Война с ничто

Философ Анатолий Ахутин – регулярный гость нашего журнала: достаточно упомянуть хотя бы интервью с ним Арниса Ритупса, опубликованное в осеннем номере за 2014 год. Ахутин и сегодня продолжает ввязываться, как мы уже писали во введении к тогдашнему интервью, «в “битвы гигантов” – будь то начала античной философии, перекрестки мыслей Афин и Иерусалима, коперниканская научная революция или Dasein Хайдеггера». Изменилось, пожалуй, то, что с 2014 года Анатолий Валерианович ведет жизнь активного гражданина в Киеве, а война России против Украины существенно повлияла на его мнение об основных постулатах классической философии, особенно в вопросах бытия и небытия, добра и зла. Это интервью, взятое удаленно на православную Пасху 2022 года, возможно, подтверждает, что мысль философа, впитывая в себя происходящее, может стать основой радикально нового сознания.

У. T.

Отмечаете Пасху?

Да.

С яйцами?

Нет, мы без яиц.

Скажи, вы вообще можете там спать ночью?

Да, конечно. Потому что в Киеве сейчас тихо, тут нет никаких действий. А если не можем спать, то только от известий – известий с Юго-Востока.

И как вы справляетесь с этими новостями?

Ну как? Мы ничего сделать не можем. Вот от этого страдаешь – от беспомощности. От ужаса вместе с беспомощностью: мы тут ничего не можем сделать. У Ирки дочка в Одессе живет.

О господи!

А буквально вчера там ракета попала в многоэтажку, погибли люди.

Я читал, в том числе и трехмесячный младенец. Да, конечно же, это все с самого начала вызывает какую-то злость и именно беспомощность. Но все же ты философ, Толя. Что же философ может делать в этой ситуации беспомощности?

Сейчас у нас тут Пасха. Все говорят: «Христос воскрес». А я вот атеист, но православный. Это значит, что этот праздник для меня, во-первых, главный из церковных праздников, хотя я совсем не церковный человек. А во-вторых, это мой личный праздник, праздник моей персональной религии. Моя религия в том, что надо вставать: просыпаться, вставать на ноги, преодолевать усталость, отчаяние – словом, выходить из своих ежеминутных египетских рабств. Это религия, потому что спроси меня зачем, не смогу ответить, но «тако верую». Надо вставать, стоять и жить вопреки наваливающемуся сну, сокрушающему отчаянию, желанию уйти.

Беда и в том, что я тут еще и многократно выключен из жизни. Во-первых, уже возраст такой, что особенно ничего не поделаешь. Во-вторых, я пенсионер, и нет никакой работы, ничего такого, что бы меня регулярно вытаскивало помимо моей собственной воли. Никуда не надо идти, ничего не надо. Кроме того, как ты знаешь, наверное, я еще тут умудрился ногу сломать. И поэтому даже собаку выгулять утром не могу. Короче говоря, я многократно беспомощен. И тем не менее мой праздник этого «воскресения» для меня лично состоит в том, что вопреки всему сижу и делаю то, что еще могу, – пишу какую-то философскую околесицу по поводу войны. Называется «Война и интеллект».

Я читал, я слежу за твоими записями на фейсбуке.

Вижу в этом смысл прежде всего для самого себя: когда отвечаешь кому-то на какие-то вопросы, возражаешь и так далее, то выговариваешь, формулируешь лучше свое собственное понимание. То есть выходишь, вырываешься из кипящих возмущений, негодований, из ненависти, ужаса и вообще эмоций и пытаешься превратить их в слова. Это прежде всего важно для самого себя. Философия (моя философия) меня учит: ты понимаешь ровно столько, сколько можешь высказать. Ровно столько ты имеешь, сколько можешь передать другому. А все остальное – это твое самомнение. И таким самомнением люди очень соблазняются, очень любят говорить и думать про себя: «Я понимаю, но сказать не могу». А я отвечаю: «Не можешь сказать, значит, не имеешь, и не льсти себя надеждой, что имеешь, но только втайне». Ну как в известном стихотворении Тютчева: «Молчи, скрывайся и таи…» – и сам этими мыслями наслаждайся. Ничего этого нет, это все самообольщение, сладкие сновидения, пока не сумел рассказать другому. Пусть хоть самому себе, но – другому, который слышит твои слова, читает их на мониторе. Такой молчаливый разговор с самим собой Платон называл мышлением.

Так вот, эти взаимоисключающие полюса – ужас и слово, возмущение и разговор, непостижимая бессмыслица и требование ответа, – если довести взаимоисключение до предела, и определили тему моих разрозненных фрагментов: «Война и интеллект». То есть, с одной стороны, то, что буквально уничтожает понимание – и как работу, и как искомую понятость (принятость), с другой – интеллект. Мы помним «кипит наш разум возмущенный», но кипящий разум разумеет плохо, разум хочет мира для разумения. Чтобы найти позицию вообще возможного общения гнева и разумения, я исхожу из определения интеллекта как ответственности. Человек обладает интеллектом не в том смысле, что это животное, наделенное сверх прочих еще и способностью рационально мыслить (промышлять, замышлять, рассчитывать…). Существование такого существа, как человек, отличается странной особенностью: оно ответственно.

Ты находишься в ситуации, где твое активное участие сводится к тому, что ты сидишь у компьютера, погрузившись в свои мысли. Вот ты как человек, который включен в киевскую квартирку, как понимаешь свою ответственность?

Я об этом и говорю. Поскольку я выключен из всякой деятельной помощи, деятельного участия, то для меня остается только одно, к чему я вроде бы своей жизнью как-то готовился, на что пока еще остался способен: понимать. То есть попробовать подумать, условно говоря, над таким традиционным кантовским вопросом: «Как это все возможно?» Как возможно вот это событие?

И тут надо еще уточнить: идущая на территории Украины агрессивно-террористическая война России против украинцев – отнюдь не очередное военное столкновение, не очередная война в мире, состоящем из такого рода событий. Нет, для меня эта война совершенно особая. Она обнажает суть дела почти до голой схемы и переводит разговор о войне на другой язык. Это не язык разного рода «государственных интересов» (reasons of state), завоеваний, геополитики, экономики – для описания и понимания этой войны необходим, как ни смешно это поначалу покажется, язык этический. Схематизация происходящего до простого противоборства определенного добра беспредельному злу происходит не в абстракциях ума, не умеющего справиться со своим возмущением, а на деле, на глазах у всего мира, вот в этих самых ежечасных новостях. Бессмысленное уничтожение жилых кварталов и целых городов, беспорядочные ракетные удары, обстрелы автобусов с беженцами и частных автомобилей – это не абстракция ума, а просто зло, обнаженное в своем непристойном бесстыдстве. Речь здесь идет об этической, а возможно, и глубже – об антропологической катастрофе.

Вот сейчас там российские солдаты стреляют и пишут на снарядах: «Христос воскрес!» Это чистый феномен зла.

Феноменология нам показала, что наши абстрактные понятия, чтобы быть понятиями, на деле что-то понимающими, нуждаются в феноменологическом выявлении этого что-то, иначе они останутся пустыми и слепыми абстракциями. Если ты говоришь «зло», то укажи его феномен. А тут можно прямо пальцем показать. То, что сейчас делает российская армия в Украине, – это феномен зла. А с другой стороны, в такой же феноменальной явности нуждается и добро. Где это? В чем это? Мы все это видим. На русском языке добро – это, помимо прочего, имущество (по-украински майно). Говорится: вот и все мое добро. У нас вот кошка с собакой, компьютер, книжки на полках, обувка, одежка, какие-то деньги – все мое добро. Так вот, феномен добра, против которого ведется война со стороны зла, – это беженец, девушка, женщина или старушка. Беженка с рюкзачком за плечами, у нее в одной руке переноска, там кот сидит, и в рюкзаке документы, немного денег и бутылка воды. Вот против чего ведется война. Добро – это как бы беззащитный минимум человеческого существа, минимум: «тревожный чемоданчик», дети, семья – все, что можно нести, что может бежать. Это не идея добра, это не всеобщее благо, не об этом речь. Речь идет об этом феномене добра. Вот эта самая беженка, я ее вижу, реальное фото могу показать. Девушка несет на плече больную собаку, дочь везет в коляске больную мать, старушка, пекущая пасочки в печке среди развалин… Вот феномены добра. И, с другой стороны, феномен железа, стреляющего куда ни попадя: мы не видим лиц этих людей, они пускают свои ракеты за тысячи километров, сидят в утробах своих бронированных машин или в кабинах самолетов. Огромная железная махина, действия которой совершенно бессмысленны, а жертвы – вот они, просто люди со своим добром.

Все эти объяснения, что им нужен путь в Крым, все эти оправдания – пустое. Дело не в них, дело идет просто о том, чтобы смертоносным террором, уничтожением взятого в заложники населения заставить Украину сдаться. Не победить, не захватить, не оккупировать – это как бы само собою – главное, сломать.

Ты знаешь прекрасно, это и есть основной патологический пафос чекистов, гэбистов: не так важно получить признание, донос, как сломать человека. Вот это мы теперь видим в государственном масштабе. Россия хочет, чтобы Украина сломалась, и на фиг ей не нужны все эти территории. А нужно только, чтобы Украина, «возомнившая себя суверенным государством», уходящая в Европу, на Запад, да еще и объявившая «достоинство» – собственное и человеческое – высшей ценностью, нужно, чтобы такая Украина сломалась. Унижение вплоть до уничтожения – это они называют «денацификацией».

Обрати внимание, ведь война эта идет прямо противоположно тому, как она была объявлена, а именно: только высокоточные удары по стратегическим объектам и так далее. А то, что происходит, – это массовое уничтожение, разрушение жилых кварталов, уничтожение городов. Мариуполь почти полностью уничтожен, Волноваха полностью уничтожена.

Так что, с одной стороны, это железная громада, феномен зла, бессмысленное уничтожение или, как я говорю, уничтожающее ничто. С другой стороны, все добро в «тревожном чемоданчике»¹.

Понимаешь, когда я сейчас так говорю, это воспринимается как эмоциональные метафоры, чуть ли не ругательства. Но если я беру на себя ответственность говорить как ну хоть какое-то отношение к философии имеющий человек, то это не метафоры. Я обязан показать, что это «ничто» значит. А там нет ничего, кроме уничтожения. Смысл, задача, цель, стратегия, тактика – все эти военные категории сводятся к одному: это уничтожение, уничтожение ради того, чтобы сломать.

А как ничто может что-то уничтожать?

Об этом и речь. Как ничто может стать силой? Ведь мы привыкли считать, по нашей классической философии, что ничто – это ущерб в бытии. Мы ошибаемся, мы ошибаемся… Для меня это событие – некоторым образом откровение, которое требует радикального переосмысления всей нашей классической философии, начиная с Парменида и Платона. Вот эта наша классическая, условно говоря, платоновская онтология, которая исчерпывает все бытием, ошибается, вынося ничто за скобки. Начиная с Парменида: бытие есть, а небытия нет. Помнишь, да? Вот это «небытия нет» – не просто констатация, это действие. То есть онтология выносит из себя это ничто и отстраняется от него, тем самым его порождая как невразумительное, неименуемое, неуловимое. Но, спрятавшись в своем «нет», ничто наращивает свои силы как силы уничтожения. Нет, ничто – это не хрупкость, непрочность, смертность и временность существующего. Ничто – не порча, не трещина, не недостаток идеального бытия, погруженного в материю. Нет, нет, это неправильно. Ничто – это сила, не просто отсутствие. Отсутствие как реальная сила чем-то питается. Ведь чтобы быть силой, нужно чем-то питаться. Так вот, надо выяснить, чем питается такое нечто как ничто.