в итоге выбрала коврик размером с половину этого стола. Он был похож на половик. Коричневый с узкой кромкой другого цвета. Он был вручную соткан и покрашен, очень-очень красивый. Но в то же время он был самый простой, многие и правда бы приняли его за половик – и ошиблись бы. Это был ковер, сделанный беженцами из Тибета. Я решила узнать, как и зачем его сделали, и погуглила «Тибет». (Смеется.)

     Это возмутительно! (Смеется.)

Но гуглить «Тибет» – все равно что гуглить «Ватикан». О тибетском буддизме столько написано, он за все эти века стал частью культуры. Потом я узнала о существовании Центра тибетского буддизма в Кливленде, где я жила, – потому что там был один тибетский лама или как они там называются – настоятель монастыря, бежавший от китайцев. Он был из тех детей, в которых с младенчества ищут реинкарнацию ламы. Они учат наизусть буддистские тексты. У него очень хорошо получалось, и он выучил наизусть много буддистских книг, которые потом оказались утрачены из-за прихода китайцев. А в Кливленде, как оказалось, в одном университете есть академическая библиотека по этой теме. И этот тибетский лама регулярно приезжал в Кливленд, чтобы помочь с переводом этих текстов и восстановить утраченные фрагменты.

     В оригиналах?

Да, у них были какие-то отрывки, но они не знали, что находится между ними. А он еще ребенком все это выучил, поэтому много времени проводил в Кливленде и в итоге остался здесь преподавать в небольшом учреждении. Я пошла туда и начала разговаривать с разными людьми о тибетском буддизме. И первое, что я узнала, показалось мне самой прекрасной вещью на свете, – это тибетская идея, что все люди и вообще живые существа были твоей матерью в предыдущей жизни. Это была ключевая мысль в учении того, кто принес буддизм в Тибет. Самая прекрасная мысль на свете, на мой взгляд. Но в Америке об этом мало говорят, потому что в ответ только и слышишь, что…

     Слизень тебе отец, улитка тебе мать – как в вашей песне?

Вот именно. Для большинства моих знакомых мир, в котором любое живое существо – твоя мать, это ад. (Смеется.) А я люблю маму, и мне эта идея подходит. Именно она меня и зацепила.

     Вам хватило одной идеи, чтобы увлечься буддизмом?

Да, но это хорошая идея.

     Странно. Неужели вы не нашли хороших идей в христианстве, читая всех этих отцов церкви? Ни одной стоящей идеи, и вдруг – улитка тебе мать?

Ха. Да.

     И все сразу становится по-другому.

Совершенно верно. Это красивая идея, и она работает. Она может превратить полного мудака в выдающуюся личность.

     И это истинная идея, как вам кажется?

Это можно обсуждать. Для меня самое важное – что эта идея полезная. Это важнее того, истинна она или нет.

     То есть это идея, способная преобразовать?

Да. Если она приносит пользу, пусть она будет истинной. Я так считаю.

     Значит, вы принадлежите к традиции американского прагматизма.

Может быть. Я, наверное, довольно прагматична.

     Что работает, то и истина.

Если работает, и работает хорошо, никому не вредит – а упомянутая идея абсолютно безвредна, – то все нормально. Она же не оправдывает какие-нибудь глупости, это совершенно безвредная идея. Безвредность – не такая простая штука. Если человек всем сердцем принимает эту прекрасную, безвредную идею, он может все изменить.

     Вы видели фильм Вернера Херцога «Человек-гризли»? Это документальный фильм о человеке, который жил среди гризли?

Ха, да! Отрывками. И медведи его съели. Мне этот сюжет понравился.

     Да, и подругу его тоже съели. Но Вернер Херцог берет интервью у его друзей, соседей, родственников. И вот он спрашивает у соседа: «Как вы относитесь к идее жизни среди гризли?» А тот отвечает: «Мне нормально все, что не пугает коров».

(Смеется.) Мило.

     Я буду периодически ссылаться на ваши тексты или предыдущие интервью. Так вот, однажды вы сказали, что думаете крайне редко.

Да, я понимаю, о чем вы. Я очень редко думаю… нечто значительное. Это правда.

     А что происходит между этими…

Почти ничего. (Смеется.)

     Почти ничего не происходит?

Я ем, пью, сплю, путешествую, выступаю, зарабатываю деньги. Но раз в пятнадцать лет о чем-то думаю.

     Неплохо. Получается, что вы думали три-четыре раза в жизни.

Да, что-то в этом роде.

     Если мысль – такое редкое и важное событие, не могли бы вы вспомнить парочку? Мы уже обсудили одну такую мысль, хоть и не вашу: она была безвредной и преобразующей.

Разумеется, «любое живое существо – твоя мать» – это одна из встреченных мною мыслей. Но иногда приходят и собственные.

     Они-то меня и интересуют.

Собственные мысли – это… Может, они на самом деле связаны с человеком, которого мы когда-то знали. Кто знает, откуда берутся мысли?

     Никто.

Но у всего есть источник – будь то твоя собственная жизнь или какой-нибудь знакомый.

     Вы помните Шантидэву? Первое же предложение: «Все, что я скажу, уже и так известно».

Да, именно так. Я очень люблю Шантидэву, просто обожаю! Больше всех остальных.

     Вернемся к мыслям из вашей жизни.

Мои мысли. Хорошо. Я так понимаю, что мы говорим о преобразующих мыслях, которые влияют на наши поступки.

     И на восприятие мира.

Однажды мне пришла такая мысль. Я хотела измениться. Я выступала с таким уличным номером: я ездила по Нью-Йорку на высоком трехколесном велосипеде и арфой, которую купила в Амстердаме. По сути это была тренога на колесах, управлялась она так же, как моноцикл, то есть я могла одновременно играть и ехать. Если здесь была бы улица, а вы бы сидели там, где сидите, то я могла бы подъехать так, что те, кто сидит напротив вас, меня бы видели, а вы нет. И вот я незаметно подъезжаю и начинаю играть на арфе, и вы бы обернулись, чтобы посмотреть, что происходит – а это кто-то играет на арфе в полуметре от вас. Забавный номер, я часто его исполняла и неплохо на нем зарабатывала. Было весело, но основной моей целью были деньги. Из каждого зрителя надо было вытрясти по доллару – это уже был вопрос чести. Мое искусство по сути превратилось в попрошайничество. Было в этом что-то низменное. Все ради денег. Но это чисто нью-йоркское, можно долго шутить о том, какую роль там играют деньги. В Европе так не получится. В Европе я бы смотрелась придурковатой американкой. (Смеется.) Но в Нью-Йорке это был успешный бизнес. И вот я решила изменить свой стиль. Я хотела выступать не только ради денег, но и еще ради чего-то. Хотела сделать театральный номер, хотя у меня не было никакого опыта, и я не знала как. А хотелось чего-то нового. И я подумала… Я подумала, что раз я не знаю, как сделать то, что я хочу, раз я никогда ничего подобного не делала, то лучшее начало – сделать что-то, чего я никогда не делала. (Смеется.) И я подумала: чего я никогда не делала? Я поразмышляла и поняла, что хотя я много путешествовала, я нигде не была как турист, никогда не видела туристических достопримечательностей. И тогда я купила путеводитель, почитала его и пошла в дом Анны Франк.

     В Амстердаме?

Да, в Амстердаме. Где она жила за книжным шкафом. Но я тогда этого не знала, я вообще не знала, кто такая Анна Франк. Американцы не… в смысле в отличие от вас… В общем, я даже не очень хочу знать, что происходило во время Второй мировой войны. (Смеется.)

     Я понимаю.

Американцы ни хера об этом не знают. Наверное, мы проходили что-то в школе, но никто ничего на самом деле не читал. И вот я отправилась туда…

     В Амстердам?

Я там уже находилась; именно там меня эта мысль и посетила.

     А когда это было?

Это была осень 1999-го. Я пошла в дом Анны Франк, осмотрела его. Это такой дом с привидениями, мне было интересно. Я купила ее дневник и начала читать, и для меня наступил конец света. Потому что эта книга дает понять, что происходило во Вторую мировую, даже тому, кто понятия о ней не имеет.

     Что вы имеете в виду под «концом света»?

Погибли миллионы людей, вообще говоря. Это невозможно осознать. Я это ощутила как конец света, мира, как я его знаю. Для меня все изменилось, потому что я не была к этому готова. А началось все с глупой мысли сделать то, чего раньше никогда не делала.

     Вы говорите, что для вас все изменилось, то есть изменилось ваше отношение?

Да, у меня внутри все изменилось. Только это, разумеется.

     И вы стали больше сопереживать окружающим?

Нет, я стала меньшей сукой. На какое-то время. (Смеется.) Никогда ведь не знаешь, что будет дальше. Может, в следующей жизни доведется прочитать Mein Kampf. (Смеется.)

     После чего обычно становишься чуть большей сукой.

Наверное.

     Опять же на какое-то время. Что ж, это была хорошая история про мысль. Случались ли у вас в жизни еще какие-нибудь мысли?

Случались, но их трудно вспомнить.

     То есть их было немного? (Смеется.)

Немного, да я к тому же старею и начинаю все забывать. Но вот эту запомнила, а другие нет.

     Попытайтесь вспомнить.

(Задумывается.) Мое последнее озарение было довольно мрачное. После него я вдруг начала писать музыку. Я хотела этого всю жизнь, но начала только после знакомства с Анной Франк.

     Неужели?

Да, начала сочинять совершенно неожиданно. Я до этого писала песенки, но это все было ради того, чтобы на улице монетку кинули. Я их довольно долго писала, но потом это все кончилось. То есть я продолжала сочинять, но они стали очень мрачными. И тексты были мрачными. Я писала о… что-то вроде темной стороны христианства.

     Трудно написать что-то мрачнее, чем «Бог сошел с ума» или «Иисус избивал мою мать».

На самом деле – можно, причем гораздо мрачнее. Эти строки писались не в мрачном настроении.

     То есть это вы шутили?

Нет, и не шутила. Это была тоска, но не негативная. А вот потом я забрела в такие дали… Вот есть вещи, которые всем нравятся. Слышишь Моцарта, какую-нибудь красивую вещь – и не знаешь, смеяться или плакать. Это всегда красиво, да? Но ведь у этого есть совершенно не красивый вариант. И опять не знаешь, смеяться или плакать – смеяться жестоко, а плакать мучительно. Это как бы темная версия того же самого. Я написала именно такую песню. Очень мрачную.

     Какая именно это была песня?

«Свечи как раз закончились».

     Я так и подумал.

Это очень мрачная песня. Потому что она о Власии Севастийском… Когда я была ребенком – не так уже это было давно, – то во Власьев день говорят: «Благослови господь твое горло» – и ставят свечки.

     Это католики так делают?

Раньше делали. Может, где-то до сих пор делают. И если тебя благословили, то ребенок не подавится. Это одно из чудес Власия: какой-то ребенок подавился костью, а он благословил его горло, и ребенок исцелился. Когда я была ребенком, святые еще были сильны. Нас выстраивали в ряд, и каждому ребенку благословляли горло – двумя свечками, которые держали крест-накрест, как ножницы; предполагалось, что это защитит от удушья, если подавишься.

     На какое-то время.

(Смеется.) До следующего года, да? Потому что через год все повторялось.

     Вернемся к мрачному озарению. Эта песня сложилась именно благодаря ему?

Да, она родилась в мрачном озарении. Примерно тогда же умер мой отец, и мне казалось, что в меня вселился бес или что я говорю от имени отца.

     О его гневе?

О его жизни. А у него был довольно жесткий взгляд на жизнь. Бабушка была очень религиозной, и он каждый день ходил в церковь. Отец всегда издевался над набожностью. Когда он делал какую-нибудь гадость, он говорил: скажи об этом несчастным в чистилище! (Смеется.) Другими словами, он говорил примерно так же, как бабушка, но с черным юмором. Так что все взялось оттуда. Как будто видишь, как люди там оказываются.

     В мрачных местах?

Да, в мрачных местах, в которых люди проводят всю жизнь. Отец был как раз из таких. И фраза «Свечи как раз закончились» вполне в его духе. И на меня снизошло озарение. Примерно так: знаешь что? Ты хочешь «Свечи как раз закончились»? Тогда все. Больше никаких озарений. С тобой покончено. Конец. (Смеется.) Будто раздался глас божий: «Да. Все кончено». Вот из этого родилась песня. Еще из воспоминаний об отце, о его бедах. Было такое чувство, что святые испортились. Еще детский образ – что Супермен, актер, который его играл, покончил с собой.

     Правда?

Да, совершил самоубийство. И когда тебе пять лет и ты узнаешь, что Супермен покончил с собой, ты… (Смеется.) Ну понятно, да? И как раз в это время они там собрались в Ватикане и решили избавиться от всех святых. Будто затащили святых в церковный подвал и оставили пыль глотать на века. (Смеется.) Такой у меня был мир. В этом я жила, когда была ребенком.

     Супермен покончил с собой, а святых отправили в подвал.

Именно так. Святые испортились. Именно об этом песня. Это мое озарение. Мое внутреннее осознание, что у меня как раз закончились свечи.

     Но это все же не было последним озарением, потому что сейчас у вас есть надежда.

Да.

     Откуда она берется, на чем основана?

Ох, это трудный вопрос, потому что…

     Помните вход в Дантов ад – «оставь надежду»…

Да, оставь надежду, всяк сюда входящий. Проблема в том, что я склонна оставлять всякую надежду. Такая у меня натура. Не оставлять надежду для меня противоестественно. Отброшу ухищрения и с головой нырну в колодец безнадежности. Я даже не знаю, откуда берется надежда. Наверное, иногда она рождается в словах.

     В словах?

Да, в словах моих песен. Слизни, да? Слизни, которые тебе мать. Я обычно пишу с точки зрения… Я пишу не о вещах, а с точки зрения вещей. Даю им голос, когда пишу. Понятно, о чем я?

     Вполне.

Так что если я пишу о слизне, я и есть этот слизень. Если о палке, то я палка. Чтобы писать таким образом хорошо, надо по-настоящему стать слизнем или палкой. А для этого надо в каком-то смысле оставить всякую надежду. Надо разрешить себе ходить по мрачным местам. Если ты представляешь свет в конце туннеля или хеппи-энд, то в мрачные места не попасть. О хеппи-энде надо забыть и идти прямо во тьму. Конкретный пример: я написала песню о слизне. Там такие строки: «Я считаю века не днями, а ночами, потому что не могу смотреть на свет». Вот об этом речь. Я в эти глубины добралась, и там песня для меня закончилась. Было тяжело, больше слов не приходило. Все закончилось. И вдруг через год пришел финальный куплет: «Потому что не могу смотреть на свет, только на очень нежный». То есть получилось что-то доброе. Но не глупое доброе, потому что я год провела в мрачном месте и заслужила увидеть мерцающий огонек. Это реалистичный подход к надежде. Для меня надежда должна быть реалистичной, иначе она ничего не стоит. Хотя надежда по своей природе нереалистична.

     Похоже, вы по природе склонны к безнадежности.

Да. (Смеется.)

     Но тогда должно быть какое-то искусственное усилие, чтобы из нее выбраться.

Странно, но оно на самом деле не искусственное, а подлинное.

     То есть этот «нежный свет» получился естественным образом?

Естественным, но это было непросто. Искусственным было – стать слизнем, потому что я не слизень, я человек. Но этот путь возможно проделать. Это такая же искусственная вещь, как актерская игра. Но в итоге я оказалась в реальном месте – в своей подлинной безнадежности. Понимаете, да? Я говорю, что не могу смотреть на свет. Я не для того создана. Я создана только для безнадежности. Это не надо принимать, об этом надо думать. Это верно в отношении слизней, они по природе прячутся от солнца. Но чуть-чуть света… Я имею в виду, что озарение здесь – этот малюсенький свет. Он красивый.

     Как я понял, вы иногда обращались к психоаналитику?

Я обращалась к психоаналитику только в течение трех-четырех лет, когда меняла пол. Я родилась мужчиной, а сейчас я официально женщина.

     Что значит официально?

В паспорте написано: пол женский. Так что вы должны ко мне относиться любезно! (Смеется.)

     Я очень стараюсь.

И вот во время операции по смене пола я ходила к психоаналитику. Очень хорошему; он еще и человек был милый. У меня был один хороший психоаналитик и много плохих.

     Хороший психоаналитик? Я был уверен, что психоаналитики – это только для глупых американцев. Но, может, я ошибаюсь.

Ха-ха, нет, бывают и хорошие. Но вы правы, есть много таких, которые годятся только для глупых американцев.

     Что хорошего вы вынесли из встреч с психоаналитиком? Свежие идеи?

Нет, не идеи. Некое очевидное понимание, кто я такая.

     Очевидное понимание себя? То есть понимание себя, которое оказалось для вас очевидным?

Да, ведь я же трансгендер.

     Я не знаю, что это значит.

Это значит, что я не похожа на других мужчин. В голове я женщина. Еще когда я была маленьким мальчиком, я воспринимала себя девочкой, и это так и не изменилось. Только вот в то время и в той культуре это было запрещено. Так что я не могла быть собой.

     Я не могу представить, каково это: чувствовать себя женщиной. Скажем, когда тебе девять лет. Что это значит?

Вообще, обычно это происходит раньше. Просто чувствуешь себя неудобно в собственном теле. Будто это не твое тело. Тогда как другие нормально себя ощущают в своих телах.

     То есть смотришь на свое тело и чувствуешь, что оно чужое?

Да, в этом все трансгендеры похожи.

     Я знаю истории о людях, которые некомфортно себя чувствуют в своем теле, но это не связано с гендером. Просто неудобное тело – Плотин, III век. Мне может быть неудобно в моем теле. Почему вы прочитываете этот дискомфорт – духовный дискомфорт, я бы сказал – в категориях гендера?

Так оно ощущается. Еще в детстве смотришь на девочек и думаешь: я должен быть среди них, я не должен быть собой, мне плохо. Большинство об этом не задумывается. Вы правы, если человеку подходит его гендер, если он не испытывает с ним проблем, то он и не понимает, что может быть не так. Но если чувствуешь проблему, то она весьма насущна.

     То есть проблема не в пребывании в теле вообще, а в пребывании в данном конкретном теле?

Именно так.

     А вам никогда не казалось, что неудобно вообще пребывать в теле?

Можно согласиться – в любом теле неудобно.

     Неважно, в или женском.

Хороший тезис, потому что довольно сложно объяснить, что такое гендер. Но самый, наверное, счастливый день в моей жизни – после операции. А ведь они тебя кромсают; 99,9% мужчин взвыли бы при одной мысли о том, что они делают с твоим телом. (Смеется.)

     И это, как я понимаю, длится несколько месяцев? Не за один же день…

Да, это все небыстро. Но все равно это был самый счастливый день в моей жизни. Я была в восторге, мне стало удобно в своем теле, и с тех пор это чувство меня не покидало.

     Интересно. Для меня метафора неуютного тела, разумеется, связана со старыми дуальными категориями. Есть некое я, а есть тело. Древние постоянно говорили о том, что у души нет пола, – она не женская и не мужская.

Я не знаю, так ли это.

     В текстах так сказано.

Наверное. Мне нравится, как буддисты говорят, что ничего нет. Но человеческое страдание при этом существует. Поэтому нельзя говорить, что ничего нет, если кто-то страдает. Страдание реально для того, кто его испытывает.

     Нельзя говорить, что окружающее нас дерьмо – всего лишь иллюзия.

Особенно тем, кого это дерьмо окружает. (Смеется.)

     Я недавно познакомился с историком науки из Стэнфорда. Он говорил, что одно из достоинств Америки в том, что она на своем примере доказала, что для счастья достаточно иметь деньги. А недостаток Америки в том, что она не чутка к экзистенциальной человеческой драме.

К чему?

     Экзистенциальной человеческой драме.

Это для меня слишком сложно.

     Да и для меня тоже.

Я вообще не очень понимаю, что это такое. Наверное, из-за того, что я американка. (Смеется.)

     Вам не хватает чуткости. (Смеется.)

Возможно, окружающие переживают экзистенциальную драму, а я ничего не понимаю, мне все нормально. Потому что я американка. (Смеется.) Тут много чего можно возразить – например, решают ли деньги любые проблемы. Так не бывает. Приятно, когда у тебя есть деньги, но жизнь от этого легче не становится. Люди с деньгами находятся в такой же жопе, что и люди без денег.

     То есть мы в жопе независимо от своего финансового статуса?

Думаю, это несомненное утверждение.

     А что затягивает в эту жопу – кроме нас самих?

Наши поступки. Это буддистский взгляд, и я его разделяю.

     Но это по сути значит, что мы сами лезем в жопу. Без посторонней помощи.

Ну, это крайняя точка зрения. Я в принципе согласна, но я не говорю окружающим: вы сами создаете все свои проблемы. Но себе я так говорю.

     В качестве самолечения?

Да. Себе такое говорить полезно, но думать так про других – очень не полезно. Не надо говорить окружающим: все твои неприятности оттого, что ты в прошлой жизни вел себя как свинья, поэтому ты в этой жопе.

     А откуда берется жопа?

С буддистской точки зрения, жопы нет. Это выражение «случилась жопа» – в каком-то смысле от безнадежности. Будто с этим ничего нельзя поделать. Если случается жопа, то ты целиком во власти обстоятельств. Если же я считаю, что жопа со мной случилась в результате моих поступков – в настоящем, прошлом, в предыдущих жизнях, – значит, это не просто жопа, а последствия, и я могу их изменить, сделать жизнь лучше. С жопой, которая случается сама по себе, вроде рака или тому подобного, я ничего сделать не могу, но я могу по-разному ее принимать. Если я принимаю ее плохо, то и последствия для меня будут неважные. А если я ее принимаю достойно, не становлюсь мудаком, то и последствия будут хорошие. Тот же Максим: ему отрезали руку и вырвали язык – это ведь жопа с ним приключилась?

     Сомневаюсь, что он так и подумал: случилась жопа. (Смеется.) Подумать только, святой Максим…

Но друзья-то его могли бы так выразиться: «Фэфэфэфэфэ… – И что? Вот такая жопа, Максимушка!» (Сме­ется.)

     Вы не скучаете по деревьям?

Иногда. Этой ночью они мне снились.

     Снились? Здесь, в Риге?

Да, этой ночью в отеле мне приснились дерева. Я была среди деревьев. Ну да, я же накануне говорила об этом с продюсером. Люблю залезать на деревья. Всегда любила высоту.

     Сколько лет вы лазили по деревьям?

Пять, может, шесть.

     Я впервые встречаю выражение «древесный хирург».

Вообще, это довольно старая штука. Раньше так дровосеков звали. Не знаю, почему в Америке так сейчас говорят. В Англии это до сих пор значит «дровосек». Но я к этому отношения не имею. Разница примерно как между древесным хирургом и древесным мясником. (Смеется.)

     То есть вы были мясником?

Да, я была древесным мясником. Не обязательно валить дерево целиком, иногда просто срезаешь ветки, чтобы дереву было лучше. Но по большей части я занималась вырубкой. Я много деревьев срубила. Но всегда по частям, сверху вниз.

     В городе?

Да. Из-за зданий, проводов и тому подобного нельзя просто вжжик – и готово! Хорошая была работа, я ее очень любила. Но сейчас я рада, что не занимаюсь этим, уж больно тяжело.

     Физически тяжело?

Да, физически. Но я была в отличной форме.

     Но ведь это такая мужская работа.

Да, мужская.

     И когда я подумал, что вы занимались ею, уже став официально женщиной, я решил, что вы не просто мужчина или просто женщина, а как бы вместе. В вас есть и мужское, и женское.

Я думаю, что я женщина, но такая суровая, бой-баба. Есть такие девчонки, которые похожи на мальчишек: они тусуются с мальчишками, держатся с ними на равных. Вот, наверное, я такая.

     Есть одна темная для меня вещь. Вы говорили об озарении, и я сейчас вспомнил слова этой песни. Там вы, кажется, понимаете, что молиться грешно.

Да. «Грешно надеяться, грешно молиться, люди туда уходят и там остаются».

     Остаются в ситуации, где грешно молиться?

Да.

     Можете ли вы описать, что это за ситуация?

Это несложно. Просто посмотрите на всех этих мудаков.

     Каких мудаков?

На мудаков, которые все время молятся. (Смеется.) Посмотрите на тех, кто отрезал Максиму руку и вырвал язык. Они ведь думали, что богоугодным делом занимаются. Даже молились, я уверена. Наверняка что-нибудь бормотали перед экзекуцией. Люди, бывает, портятся.

     А «грешно надеяться»?

Это когда надежда ни на чем не основана, не реалистична. Глупая надежда – это грех. Иногда говорят о глупой щедрости – а я думаю, нет такой вещи. А вот глупая надежда есть – и это надежда нереалистичная. Надежды должны быть реальными.

     На что вы надеетесь перед лицом смерти?

Хороший вопрос. Надо подумать. (Задумывается.) Я надеюсь – не знаю, насколько реалистично, – что будет какая-то определенность. Мне кажется, что когда умираешь, ты становишься зависим от своих поступков.

     Предшествующих поступков?

Да, всех своих поступков, своей способности не быть мудаком. Люди, бывает, часто замечательно себя ведут, а через пять минут превращаются в полных мудаков. Я сама так себя вижу. А почему, когда я умру, будет по-другому? Этого-то я и боюсь. Я надеюсь, что после смерти я не стану полным мудаком. Это было бы ужасно. (Смеется.) Вот это моя надежда. Когда умру, не быть мудаком. Хорошая песня (напевает): «Надеюсь, после смерти я не буду мудаком!»

     Последний вопрос. В традиции тибетского буддизма решающее значение имеет последняя мысль перед тем, как сознание входит в промежуточное состояние. Какой бы вы хотели, чтобы была ваша последняя мысль?

Я бы хотела не мысль, я бы хотела расстаться с жизнью, воспринимая любое живое существо как свою мать. Это было бы замечательно.