Ясное небо национальной идеологии

 Разговоры о национальной идеологии ведутся беспрестанно. Во Франции, Англии, России прежде всего (вот только жаль, как с этим обстоит дело в Латвии, – не знаю). Но что такое национальная идеология? Для развернутого ответа здесь нет места. Ограничусь тем, что скажу: национальная идеология – это те мысли, идеи и принципы, которые люди власти в данном национальном обществе хотят считать мыслями, идеями и принципами самого этого общества. Так ли это на самом деле – совсем другой вопрос. Но все ж таки в какой-то мере это должно быть так, уже хотя бы в силу того факта, что если говорить о так называемом «демократическом обществе», то можно исходить из предположения, что общество так или иначе хотело, чтобы именно эти люди власти им правили. Но для существования национальной идеологии необходимо еще одно очень важное условие – тот «минимум» национального самосознания, который дает возможность индивидам, составляющим данную нацию, думать и говорить о себе не только как о поименованных индивидах, но и как об англичанах, латышах, русских и китайцах, то есть как о лицах, жизнь которых отмечена не только их индивидуальными чертами и целями, но и чертами и целями их национальной общности.

Но ведь что интересно: нынешние разговоры практически о любой национальной идеологии обычно сводятся к вопросу, почему ее нет и каким образом она могла бы быть создана. Оказывается, что ответить на этот вопрос чрезвычайно трудно.

В современной Англии идеология стала формулироваться – и не только правыми, но (на удивление!) и стоящими ныне у власти лейбористами – в терминах ценностей, в основном, конечно, «традиционных» ценностей британского среднего класса. И тут, разумеется, на первом месте – семья. Однако одной семьей не обойдешься. Ведь она, по словам и правых, и левых идеологов, едва держится. Трещит по всем швам. Что же еще? Благосостояние, которое, несмотря на все усилия избежать грубой правды, читается как «обогащение». Но где же здесь традиционная мораль все того же среднего класса? Или, скажем попросту, честность? И что замечательно – слова «честность» не найдешь в идеологическом лексиконе ни у правых, ни у левых. Но вернемся к семье. Ей же надлежит где-то прилично жить. Ведь семья без своего дома, для англичанина по крайней мере, – это полная фикция. Один из крайне левых идеологов Англии, мэр Лондона Кен Ливингстон, говорит: «Сегодня в Лондоне честный человек не может купить себе дом или квартиру». А кто может? Спекулянты из Сити, биржевые брокеры, нувориши нефтяной промышленности и компьютерного бизнеса и, само собой, очень богатые иностранцы (последнее – уже намек в сторону «национальности» данной идеологии). Однако, согласитесь, семья, обогащение (пусть даже самое честное, если уж на то пошло!) – это же слишком бедно, явно недостаточно для британской или какой-либо другой национальной идеологии. Хорошо. Попробуем дать слово русским. Не «новым русским», а более или менее «старым» или тем, кому вследствие возраста или невезения не удалось стать «новыми». Говоря о жизни в современной России, все они горько сетуют на полное отсутствие национальной идеологии в нынешней России (ничего, дождутся, сами потом пожалеют!). Неделю назад один из моих друзей, весьма интеллигентный пожилой петербуржец, поставил вопрос так: может ли русская идеология возникнуть на основе полного цинизма, царящего в современной России? Этот вопрос не более неграмотен, чем вопрос пожилого культурного англичанина, который бы спросил: может ли британская идеология возникнуть на основе двух ценностей, семьи и «честного обогащения»? Чушь, на которую не может быть разумного ответа, ибо в обоих вопросах забывается, что национальная идеология в любой из ее версий – это исторический феномен. Она не падает с ясного неба и не исчезает в пучине морской. Ее нельзя просто так создать или отменить, сформулировать или опровергнуть. Она может возникать и существовать только в определенных конкретных исторических условиях. И если такие условия есть, то национальная идеология может возникнуть на основе чего угодно – морализма, аморализма, реального факта или случайного каприза чьей-то фантазии, но без этих исторических условий ей не возникнуть. Я уже не говорю о тех случаях, когда идеология при возникновении имеет своей «моральной» основой недоразумение или ошибку, как это случилось с римской идеологией времен Октавиана Августа.

Мы знаем, однако, что наиболее типичным условием возникновения национальной идеологии являются моменты крайнего кризиса или полного упадка, так же как и моменты взлета и торжества в жизни данного народа, в особенности когда данный народ отождествлен с данным национальным государством. Ибо именно государство очень часто дает форму нации и национальному самосознанию. Так, не было бы преувеличением сказать, что возникновение так называемой «германской идеологии» как исторического феномена четко датируется временем первого периода Тридцатилетней войны, оставившей всю тогда разделенную на десятки маленьких государств Германию на три четверти экономически разрушенной и на одну треть демографически вымершей. И нисколько не удивительно, что первый всплеск того, что можно было бы назвать «великорусской» национальной идеологией, приходится на самые трудные месяцы кампании 1812 года. Можно также с полным основанием сказать, что развитие великорусской идеологии (в ее кратчайшей формулировке: православие, самодержавие, народность) приходится на чрезвычайно тяжелый период царствования Николая I, период нарастающего кризиса, связанного со страшной «исторической затяжкой» отмены крепостного права. И уже совсем банальными были бы ссылки на взлет германской идеологии после победы во Франко-прусской войне, французской национальной идеологии после поражения в той же войне и, наконец, британской имперской идеологии, расцветшей на пике Викторианского периода (когда Дизраэли возложил на голову королевы Виктории корону императрицы Индии).

Но для возникновения национальной идеологии есть еще одно условие, обязательное и для возникновения любой идеологии вообще. Та­ким условием является то, что я бы назвал «идeологическим напряжением». Идеологическое напряжение характеризуется, во-первых, разнообразием идеологий, а во-вторых, их непримиримостью в отношении друг друга. Здесь невозможно мирное сосуществование или абсолютное господство одной идеологии над всеми остальными. Идеологическое многообразие, развиваясь, рано или поздно приведет к поляризации нескольких, обычно двух основных политических идеологий. Но пока этого не случится, необходим период отбора идеологий, период подготовки к полной и безжалостной идеологической войне, которая далеко не всегда прекращается с прекращением войны в собственном смысле этого слова. Периоды такого идеологического напряжения характеризуются тем, что все больше и больше явлений – культурных, религиозных, художественных и даже научных – сильнее и сильнее идеологизируются. Все чаще и чаще возникают ситуации, когда все происходящее в умственной и культурной жизни человека как бы «обязано» стать идеологией. Более того, идеология становится тем, что более и более определяет жизнь не только отдельного человека, но и целых стран, обществ и, наконец, всего человечества. Вспоминая историю Нового времени, можно полагать, что идеологическое напряжение создалось в эпоху контрреформации (XVI в.) и развивалось в эпоху Просвещения. Сильным импульсом к его развитию послужили французская революция и наполеоновские войны. Однако никогда за всю историю – не только Европы, но и всего человечества – идеологическое напряжение не было столь интенсивным и всепроникающим, каким оно начало становиться во второй половине XIX века. Идеологическое значение приобретало буквально все. Более того, все, что не могло или не успевало стать идеологией, очень быстро теряло и всякое другое значение. В обстановке этого доселе невиданного идеологического напряжения национальные идеологии размножались как грибы после дождя. Такие простые слова, как «нация», «народ», «племя» – едва ты успевал их произнести или написать – уже звучали национально-идеологически. Бо­­лее того, сам факт восприятия этих слов слышащим или читающим уже тоже входил в национальную идеологию. (Здесь необходимо отметить, что очень часто национальная идеология оказывалась поглощенной идеологией политической, хотя нередко бывали и случаи, когда политическая идеология в своем возникновении и развитии чуть ли не сразу же приобретала национальные формы.) Я думаю, что пик этого периода приходится на 30–50-е годы XX века. 60-е с их неудачей «студенческой революции» уже увидели начало «великого идеологического спада». Уже в 70-х начинается «идеологическая усталость». Разумеется, тут можно говорить о таких факторах деидеологизации, как постепенное саморазрушение советского режима, последующий развал советской империи и затухание, а затем и прекращение холодной войны. Но главное, я думаю, не в этом. Можно себе представить, что постепенно исчерпывались какие-то неявные ресурсы идеологии, уменьшалось то, что можно назвать «идеологическим давлением», и, главное, сходила на нет энергия выявления, проявления и распространения идеологических импульсов, что не замедлило отразиться и на национальных идеологиях. Сей­час мы присутствуем при их повсеместном ослаблении и вырождении. В этом отношении можно заметить, что в каких-то странах они влачат свое существование за счет отождествления себя с религиозными идеологиями (как во многих странах Востока – с «исламским фундаментализмом», а в России и Югославии – с давно утратившим свое общественное, культурное и политическое значение православием). Да, все еще рвутся бомбы ирландских националистов в Ольстере. Ирландцам изредка пытаются подражать валлоны в Бельгии, албанцы в Македонии, недовольные узбекским засильем таджики и киргизы, недовольные сербским засильем черногорцы в Югославии. Что и говорить, всего этого может хватить еще на полстолетия, но главное не в этом. Главное в том, что эпоха Великой Идеологии безвозвратно ушла.

В наше время новой национальной идеологии так легко не возникнуть. Чтобы она возникла, придется ее делать, иначе говоря, выдумывать, но это безумно трудно в отсутствие атмосферы идеологического напряжения. Здесь придется искать что-то новое, то, что может послужить реальным стимулом хотя бы для местного идеологического напряжения. И конечно, этому не произойти без талантливых людей, таких как Гегель, Шеллинг, Ганди или уж, на худой конец, Чаадаев. Людей, которые бы сделали построение такой идеологии работой и целью своей жизни.

Август 2001 года