Буржуазное искусство на территории тотального капитализма

Есть замечательные художники, которые не могут толком ничего сказать о своих работах, и есть те, кто толково рассуждает об искусстве, но сами не могут ничего создать. Иногда эта трещина между создателями образов и смыслов или, точнее, между образами и возможным смыслом, отсылающим к бесконечной сложности мира, заставляет задуматься о том, что не все можно выразить словами и не все показать. Если забыть этот таинственный горизонт, начинает не хватать чего-то важного и в образах, и в мыслях, и в жизни. Из-за пренебрежения им большая часть так называемого современного искусства и рассуждений о том, с чем художнику пришлось столкнуться, остается беспомощным лепетом во всех возможных смыслах. Но бывает и по-другому.

Роберт Сторр (род. 1949) живее всех живых и как признанный художник, и как художественный критик, теоретик и куратор, лауреат самых разных призов и премий. До 2016 года от в течение 10 лет руководил Школой искусств Йельского университета, одним из самых строгих художественных образовательных учреждений в США; он был первым американцем, которого пригласили курировать Венецианскую биеннале (говорят, что организованная им 52-я Международная художественная выставка, или Венецианская биеннале 2007 года, была самой посещаемой за последние 25 лет); 12 лет (1990–2002) он был куратором Отдела живописи и скульптуры Нью-Йоркского музея современного искусства (MoMA) – за это время Сторр организовал несколько ставших легендарными выставок и превратился в одного из наиболее влиятельных кураторов в мире (вероятно, именно тогда он завел близкую дружбу «с несколькими миллиардерами», о чем он, не слишком стесняясь, время от времени упоминает); как критик современного искусства он много десятилетий регулярно публикуется в главных мировых англоязычных изданиях по искусству. Столь разнообразная деятельность не помешала Сторру параллельно заниматься живописью, никак не связывая себя конъюнктурой рынка. Электронной почтой он не пользуется. Думает он, кажется, так же быстро, как и говорит, а говорит он с такой невероятной скоростью, как будто опасается не успеть сделать что-то важное. Но в быстроте Сторра нет ни спешки, ни поверхностности – лишь интенсивное присутствие в мире, где возможны и искусство, и жизнь.

Благодарим Эмилию Кабакову, без помощи которой этот разговор бы не состоялся.

А. Р.

Что вас интересует?

Вообще меня много чего интересует, но беседу с вами я хотел бы посвятить препарированию мира современного ис­кусства.

Вивисекции?

Вивисекции, даже если он еще жив. Или уже мертв?

Нет, пока жив. (Смеется.)

Начнем с власти. Как распределяется власть в мире современного искусства?

Власть в отношении чего?

Власть, позволяющая создавать звезд и убивать их, разрешающая войти в мир искусства и…

Я прекрасно знаю, как все это ус­троено, но мне совершенно нет до этого дела. Меня интересует власть, позволяющая создавать ситуации, в ко­торых хорошее искусство встречается с небезразличной публикой. Я трачу время и силы на музеи, выставки, общественные пространства и дискурс. А сама по себе способность создать или уничтожить художника – самый неинтересный вид власти. Но я могу поговорить о том, что вас интересует, – с той оговоркой, что есть более интересные темы.

Понял вас. Этот вопрос возник у меня, когда я увидел рейтинг самых влиятельных людей в искусстве по версии журнала «АртРевью». Когда я объяснял, в каком смысле я говорю о власти, я пытался вскрыть то, как она понимается в рейтинге «АртРевью».

Рейтинги «АртРевью» радикально поменялись. Сначала я был в первой десятке, потом в первой сотне, а теперь вовсе перестал в них попадать. В эти списки стало попадать все меньше художников, потом все меньше кураторов, а теперь там остались почти одни дилеры.

И коллекционеры, да?

И коллекционеры. Плюс люди, ворочающие деньгами. Это много говорит о том, чего стоит такой рейтинг. Они не считают, что у институций, у независимых критиков и кураторов есть какая-то власть, поэтому зачем их включать?

Чем объясняется такая перемена в понимании власти за те 15 лет, что составляются рейтинги «АртРевью»? Неужели люди стали тупее?

Нет. Мир современного искусства, каким он был начиная с 60-х, когда я в нем оказался, и до 2000-х, когда я ушел из Нью-Йоркского музея современного искусства (МоМА), уже шел по этому пути, но тогда еще не дошел до конца. В этом мире смешивался подлинный интерес к культуре со стороны людей с деньгами и людей совсем без денег. Они могли обсуждать культурные вопросы и до чего-то договариваться, причем людям без денег удавалось найти средства на культурные проекты. Это был мир искусства, в котором еще были художники и, разумеется, журналисты и предприниматели. Начиная с 90-х – причем чем дальше, тем быстрее – искусство стало интересовать людей как предмет инвестиций. Изначально богатых коллекционеров критиковали в духе Торстейна Веблена за демонстративное потребление – то есть покупка искусства была способом показать свое богатство, – но сегодня, как мне кажется, главным принципом работы арт-рынка является размещение капиталов и движение активов.