Божественный язык

Уважаемый господин Каплинский!

Шлю Вам рукопись моего несчастного деда Александера Кунилейда. Как Вы поймете из текста, он написал ее в ночь перед казнью – самообороновцы расправились с ним, обвинив в сообщничестве с коммунистами. Настоящая причина оказалась куда более простой и подлой: кто-то из бывших учеников решил отомстить деду за плохие оценки по английскому и французскому, которые тот ставил ему в средней школе в П… Деду пообещали, что статью вынесут на волю и отправят сеньору Борхесу, как он и просил. К сожалению, что-то этому воспрепятствовало, и рукопись так и не попала в руки любимого писателя моего деда: факт поразительный, поскольку всемирно знаменитым Хорхе Луис Борхес стал позже – насколько я знаю, в 50-е годы. Дело в том, что дед узнал о Х. Л. Б. от аргентинца, которого встретил в Оксфорде, когда приезжал туда на несколько месяцев. Там же он прочитал и некоторые его сочинения (он читал по-испански) – они произвели на него глубокое впечатление.

Что же до самой рукописи, то я обнаружил ее в архивах КГБ среди документов, касающихся ареста и убийства моего деда приспешниками немцев. Советские власти, разумеется, не нашли нужным сообщить нам о существовании этих материалов, хотя там имелись бумаги, представляющие для нас большой интерес. Мой дед никогда не был коммунистом и никогда с ними не сотрудничал, что же до этой рукописи, то сотрудники КГБ, имевшие к ней доступ, наверняка сочли ее слишком идеалистической и религиозной и поэтому решили навсегда похоронить этот текст в своих секретных архивах. Когда Эстония обрела независимость, то, что осталось от архивов КГБ, открыли для публики, и мы получили возможность ознакомиться со всеми материалами, касающимися моего деда. Я не разбираюсь в философии, теологии и лингвистике – по образованию я химик-технолог, совершенно некомпетентный в вопросах, которые обсуждаются в этой работе. Мне вспомнилась наша встреча на стройке в Кунде в 1962 году, вспомнилось, как мы трое – Вы, я и будущий зубной врач Мадис – проводили вечера за обсуждением общей теории всего на свете, в том числе и вещей божественных; кроме того, я читал, что вы большой ценитель философских сочинений Борхеса, и поэтому решил отправить рукопись деда именно Вам. Вы можете ссылаться на нее или опубликовать полностью, не спрашивая моего специального разрешения. Было бы замечательно, если бы рукопись все-таки попала к сеньору Борхесу, но судьба распорядилась иначе. Быть может, эти двое встретятся, чтобы поделиться друг с другом своими идеями, в другом, будем надеяться, более гуманном мире.

Несколько слов о жизни моего деда. Он происходил из очень религиозной семьи, тесно связанной с гернгутерами. Его дед был пастором, а отец – деревенским учителем и регентом местной церкви. Религиозное воспитание объясняет его интересы и философские взгляды.

Надеюсь, рукопись будет Вам интересна.

С самыми теплыми пожеланиями Вам и Вашей семье,

Ваш бывший товарищ и нынешний читатель,

Тармо Кунилейд, инженер

Это перевод письма, полученного мной несколько месяцев назад от человека, с которым, как я смутно припоминаю, я действительно познакомился при обстоятельствах, описанных выше. В том же конверте была и копия рукописи его деда. Изучив ее с огромным интересом, я нашел ее весьма любопытной, хотя и очень далекой от моих собственных скромных соображений касательно природы языка. Поскольку текст написан на несколько старомодном английском – единственная поездка г-на Кунилейда в Англию имела место в середине 30-х годов, и жил он при этом в Оксфорде – я решил попытаться опубликовать ее в английском журнале в надежде, что таким образом она сможет достичь людей, которых можно считать духовными наследниками покойного Хорхе Луиса Борхеса. Думаю, что идеи, высказанные г-ном Кунилейдом, принадлежат нам всем и являются частью, хоть и очень скромной, мирового наследия философии языка.

Я ничего не менял в оригинальном тексте, не считая себя достаточно компетентным в обсуждаемых вопросах и не являясь носителем английского языка. Тем не менее после некото­рых раздумий я решился перевести письмо Куни­лейда-млад­шего, в полной мере осознавая ограниченность своего английского и неизбежность ошибок. Надеюсь, читатели меня простят, а духовное завещание одного из многих погубленных эстонских интеллектуалов покажется им интересным и занимательным.

Как указывает г-н Тармо Кунилейд, рукопись находилась сначала в немецких архивах, а затем в архивах советской тайной полиции и поэтому никак не могла попасть в руки сеньора Борхеса. Однако когда я изучал манускрипт, готовя его к переводу на мой родной язык, я заметил несколько странных вещей. Текст был написан чернилами на больших листах. Как Александер Кунилейд мог написать его в переполненной камере, где множество приговоренных к смерти ждали своего часа? Почему сам он называет свою рукопись «маленькими страничками»? Почерк, которым написан попавший ко мне текст, не характерен для человека, родившегося в 80-е годы XIX века; скорее, это почерк молодой женщины – секретарши или сотрудницы канцелярии Гестапо или КГБ. Следует ли считать эту рукопись копией? Где тогда находится оригинал? Отправлен в другой архив? Уничтожен? Вынесен из тюрьмы, а потом вывезен за границу? Может быть, он даже попал к сеньору Борхесу? Никаких доказательств, что это так, у меня нет, однако я чувствую, что должен вернуться к этому вопросу. Быть может, в каком-нибудь архиве или где-то еще мне удастся найти нечто, подтверждающее, что моя рукопись является копией утраченного оригинала. Пока же нельзя исключать даже и самой интригующей гипотезы о том, что сеньор Борхес все-таки получил этот текст. Если это окажется правдой, мы сможем объяснить некоторые особенности его сочинений 40-х годов, в том числе его внезапно возникший интерес к искусственно сконструированным языкам. Возможно, письмо никому не известного эстонского учителя, написанное в ночь перед казнью, послужило источником вдохновения для одного из важнейших писателей XX века. Хотя мне и нравятся тайны, я предпочел бы, чтобы их было не так много сразу.

Вескимоиса, август 1997 г.

Яан Каплинский, писатель

Божественный язык

К восстановлению подлинного языка человечества

Уважаемый сеньор Хорхе Луис Борхес!

Я читал кое-какие из Ваших сочинений, узнав о них от Вашего соотечественника, сеньора Ан­тонио Аренсбурга, с которым я познакомился в Оксфорде. У меня сложилось впечатление, что мои соображения найдут у Вас понимание. Обо всем этом я думал в одиночестве на протяжении
долгих лет, не имея никакой возможности поделиться с кем-либо своими идеями. Теперь вдруг выяснилось, что время мое истекло. Утром из этой переполненной тюремной камеры меня уведут на казнь, и времени на бесконечные раздумья об истинной природе человеческого языка у меня больше не останется. Это значит, что я должен записать свои соображения прямо сейчас – в надежде, что после моей смерти они попадут к Вам и еще нескольким людям. Я умираю без всякой вины под пятой обезумевшей военной машины – умираю, разделив судьбу множества других людей и идей по всей Европе. Мне пообещали, что рукопись вынесут из тюрьмы. Ничего не остается, как верить, что это действительно произойдет; быть может, этот человек сдержит свое слово. Прошу прощения, что не написал по-испански, однако для столь ответственного дела моих познаний в вашем прекрасном языке явно недостаточно.

^{* * *}

Мы, христиане, верим в Слово Божие. Что это значит? Слова ведь бывают разные. Есть священные для нас тексты – например, Библия. Тексты пишутся на языке, имеющем свою грамматику и свой словарный запас. Что же делает эти тексты священными? Только ли их содержание, только ли значение текста? Но в таком случае было странным говорить о Слове Божием – было бы правильнее рассуждать о Божественной Мысли или Идее. Но это определенно не наш случай. Плотью стали не идеи и не мысли – плотью стало Слово. Что это значит? Это значит, что в языке тоже должно быть нечто священное. Что язык священен по сути своей. Но почему тогда священными являются не все тексты, не каждое написанное или высказанное предложение? Почему речь наша по большей части тривиальна, глупа или даже непристойна и богохульна?

Мне кажется, с нашим языком что-то произошло. Изначальная природа языка была испорчена точно так же, как и наша собственная изначальная природа, наша anima naturaliter christiana. Изначально язык наш был даром Господа, он был языком божественным, однако мы извратили его, сделав носителем наших нечистых эгоистических мыслей и страстей, нашего невежества и греха. Язык наш пережил такое же грехопадение, как и мы, люди. Но в обоих случаях падение это неокончательно, что-то божественное еще сохранилось в нас и в нашем языке, имеется нечто, что не забыло о первоначальной своей родине. И в нас, и в нашем языке живет смутная память о чем-то утраченном, мимолетное воспоминание о рае, из которого нас изгнали по нашей же глупости. Это и дает нам возможность искать спасение и обрести его. Путь к спасению лежит через вслушивание в Слово Божие. Слово это обращается к нам на нашем испорченном языке, но даже и так оно остается Словом Бога. Стоит об этом задуматься! Сам Бог и его единственный Сын все еще способны говорить с нами на нашем языке или языках, несмотря на то, что языки эти извратились и запутались после грехопадения и того, что было – я совершенно в этом уверен – падением языка: после Вавилонской башни.

Таким образом, мы видим, что наша судьба и судьба нашего языка взаимосвязаны. Связаны они в Божественном плане спасения. Наше спасение окажется также и спасением нашего языка.

Для нас, людей, спасение означает возвращение и восстановление нашей изначальной природы, отказ от всего ее испортившего: невежества, ненависти, плотских побуждений и других грехов. Мы, христиане, веруем, что Господь вернет нам то, что потеряли наши прародители, и мы снова будем чисты, бескорыстны и свободны от грехов, а смерть и распад утратят над нами всякую власть. Значит, мы в каком-то смысле знаем, что принесет нам, нашим телам и душам, Божественное восстановление. Но, как я доказал на первой странице, язык – это тоже наша неотъемлемая часть, во всех несчастьях наших – язык наш спутник. Соответственно, и он будет восстановлен в его изначальной чистоте и совершенстве. Что это может значить? Что такое совершенный язык?

Многие будут не согласны с такой постановкой вопроса и еще больше – с моими скромными попытками найти на него ответ. Но поскольку я глубоко убежден, что наша природа и природа языка тесно взаимосвязаны, мне ничего не остается, как предпринять такую попытку. То, что мы понимаем, пусть и смутно, обращенное к нам Слово Божие, означает, что мы можем представить, чем окажется восстановление нашей изначальной природы. Соответственно, понимание Слова Господа дает нам возможность представить и восстановление языка, вообразить язык, возвращающий себе изначальные чистоту и совершенство.

Изучая, а потом и преподавая языки, я с ранней юности видел свою задачу в том, чтобы найти ключ к разрешению этой загадки. Я пытался обнаружить какие-то черты, которые – будучи общими для цивилизованных и нецивилизованных языков, с которыми мне довелось познакомиться, – дали бы нам некое представление о том, каким был первоначальный, Божественный язык. Это был путь индукции. Но я рассуждал также и дедуктивно, пытаясь нащупать черты, которыми обязательно должен обладать Божественный язык, обнаружить его sine qua non.

Нет сомнений, что изначальный Божественный язык должен был быть чистым. Это значит, что на нем попросту нельзя было сказать ничего непристой­ного или грубого, невозможно было выразить ненависть или плотское побуждение. Возможно, он был близок к тому, что Св. Павел называет языком ангелов. Кроме того, Божес­твенный язык должен быть языком мудрости и понимания. На нем нельзя солгать или сказать глупость. Даже больше того: все, что говорится на Божественном языке, должно по необходимости быть истинным, и наоборот: любая истина, все, что действительно происходит, должно иметь соответствие в этом языке, быть одновременно фактом жизни и фактом речи. Это значит, что Божественный язык и Божественная реальность тесно взаимосвязаны, что они являются двумя сторонами одной и той же реальности. Раскол между ними не изначален, он – следствие грехопадения и будет преодолен в будущем воскрешении и перерождении, обещанном нам Словом Господним. В мире, который грядет, наш язык с необходимостью преобразится – так же, как мы сами и все творение.

На Божественном языке будет невозможно отрицать существование Господа, Господь будет присутствовать в языке и во всем, что мы говорим, – так же, как Он присутствует в любом своем творении. Отрицать Его существование можно только на нашем несовершенном, испорченном языке, только на нем можно говорить о вещах, которые происходят как будто бы сами собой. Наш язык – это язык, покинутый Богом и Духом, это полумертвый язык, язык, пребывающий в глубоком сне, язык, который должным образом себя не понимает.

В языке нашем творение разделено на бесчисленные переплетенные между собой вещи, события и факты. На языке нашем мы говорим о мире не как о Божественном творении, а как о хаосе, в котором кишат беспорядочно движущиеся вещи. В то же время язык наш парализован не полностью и далеко не всегда пребывает без сознания. Где-то глубоко внутри него дремлет тоска, неясное сознание чего-то абсолютно совершенного, доброго и прекрасного. Это сознание находит выражение у лучших поэтов всех времен и народов. Высшие достижения поэзии – не что иное, как отчаянный зов человечества, обращенный к Богу, жажда воскрешения и объединения с нашим Создателем.

Язык наш основан на существительных, которые обозначают отдельные вещи. Базовая структура наших фраз – сочетание существительного и глагола или, может быть, прилагательного. МАЛЬЧИК ПОЕТ. ПТИЦА ЛЕТИТ. ДЕРЕВО РАСТЕТ. В начале стоит существительное, вещь. Оно и становится подлежащим, или субъектом. За ним следует нечто, что мы сообщаем об этой вещи, – сказуемое, или предикат. Таким образом, наш язык всегда укоренен в низшем слое творения, в отдельных вещах. Предприняв умственное усилие, мы можем подняться на шаг или два вверх и, достигнув некоторого уровня абстракции, столкнуться с какими-то универсальными идеями. Можно сказать, что мы делаем несколько шагов вверх по лестнице, ведущей нас к Богу, полному пониманию и Божественному языку. Однако между нашим приземленным языком и языком Божественным лежит гигантская пропасть. Можно ли ее преодолеть? Как будто бы нет, но я осмелюсь утверждать, что это не совсем так. Язык наш беден и несовершенен, однако поскольку мы осознаем его несовершенство, мы можем попытаться разобраться в этом несовершенстве, а потом исправить его. Да, я верю, что мы способны исправить и улучшить свой язык, приблизить его к изначальному (и последнему) совершенству, помочь ему стать языком мудрости и понимания, а не языком порока и ненависти.

В этом и состояла моя величайшая задача, и я многие годы работал над ней. Почти каждый вечер, проверив тетради и подготовившись к урокам на следующий день, я садился за стол и погружался в изучение языка. Разумеется, в мире бессчетное число языков, но я был убежден, а сейчас убежден еще больше, что все эти языки не столь разрозненны и не столь далеки друг от друга, как кажется. Все языки имеют общее происхождение, все они изначально были одним языком, и этим первоначальным языком мог быть только язык Божественный. В последние годы эта спекулятивная идея нашла убедительное подтверждение в исследованиях лингвистов Альфредо Тромбетти и Николая Марра, которым удалось обнаружить элементы, общие для всех или почти всех языков на свете. Таких элементов немного, по ходу истории они исказились и затерлись, однако само их существование ясно указывает на исходную точку: на рай и язык, на котором наши прародители говорили между собой и со своим Создателем. Это невероятно меня вдохновило и дало силы продолжить собственное исследование. Я верил и верю до сих пор, что реконструкция более совершенного языка, языка, стоящего ближе к языку исконному, будет огромным подспорьем для человечества, поскольку подготовит нас к тому дню, когда нам предстоит держать ответ перед Богом, говоря Ему только правду и ничего, кроме правды. Я стремился реконструировать язык истины.

Работа моя преследовала иную цель, чем исследования упомянутых лингвистов. Их интересовала реконструкция изначальных фонем и слогов первичного языка. Я же предпринял попытку реконструировать его синтаксис, и эти усилия вели меня непосредственно к реконструкции первичной, неиспорченной структуры человеческой и Божественной мысли. Поскольку мысль эта неотчуждаема от реальности и ЯВЛЯЕТСЯ самой реальностью, мои реконструкции позволили мне увидеть творение в его первоначальной чистоте и славе.

Результаты моих длительных усилий нельзя назвать обширными: до прошлого лета они состояли из небольшого вводного трактата, предположительной грамматики и словаря языка, который мне удалось реконструировать на основе существующих. К сожалению, все эти бумаги погибли: в дом, где они хранились, попала русская бомба, он сгорел. Мне удалось найти лишь обугленные странички, непонятные никому, кроме меня. Ничего не остается, как признать, что меня преследует какая-то злая воля, цель которой – не позволить мне завершить дело всей моей жизни. Теперь она кладет конец и самой моей жизни, как будто опасаясь, что иначе я возобновлю свои исследования. Единственное, что я еще могу сделать в оставшиеся мне несколько часов, – это восстановить свою основную идею – идею, послужившую отправной точкой для моей работы.

Она проста. Как я уже говорил, наш язык устроен по восходящей модели: он исходит из конкретных, отдельных вещей и фактов и пытается достичь более высокого уровня абстракции, каких-то универсалий. Однако по-настоящему достичь он их не способен в силу своей приземленной индуктивной природы. Божественный язык не может быть индуктивным – он должен быть дедуктивным, поскольку все, что было, есть или будет, дедуцируется или выводится из Бога. Мир создан Божественным словом, и это Божественное слово не исчезло, оно существует вне пределов пространства и времени.

Индуктивный язык исходит из существитель­ных как из подлежащих своих предложений. Дедуктивный язык должен исходить из универ­салий – это не восходящий, а нисходящий язык. Первый шаг в реконструкции этого языка состоит в том, чтобы просто поменять местами подлежащее и сказуемое. Вместо того, чтобы говорить: МАЛЬЧИК ПОЕТ, ДЕРЕВО РАСТЕТ, ПТИЦА ЛЕТИТ, мы должны говорить что-то вроде: *ПЕНИЕ МАЛЬЧИТ, *РОСТ ДЕРЕВЕЕТ, *ПОЛЕТ ПТИЦИТ. NB! Это не просто субстантивированные глаголы, а нечто в корне иное. Подлежащие или существительные оказыва­­ются именами универ­салий: ПЕНИЕ, РОСТ, ПОЛЕТ. Сказуемые суть своего рода глаголы: в Божественном языке должны быть предикаты вроде *МАЛЬЧИТЬ, *ДЕ­РЕВЕТЬ, *ПТИЦИТЬ. Структуру предложения мож­­но пояснить так. Предложение описывает событие, событие же есть проявление универсального, всеобщее, принимающее конкретную форму. Всеобщий полет принимает форму конкретной летящей птицы. Естественно, ПТИЦА – это тоже универсалия, однако по срав-нению с ПОЛЕТОМ это универсалия более низ­­кой степени. Существует иерархия универса­лий, начинающаяся с существительных, обозначающих кон­кретные вещи, и завершающаяся такими универсалиями, как ДВИЖЕНИЕ, СУЩЕСТВО­ВАНИЕ И НЕСУЩЕСТВОВАНИЕ. Высшей универсалией является БОГ. В Боге встречаются все универсалии, даже те, которые мы считаем несовместимы­ми, как, например, движение и покой, существование и несуществование. В любом событии при-­­сутствует Бог, каждое событие исходит из Бога и является Его творением. Наш дедуктивный язык это выражает; все, что мы говорим на таком языке, несет отпечаток Божественного присутствия. Любые движения и покой исходят из Бога, и если я двигаюсь или сохраняю покой, я участвую в непрерывной работе Божественного творения. Думаю, что исключительно важно постоянно об этом помнить. Дедуктивный язык не дает нам забыть нашего Создателя.

В дедуктивном языке каждое предложение, описывающее событие, начинается с явного или скрытого утверждения о творении. Поскольку у нас пока нет надлежащих слов для таких утверждений, мы вольны выбирать между разными способами выражения. Например, мы можем сказать: БОГ ДАРУЕТ ДВИЖЕНИЕ. ДВИЖЕНИЕ МОЖЕТ ПРИНИМАТЬ ФОРМУ ПЛАВАНИЯ. ПЛАВАНИЕ МОЖЕТ МАТЕРИАЛИЗОВАТЬСЯ В ПЛЫВУЩЕЙ РЫБЕ. ВОТ ОНА, ЗДЕСЬ И СЕЙЧАС. Такие предложения кажутся неуклюжими, их нельзя употребить в повседневной речи. Но неуклюжи они только потому, что нам приходится переводить их на наш испорченный язык, используя наши неполноценные слова и выражения. Существенным здесь является структура предложений, структура языка, а не слова сами по себе.

Я убежден, что язык всегда имел устную и письменную формы. Письменная форма идеографична – она состоит из иероглифов, подобных древнеегипетским или шумерским. В самом деле, слово «иероглиф» означает «священный знак», иероглифическое письмо было письмом священным, письмом, которое использовалось для выражения священных материй. Я полагаю, что иероглифы – тоже части Божественного языка, фрагменты, сохранившиеся у некоторых народов, но сохранившиеся в искаженном виде, поскольку служат они не истинному Богу, а богам ложным. Тем не менее я думаю, что дедуктивный язык находит лучшее выражение даже в этих искаженных языческих иероглифах, чем в наших испорченных словах. Могу себе представить написанное иероглифами предложение, которое бы всегда начиналось со знака Творения, будь то символ длани Божией или что-то другое. Далее следовал бы знак универсалии, стоящей высоко в иерархии, за ним – знак более низкой универсалии, а затем знак, указывающий, что лицо, высказывающее это предложение, утверждает, что оно истинно. Это знак правды, и присутствие такого знака в каждом предложении указывает, что мы несем ответственность за все, что говорим. Таким образом, каждое предложение начиналось бы с Бога и заканчивалось бы нами самими, подтверждая непосредственную связь между людьми и нашим Создателем. Думаю, что именно так устроен Божественный язык.

Близится мой последний час. Я утомился и вскоре должен написать свои последние слова. Надеюсь, мне удалось объяснить в сжатом виде свои основные идеи, что они не будут утрачены и что кто-нибудь возобновит и продолжит мои исследования на благо человечества и во славу Бога. Тем не менее должен добавить одно серьезное предостережение. Поскольку наш век и наш язык порочны и нечисты, есть опасность, что дедуктивный язык собьет некоторых людей с пути истинного и станет таким образом не инструментом для понимания и прославления Бога и Его Творения, а средством идолопоклонства. Дедуктивный язык должен включать в себя бесконечное и не бежать парадоксов. Каждое событие должно исходить из Бесконечности, которая есть Бог. Если мы забудем об этом, мы можем получить дедуктивный язык, порождающий ложных богов. Например, когда мы говорим: СВЕЧЕНИЕ СОЛНЦИТ вместо СОЛНЦЕ СВЕТИТ, слово СВЕЧЕНИЕ может ввести нас в соблазн и заставить придумать бога, который зовется СВЕТЯЩИМ, или, по-гречески, Гелиосом. Выдающийся ученый Макс Мюллер полагает, что таково происхождение всех языческих богов Греции и Рима. Следует помнить, что никакого свечения самого по себе нет – то, что светит, светит по воле Божией и благодаря Его творению. Весь свет исходит от Него, этого не следует забывать ни на минуту. Предложения в дедуктивном языке должны начинаться со знака творения, а не со знака свечения, движения, цветения (наверняка породившего богиню Флору) или пения.

Сожалею, что не могу представить Вам более конкретных примеров своей работы. На это у меня нет времени – я успел изложить лишь основные, самые общие идеи. Надеюсь, эта рукопись дойдет до Вас, а безумие, охватившее наш старый континент, пощадит Новый Свет, где вы сможете продолжить свою работу, уделив, быть может, внимание и моей скромной статье, написанной в этих ужасающих обстоятельствах. Да благословит Господь Вас и Вашу семью.

Преданный Вам, Александер Кунилейд, учитель английского из Эстонии