Невыносимая наивность экономики

Из далей аристотелевских первоистоков экономика выглядит крошечным уголком обширного поля практической философии, занятой совместной жизнью людей. В таком значении это лишь небольшая составляющая политической сферы, разъясняющая приемы, которые позволяют отдельной семье, городу, провинции или стране сделать так, чтобы их доходы превышали расходы. По Аристотелю, хорошая жизнь как основная цель человеческого общежития предусматривает также заботу о своем материальном благосостоянии, без которого гражданин, город или государство не смогут достичь своей цели. Различное понимание «хорошей жизни», ее предпосылок и необходимых составляющих в последние два с лишним тысячелетия пронизывает и объединяет дискуссии о принципах организации человеческого общежития, иными словами, размышления о политике. Экономика, или политическая экономия, как отдельный предмет в течение XIX века еще была тесно связана с традицией философских дискуссий, и лишь во второй половине XX века особый упор на математическое моделирование породил представление о независимости этой сферы от философской традиции. В западной академической номенклатуре экономика стремилась превратиться в строгую, а следовательно, математическую дисциплину в рамках относящихся к гуманитарной сфере общественных наук. Математизация экономики в известной мере скрыла, но не отменила тесную связь этого поля с размышлениями о «хорошей жизни», и нехватка философской выучки в образовании мейнстримных экономистов постепенно превратила это поле в забывшую свои основы и первоистоки идеологию, сегодня больше чем когда-либо узурпировавшую право говорить в повелительном наклонении.

Несколько лет назад я наткнулся на книгу чешского экономиста Томаша Седлачека (род. 1977) «Экономика добра и зла: в поисках смысла экономики от Гильгамеша до Уолл-стрит»и был приятно поражен молодецким размахом этого труда. Разумеется, любая попытка говорить о чем угодно «от Гильгамеша до Уолл-стрит» неизбежно создает тонкую завесу, за которой исчезает больше, чем замечается. Главное достоинство этой книги – попытка проблематизировать экономику как идеологию и современную мифологию, обозначить глубинные корни и далеко идущие последствия затронутых ею вопросов. Причем делает это не сторонний наблюдатель, а бывший советник Вацлава Гавела по экономическим вопросам и разработчик макроэкономической стратегии одного из крупнейших банков Чехии ČSOB. Лишь спустя некоторое время я узнал, что еще в 2006 году Йельский университет признал Томаша Седлачека одним из пяти актуальнейших молодых умов в экономике.

С энергичным обладателем курчавых рыжих волос мы встретились в демократичном кабаке на пражском острове Кампа, откуда незадолго до этого при его активном участии организовывалась президентская кампания князя Карела Шварценберга (выборы этот представитель старой центральноевропейской аристократии и бывший глава чешского МИДа проиграл). Еще до до падения социализма на этом острове встречались интеллектуалы Кампадемии, создававшие основы научной, философской, политической и экономической мысли, альтернативно господствовавшей в ту пору идеологии. Возможно, если окаменелый монолит экономики как идеологии и можно сдвинуть с места, то только из некой радикальной провинции, еще не до конца разъеденной раком идеологической косности.

A. Р.

Экономика – это наука?

Для меня экономика – дисциплина гуманитарная. Для кого-то это точная наука. Наверное, так можно сказать о некоторых областях экономики, но определенно не обо всей экономике в целом. Экономика в целом представляет собой некоторое поле интересов, форму воззрения. Не думаю, что она когда-нибудь сможет стать чистой наукой, и я даже не думаю, что в этом направлении надо двигаться. В жизни много разных ценностей; некоторые из них можно выразить в цифрах, другие нельзя – дружбу, любовь, семью, счастье, например, нельзя. И если в расчеты включать только то, что можно выразить в цифрах, то все ответы будут хромать на одну ногу.

Если экономика не чистая наука, то что еще, кроме науки, ее формирует?

Философия, психология, я бы даже сказал – религия. Современные экономисты считают, что у философии и этики тоже есть свое место в экономике, но это как вишенка на торте, основу которого образуют цифры. Мои взгляды прямо противоположны. Я считаю математику лишь верхушкой экономического айсберга, а под ней философия, религиозные воззрения, мифы многовековой, тысячелетней давности. Мы на все это надели шляпу математики, но эта математическая шляпа не будет понятна ни в каком другом обществе просто потому, что у них не было Декарта, не было Иисуса, не было Моисея, не было…

Но это укрепляет авторитет самого предприятия.

Да, разумеется. Невозможно, например, численно рассчитать стоимость мира. И что такое стабильность финансового рынка в сравнении с пятьюдесятью мирными годами?

Когда от Греции потребовали возвратить 180 или сколько там миллиардов евро, кто-то из тамошних министров сказал: «Мы дали миру Платона, Гомера, Аристотеля, демократию – чего вы еще от нас хотите?»

Я тоже привожу этот пример в своих лекциях, так как он хорошо показывает, что мы имеем дело с ценностями, не имеющими цены. Но это ценности. Демократия является огромной ценностью – чем-то таким, за что мы по-прежнему готовы бороться. Но эта ценность не имеет числового выражения. Да, в политике и любой дискуссии мы пользуемся различными аргументами и способами убеждения. В экономике некоторые из них математические. Другие – и я сказал бы, самые фундаментальные – религиозные. Например, «невидимая рука рынка» – это вопрос веры. Можно спросить: «Вы верите в невидимую руку рынка?» – и ответ будет «верю» или «не верю». Мы принимаем некую теорию, только если готовы принять ее фундаментальные основы, так сказать, постулаты веры, например, что люди – рациональные существа, существа эгоистичные, что они знают, что им полезно и что нет, что они неустанно стремятся максимизировать свою выгоду и т.д.