Музыку отличает дикость

Американский композитор и импровизатор, автор статей и педагог Алвин Курран, Элвин Курран, Алвин Карен, Элвин Каррен, Алвин Керен, Элвин Керрен (род. 1938), ученик сурового модерниста Эллиота Картера, друживший с авангардными композиторами Джачинто Шельси и Корнелиусом Кардью. Вместе с Фредериком Ржевски и Ричардом Тейтельбаумом Курран основал знаковый ансамбль электроакустической импровизации Musica Elettronica Viva¹, сменив унаследованную от Картера верность дисциплинированной системе композиции на глубоко интуитивные отношения со звуком. Какое-то время ансамбль мог похвастаться самым первым синтезатором Moog в Европе.

Музыка Штокхаузена известного периода неизбежно заставляет думать о судьбе, ощущать уверенность в будущем или смиряться с обреченностью – в зависимости от того, нравится услышанное или нет. После первых трех минут идея композитора становится ясной, и в течение последующих двадцати или тридцати минут ее будут корежить и препарировать, полностью искоренять или утрировать и растягивать, насколько возможно. Так будут звучать ближайшие двадцать минут вашей жизни, такой судьбе вы себя подчинили, посетив концертный зал.

Тогда как в музыке Куррана может происходить... мало ли что. Даже в пятидесятиминутной фортепианной композиции, поначалу обещающей приглаженное, однородное упражнение в эстетически доступном минимализме, могут внезапно появиться харизматические подделки под Мортона Фельдмана или фразы, своей обрывистостью напоминающие звуковые фрагменты из записей другой музыки. В электроакустических композициях Куррана те, кто ждет стандартов, провозглашенных «кельнской школой» или студией GRM, будут огорчены (или, опять же, обрадованы) настоящим фильмом ужасов категории «Б» – зазвучавший от прикосновения смычка гонг провозгласит полнолуние, за спиной грозно зарычат волки, злобные сержанты из американских военных фильмов будут выкрикивать команды, а немой или как минимум стоический бездомный будет катить по римской улице перегруженную бессмысленной рухлядью тележку из супермаркета. Фрагменты стихов Хлебникова оборвет ворвавшийся сквозь потолок архаично милый регтайм.

Курран, возможно, говорит и пишет как Джон Кейдж, но в своих произведениях он звучит как Роджер Корман, побеждая один из самых устойчивых стереотипов о «серьезной» авангардной музыке и в своих записях, композициях, концертах разрушая якобы присущее ей эстетическое и концептуальное единство.

Сегодня у Куррана любимый звук – удар монеты о поверхность стола. Но если учесть, с кем мы имеем дело, эта информация может оказаться устаревшей.

Этот разговор состоялся во время фестиваля неприрученной музыки «Лес звуков»в Риге в октябре2021 года.

Рихард Эндриксонс

У меня, кстати, есть два правила: одно касается исключительно музыкальной импровизации, а второе очень на него похоже. В среде музыкантовимпровизаторов принято думать, что надо все время играть. А мое правило гласит: если не чувствуешь того, что играешь, не чувствуешь где-то глубоко внутри, тогда не играй. Это очень просто.

Хорошо.

Пусть тишина приобретет ту же мощь, что и звук. А второе правило очень похоже, но это более общий принцип, касающийся жизни в целом. Оно гласит: когда не знаешь, что делать, не делай ничего.

(Смеется.) Хорошее правило!

Я рад, что вы рассмеялись, – значит, поняли. (Смеется.)

С этим правилом есть одна проблема: а мы вообще когда-нибудь знаем, что делать? Оно ведь предполагает, что время от времени мы это знаем.

На этот вопрос я готов ответить положительно: да, знаем. Объясню почему. Я знаю, что если по какой-то причине я перестану заниматься музыкой, я умру. Это источник моей жизненной энергии, только так я могу вернуть миру эту энергию. Но я знаю, что это единственное, что я знаю. Я музыкальное животное, музыкальная машина. Музыка – это то, чем я занимаюсь. У других другие таланты, другая работа, другой характер, другие потребности. Но лично я знаю, что мне делать.

Ясно.

Музыка для меня как воздух, как пища. Она питает и душу, и тело.

В рамках нашего разговора мне бы хотелось отойти от сложного понятия теоретического музыки, которым вы пользуетесь, к гораздо более простому – к звуку.

Давайте. Разницы никакой нет.

Для меня-то как раз есть, и я попытаюсь показать почему. Мне кажется, и для вас тоже эта разница существует.

Окей.

Но давайте начнем с одного очень простого аристотелевского определения. Он утверждает, что звук, имеющий какое-то значение, – это голос.

Голос?

Да, голос.

Интересно, потому что в английском само слово «голос» имеет более широкие импликации и коннотации, чем просто физиологический механизм, присущий нашему телу.

Да, конечно. Выражение «найти свой голос» и т.д.

Именно. Найти свой голос – значит обрести собственное существо, осуществиться.

Да.

Это и есть твой голос. Это то, что я имел в виду, когда говорил, что я знаю, что мне делать. Я не знаю, почему я знаю, что мне делать; я действую инстинктивно, естественно, генетически, когда произвожу организованный звук – или звук вообще.

Организованный звук – важное дополнительное определение к звуку.

Да, конечно. Организованный звук – это общепринятое широкое определение музыки, человеческой музыки. Есть другие типы музыки: есть музыка животная, есть музыка окружающей среды. Вот я слышу сейчас доносящийся с улицы очень тихий звук проезжающих мимо машин: «Ш-ш-ш». Для меня это музыка, я беру такие вещи в собственную музыку.

Но если все, любой звук – это музыка, то зачем тогда вообще понятие музыки?

Есть особый тип музыки, который специально производится. Ну то есть воздух, который мы вдыхаем, – это форма передачи звуковой основы; она проникает к нам в тело через уши и попадает через нервную систему в мозг – и тогда мы слышим звук. Звук очень важен, потому что он дает людям возможность коммуницировать на каком-то простом уровне. Однако прежде всего слух – это биологический механизм, который позволяет нам выживать, потому что мы имеем возможность опознавать приятные звуки и звуки опасности. Они нам необходимы в жизни, мы на них ориентируемся. Если от всего этого отвлечься, то когда я говорю «все эти звуки – форма музыки», следует признать: да, это так, но они становятся формой музыки, только когда человек, который их слышит, записывает их или как-то их использует, сохраняя их среди других звуковых файлов на своей клавиатуре, осознает особое качество естественного звука, ничем не отличающегося от звуков, которые люди производят на протяжении сорока тысяч лет, создавая флейты из костей или как-то иначе подражая звукам природы. Во всяком случае создавая инструменты: барабаны, щипковые струнные, причем создавая их из животных. Мембрана барабана делается из шкуры животного, скрипичные струны – из внутренностей коров или другого крупного скота. То есть даже когда мы видим большой симфонический оркестр, который играет Бетховена, Моцарта или Баха, мы не должны забывать, что они извлекают звук из частей тел животных. Это тоже наше музыкальное наследие. Как бы то ни было, я не собираюсь рассказывать вам всю историю созданной человечеством музыки, но сам я люблю думать о том, насколько примитивным, но при этом фундаментальным является по существу своему музыкальный процесс. Точно тут сказать ничего нельзя, но около сорока тысяч лет назад Homo sapiens по каким-то неизвестным причинам начал сознательно производить звуки, которые, возможно, были звуками музыкальными.