Сила парадоксального аргумента

Одна песчинка не образует кучи песка, и одной песчинки недостаточно, чтобы там, где кучи песка нет, куча образовалась. И все же ясно, что если складывать песчинку за песчинкой, в какой-то момент образуется песчаная куча. Также ясно, что если вырвать один волос у волосатого, он не станет лысым, но вырывай волосок за волоском, и в конце концов волосатый превратится в лысого – очевидно, в какой-то момент достаточно одного волоска, чтобы волосатый стал лысым. Или же совсем другая ситуация: подходит Киндзулис и говорит: «То, что я сейчас говорю, ложь». Если он лжет, то тогда это правда, если же он говорит правду, значит, он лжет. Еще можно вспомнить логическую невозможность Ахиллеса обогнать черепаху и то, что пущенная стрела ни в один момент своего полета не движется, а также другие попытки древних греков показать, что язык всегда неточен, или же доказать, что любой отрыв от убеждения, что всё едино, неизменно и неподвижно, неизбежно приводит к противоречиям. Все они основаны на строгой логике, и неизвестно почему она приводит к видению мира, которое кажется совершенно нелогичным. Лоренс Гольдштейн (1947–2014) – редкий человек, посвятивший большую часть своей жизни разрешению логических парадоксов.

Проработав многие годы профессором философии Гонконгского университета, в 2005 году он, подчинившись желанию жены сменить климат, вернулся в родную Англию и продолжил разматывать клубки парадоксов в университете Кента. Это было отнюдь не единственным его занятием – он написал несколько учебников логики, изобрел устройство, помогающее слепым освоить теорию силлогизма, посвятил много времени осмыслению написанного Витгенштейном (его перу принадлежит остроумный обзор личности и философии Витгенштейна – Clear and Queer Thinking, 1999). Среди тех, кто, подобно ему, увлечен проблемами, которые можно увидеть в затрудненных логикой и семантикой парадоксах, он был безусловным авторитетом. Авторитетом он, вероятнее всего, стал потому, что, кажется, разрешил несколько логических парадоксов, сформулированных более двух тысяч лет назад. Что там Пушкин назвал парадоксов другом?

А. Р.

Вы философ?

Да.

Что это значит?

По-гречески это значит «любитель мудрости». Мне кажется, такое определение ничем не хуже других. Философ – это человек, которого занимает мудрость сама по себе или даже не столько мудрость, сколько удовольствие, которое получаешь от спора, от процесса доказательства. Конечно, спор – не единственный путь к достижению мудрости, но это путь, который философов привлекает. Они небезразличны к тому, что Гилберт Райл называл «наслаждением от стройной аргументации». Кроме того, их занимает истина, что некоторым кажется несколько странным. Но если твой талант – сидеть в пабе и спорить с окружающими, возможно, ты на пути к тому, чтобы стать философом.

Не уверен, что я понимаю, что греки имели в виду под мудростью, но еще меньше я понимаю, что вы имеете в виду, когда говорите «любовь к мудрости».

Обретение мудрости – нечто вроде цели. Мудростью хорошо бы обладать. Быть человеком практическим, мудрым, в достаточной мере осведомленным о том, что происходит в мире, – человеком, не подверженным моде, случайным пристрастиям. В современном английском это слово сопряжено с некоторой зрелостью восприятия. Мудрость может прийти с опытом, долголетием, какими-то предельными переживаниями – любви, ненависти, жизненных тягот. Но другим путем к мудрости является спор, обмен аргументами, о котором я говорил. Просто интерес к глубоким, захватывающим проблемам, потому что философия, конечно же, занимается глубочайшими и самыми захватывающими проблемами. Просто подробный разбор всего этого. Это другой путь к той же цели.

Когда вы говорите о пути спора и аргументации, мне в голову приходит такая картина: Витгенштейн с Расселом стоят в саду и обсуждают, дерево ли это и в каком смысле это дерево. И дальше идет его собственный комментарий, в котором он говорит: «Случайному прохожему мы показались бы сумасшедшими, но мы не сумасшедшие – мы просто философствуем». Простому человеку или человеку нефилософского склада то, что вы называете путем споров и аргументации, покажется пустой игрой словами, которая недалеко ушла от лепета безумца.

Так можно сказать, но это неправда. В других областях исследований знание достигается другими путями. Если ты занимаешься наукой, у тебя есть инструменты, измерение и так далее. Философия не эмпирична, тут нет никаких научных методов, никаких реагентов, никаких измерительных приборов. Единственное, к чему можно прибегнуть, – это способность рассуждать. И тогда ты обнаруживаешь, что даже в науке есть вопросы, превосходящие ресурсы, которые традиционно используются в этих областях. Философские проблемы, возникающие в физике, где ты не можешь разрешить их, поставив еще один эксперимент, а должен прибегнуть к аргументации, прояснить понятия, которыми ты пользуешься, и при необходимости, может быть, даже их пересмотреть. То есть философское измерение есть и в точных науках. Соответственно, это не пустословие, как в вашей картине. Когда Аристотель писал «Первую аналитику», он писал ее потому, что по сути был ученым. Но он видел, что не может заниматься своей наукой должным образом. Поэтому он написал первый в истории трактат о рассуждении.

Я просто пытался выступить с позиций…

Хотите быть адвокатом дьявола?

Стараюсь как могу. Вы говорите, что спор и аргументация – это философский путь к истине. Доводилось ли вам прийти хоть к какой-то истине в споре?

Ну как… Если смотреть исторически, когда философы приходили к какому-либо консенсусу, то спорить было больше не о чем. Когда достигалась некая истина, по поводу которой все согласны, эта истина становилась основой для какой-то другой науки. Принято думать, что именно так появились психология и лингвистика. Это один ответ на ваш вопрос. Как только в ходе споров прояснилась какая-то позиция, которую никто не хочет оспаривать, предмет утрачивает философский характер – спорить больше не о чем. Но если вы спрашиваете, приходилось ли мне лично приходить к какой-либо истине в спорах, то да – в каких-то вопросах, я думаю, приходилось. На то, чтобы разрешить два-три парадокса, у меня ушло двадцать пять лет, и я думаю, что решения, которые я нашел, – это верные решения. Хотя вполне возможно, что завтра в каком-нибудь журнале выйдет статья, опровергающая эти мои решения, но в данный момент я считаю, что достиг истины касательно трех проблем, которыми я занимался.

То есть в этом смысле истина – это позиция, еще не опровергнутая другой позицией?

Если (прибегну к вашей терминологии) положение А опровергнуто положением Б, тогда единственное, что можно сказать, – это что ложно (а не истинно) либо А, либо Б. Бывает, что нет возможности выяснить, которое из них истинно, или доказать, что они оба ложны, но по крайней мере можно сказать, что если что-то опровергнуто, то ложно либо само опровергнутое, либо положение, его опровергающее.