Не курить

Мнеидет девятый десяток. Я смотрю на сарай и вижу ржавую табличку «не курить», покосившуюся на некрашеной вагонке. Мой дед, родившийся в 1875 году, доил здесь коров сто лет назад. Ни он, ни бабка не курили. Я не знаю, когда именно дед повесил этот знак, но знаю почему. Иногда в темноте какой-нибудь бродяга пробирался в сарай, чтобы переночевать в стогу сена, и как-то утром дед нашел там сигаретный пепел. Спалить сарай несложно. Каждый раз, когда я обращаю внимание на эту табличку с белыми буквами на красном фоне, я достаю сигарету из лежащей рядом пачки, чиркаю зажигалкой «Бик» и затягиваюсь.

Когда мы давным-давно приезжали c родителями на ферму, отцу приходилось курить снаружи. Мать, которая начала курить еще в колледже, притворялась перед своими родителями, что никогда не притрагивалась к табаку. (Бабушка дожила до 97, и обоняние у нее притупилось. Моя пожилая мать поднималась на второй этаж и курила там.) Отец был человеком мягким и добрым, но всегда волновался, поэтому не мог обойтись без «Честерфильда». Он бродил взад-вперед по дорожке, лавируя между кучками навоза, чтобы выкурить свои четыре пачки в день. Он начал курить в 14 лет, а рак легких у него нашли в 1955 году, когда ему был 51.

Каждый раз, когда пишу или произношу вслух или про себя «рак легких», я тянусь к «Пэл-Мэлу», чтобы успокоиться.

В 1955-м я жил с женой и маленьким сыном в двух часах езды от родителей. В мае я приехал к отцу в больницу накануне диагностической операции и помог завезти его каталку в лифт. Потом мы с матерью поехали домой и стали ждать звонка. Если придется ждать долго, значит, легкое с опухолью удалось удалить. Телефон зазвонил быстро. Когда мы приехали в больницу, хирург доктор Аппель сказал, что удалить легкое невозможно и что в ближайшей перспективе все хорошо, а вот в долгосрочной… (Отцу сделали облучение, и два месяца он чувствовал себя хорошо. Он играл в гольф и умер только в декабре.) Мать слушала доктора Аппеля, вцепившись пальцами в сумочку. Заметив это, хирург подвинул пепельницу к ее краю стола.

В 1955 году курили все. Когда взрослые устраивали вечеринки, они выкладывали сигареты в кожаные коробки и ставили их на все столы, каминные полки, на любую плоскость, а рядом клали серебряные зажигалки «Ронсон» и мириады пепельниц: круглые хрустальные и квадратные керамические с глубокими прорезями, напольные с черной стальной ножкой и с куском пробки в центре, чтобы выбивать пепел из трубки. В Дареме, в Северной Калифорнии, есть усадьба Дюков с музеем табака. Полагаю, у них там витрины ломятся от подобных экспонатов. Такие музеи много где есть, но посещать их все – занятие утомительное. В Шанхае есть Музей табака с экспозицией сигарет, и еще в Индонезии.

Моя подруга Кэрол Колберн нашла у себя на чердаке огромный том «Продано американцу!»[1. Компания «Американ Тобакко» была знаменита рекламой с тараторящим табачным аукционером, который всегда закан­чивал речь словами «Продано американцу!».]. Это юбилейное издание компании «Американ Тобакко» в честь своего пятидесятилетия в 1954 году. 144 страницы 9 на 12 дюймов в ярко-красном переплете рассказывают об истории отрасли с XVI века, когда путешественники и колонисты впервые попробовали табак, любезно предложенный им индейцами. Для переработки табака было основано множество компаний, а потребляли его тремя способами: нюхали, жевали и курили. Только во время Первой мировой войны сигареты проникли по обе стороны фронта. Начиная с Американской революции и вплоть до Второй мировой войны табак всячески способствовал кровопролитию.

Нигде не могу найти издание «Американ Тобакко» к столетнему юбилею – «Вредит вашему здоровью!». На Амазоне нет.

В течение 50 лет в американских гостиных стоял густой табачный дым – так же, как и в барах, ресторанах, строительных магазинах, гостиничных фойе, каютах, офисах, на заводах, в седанах, больничных палатах, пиццериях, городских советах, лабораториях, дворцах, универмагах, супермаркетах, парикмахерских, «Макдоналдсах», салонах красоты, художественных галереях, книжных магазинах, аптеках, мужских туалетах, продуктовых лавках, женских туалетах, сараях (кроме того, что принадлежал моему деду), кинотеатрах, на молочных фермах, в аэропортах, приемных торакальных хирургов, депо, чайных, ресторанах-автоматах[2. Рестораны быстрого питания, в которых еда продавалась в автоматах. Первоначально автоматы принимали только монеты, поэтому в центре зала всегда располагалась касса, в которой разменивали купюры. Еда в автоматы загружалась прямо с кухни. Большинство заведений этого формата прекратили свое существование в 70-х в связи с инфляцией: монеты обесценились, а принимающие банкноты автоматы тогда еще не производились.], столовых, муниципалитетах, магазинах «Мэйсиз», спортзалах, иглу, залах ожидания, музеях, новостных редакциях, классах, сталепрокатных цехах, библиотеках, на станциях скорой помощи, в аудиториях, парках, монгольских юртах и на пляжах – не говоря уже о погребальных залах.

Убираясь после вечеринки, хозяева наполняли мусорные ведра тысячами окурков. Пепел и смятые окурки перевешивали подгоревшие тосты, яичную скорлупу, бумажные полотенца, консервные банки, шприцы для подкожных
инъекций и наполнитель для кошачьего туалета. В 1954 году пачка сигарет стоила 23 цента, сейчас в зависимости от штата цена варьируется от 6 до 8 долларов. В отелях не было номеров для курящих, потому что курили во всех номерах. На задней обложке любого журнала – «Тайм», «Атлантик», «Ю-эс Ньюз», «Лайф» – была цветная реклама сигарет. Даже сейчас дожившие до пенсии бэби-бумеры помнят человека из рекламы «Мальборо», который утверждал, что сигареты увеличивают член. «Вирджиния Слимс» улучшали форму груди. Медицина была важной темой в рекламе. Серьезный человек показывает на вас пальцем, глядя прямо в глаза, как дядюшка Сэм с плаката эпохи Первой мировой войны. На нем белый халат, лобное зеркало, на шее висит стетоскоп. «“Олд Голд”, – говорит он с уверенностью, – полезны для здоровья».

Потом министерство здравоохранения наклеило пугающие этикетки на каждую пачку, и к началу нового тысячелетия все приличные люди знали, что курить непростительно, что это как массовое убийство или Раш Лимбо[3. Американский радио- и тележурналист, известный своими консервативными взглядами. Автор книг «Как все должно быть» и «Ну я же вам говорил».]. Моя близкая подруга Элис Мэттисон дважды съездила мне по физиономии, чтобы я выбросил пачку «Кента». Сначала в барах и ресторанах были курительные зоны, а в гостиницах – комнаты для курящих, но вскоре запретили курить во всех общественных местах. Виноватые, дурно пахнущие мужчины и женщины толпятся на улице перед входом в любое здание. Будь то снежная буря или рекордная жара, пациенты в больничной одежде стоят перед больницами с сигаретой в одной руке и капельницей в другой. Они напряжены, стоят опустив голову, чтобы их не узнали, они вдыхают эмфизему, сердечную недостаточность, повышенное артериальное давление, ХОБЛ (что бы это ни значило), рак полости рта, пищевода и легких.

Тут я ненадолго прервусь. Вот, уже лучше.

Моя подруга Кэрол курит – единственная из моих друзей. Когда она приходит в гости, мы сидим друг напротив друга, курим и говорим о смерти. Мы говорим о том, как – когда мы за рулем, или смотрим телевизор, или читаем – мы достаем сигарету, прикуриваем и вдыхаем, чтобы хоть чем-то заняться. Может, это вместо мастурбации? В курении есть одно достоинство, соглашаемся мы. Когда мы посинеем, нам не надо будет спрашивать: «Почему я?»

Люди разумные прячутся в кусты, когда мы выдыхаем. Когда у меня гостит Линда Кунхардт, я выхожу покурить на крыльцо. (И я чувствую ужас и гнев проезжающих мимо водителей,
которые видят уличающий меня красный огонек.) Это ненадолго отсрочивает агонию депривации. Развращающей привычки. Я забыл упомянуть о положительной стороне курения. Когда меня скручивает от удушающего кашля – во время чтения некрологов или Айры Байока о паллиативной помощи[4. Айра Байок – американский врач, специализирующийся на паллиативной помощи, то есть не на лечении заболевания (вероятно, неизлечимого), а на облегчении страданий и подготовке к смерти. Байок – автор книг «Умереть хорошо» и «Четыре самые главные вещи».] – угадайте, что мне помогает лучше всего.

Линда нехотя отмечает еще один положительный эффект моего курения. Она сопровождает меня на поэтических чтениях и говорит, что голос у меня низкий и гулкий. После чтений выстраивается очередь за автографами; иногда я прерываюсь и выхожу якобы в уборную. Когда мне предложили стать поэтом-лауреатом[5. Поэт-лауреат – официальный поэт Библиотеки Конгресса США. Это звание присваивается на 1–2 года. Основные обязанности американского поэта-лауреата – выступать с лекциями и публичными чтениями, консультировать Библиотеку и рекомендовать новых поэтов, достойных того, чтобы их имена были внесены в архив Библиотеки. Дональд Холл был поэтом-лауреатом в 2006–2007 годах. (В 1991–1992 годах эту должность занимал Иосиф Бродский; в 2012-м поэтом-лауреатом стала Наташа Третеуэй.)], я сначала хотел отказаться, потому что там негде курить, и передумал, только когда узнал, что на работу можно не ходить. Я был в своем кабинете только один раз за все время на этом посту, и тогда библиотекарь распечатал огромное окно, ведущее на незаметный балкончик. Во время съезда AWP[6. Ассоциация писателей и писательских программ – амери­канская общественная организация, основанная в 1967 году.] в гостиницу в Чикаго заселилось
10 000 человек. Когда я шел через фойе на улицу, чтобы покурить, меня окружили 400 начинающих поэтов, я еле от них сбежал. За курение в номере полагался штраф 700 долларов. Но я все равно курил в щелочку в окне. Горничная не настучала.

Кендел Карриер – моя ассистентка, она печатает мне черновики и письма, занимается бухгалтерией и решает технические вопросы, объясняет мне юридические и финансовые документы и возит меня на машине. Однажды она нашла окурок в кожаном чемодане, который я оставил для нее на крыльце. Случайная сигарета прожгла мои правки. «Я не мог ее найти. Я думал, она потухла». Потом, когда растаял снег, она собрала под крыльцом огромную корзину размякших окурков, которые я всю зиму пулял в сугробы. В другой раз мы ехали на машине в Нью-Йорк, и я из вежливости открыл окно, чтобы покурить. В Массачусетсе, где-то в районе Спрингфилда, она запретила мне курить в моей собственной машине. Она остановилась, и я бродил туда-сюда вдоль сточной канавы, с облегчением вдыхая табачный дым. Кендел добрая, но с ней не так просто.

Я поздно стал курить сигареты. В молодости я курил сигары в курительных комнатах в Эксетере. (В общежитиях частных средних школ были курительные комнаты.) Потом я курил сигары, когда читал лекции, и на любых светских мероприятиях. Одна знакомая говорила мне, что после «Корон», которые я курю на ее коктейльных вечеринках, ей приходится каждый раз сдавать шторы в химчистку. Конечно, я курил не взатяг – я и не умел, – но когда я выдыхал полную грудь сигарного дыма, я задыхался в окружающей меня гари. И все вокруг меня тоже. Я даже курил на сеансах психотерапии. Доктор Фролих был единственным психоаналитиком в Энн-Арбор, который занимался терапией. В отличие от психоанализа, на сеансе терапии не надо лежать на кушетке – мы сидели друг напротив друга. Мы встречались всего три раза в неделю, всего четыре года. У меня в руке все время тлела сигара «Джаджиз Кэйв», доктор Фролих курил «Кэмел», часто прикуривая одну от другой. Он начал курить в юности, курил четыре года в медицинской школе, в интернатуре, два года психиатрической резидентуры, пять лет обучения психоанализу в институте и десятки лет практики. Ему было 70, и он говорил, что курит по четыре блока в неделю. На одном из сеансов я обратил внимание, что он без сигарет. Я спросил почему, и он сказал, что старший сын попросил его бросить. Он ответил, что после стольких лет это бессмысленно, на что сын сказал, что думает о себе: он не хочет быть пассивным курильщиком. Доктор Фролих бросил курить. Он сказал мне, что это несложно. Он дожил до 93 лет.

Как и все курильщики, я периодически бросаю. Однажды в Нью-Гэмпшире я бросил навсегда, как тогда казалось. Кто-то рассказал мне о гипнотизере из Конкорда, который излечивал курильщиков. Меня всегда было просто загипнотизировать. (Если у вас переразвитое эго, вам не страшно признать себя слабее.) Едва увидев доктора, я понял, что он шарлатан. На нем был накрахмаленный белый халат, он был красив и вежлив, как актер, который говорил, что «Олд Голд» полезны для здоровья. Ну и что из этого? Я все равно решил попробовать. Мы зашли в небольшую комнату, он стал говорить мягким голосом, каким изображают гипнотизеров. Когда я задремал, он включил кассету с собственным голосом и вышел. Когда кассета доиграла, я понял, что больше никогда не буду курить. Я вышел из его кабинета в экстазе. Я выбросил пачку в сточную канаву, что было незаконно. Семь недель я был счастлив без никотина. Однако вечером накануне моей поездки в Арканзас зазвонил
телефон. Мой самый близкий школьный и университетский друг скоропостижно умер в 50 лет. По дороге в аэропорт Логан (я ехал на свои чтения) я остановился у первого же открытого магазина и купил сигарет. Спустя неделю я вернулся к гипнотизеру и сказал ему, что у меня не получилось. Он провел еще один сеанс, но безрезультатно. Он сказал: «Если не получится, попробуем психоанализ…»

Мне было 40, когда я перешел на сигареты – как раз когда министерство здравоохранения начало придираться и предупреждать. Я преподавал в колледже, жил раздельно с женой и вращался в контркультурных кругах, настрой которых наследовал духу 60-х. Главной забавой моих студентов было дунуть с профессором. Мне ни разу не пришлось покупать косяк, и, в отличие от Билла Клинтона, меня проинструктировали, как затягиваться и получать удовольствие от боли, и в итоге я перешел с травы на сигареты. К тому же у меня была еще одна веская причина искать унижение и боль. Я завязал бурный роман с молодой красавицей, не сумасшедшей, хотя выражалась она весьма сюрреалистически. Были у нее и другие положительные стороны, о которых она была осведомлена, однако она чрезвычайно горевала по поводу одного своего недостатка: она не переставая курила «Кент». Во время наших свиданий туманный воздух дрожал эротическим счастьем. Она обожала секс и ненавидела дым. А потом она меня предательски бросила. Я был на грани безумия, я грезил самоубийством. В качестве мести я перешел на «Кент». Я не видел ее не один десяток лет, и в свои 80 с чем-то я все еще восклицаю: «Посмотри, что ты наделала!»

Если бы мой болезненный отец не курил так много, сейчас ему исполнилось бы 115. Начиная с конца 60-х и сейчас, в новом тысячелетии, в американских гостиных курить нельзя, как нельзя курить в барах, ресторанах, строительных магазинах, гостиничных фойе, каютах, офисах, на заводах, в седанах, больничных палатах, пиццериях, городских советах, лабораториях, дворцах, универмагах, супермаркетах, парикмахерских, «Макдоналдсах», салонах красоты, художественных галереях, книжных магазинах, аптеках, мужских туалетах, продуктовых лавках, женских туалетах, сараях (кроме моего), кинотеатрах, на молочных фермах, в аэропортах, приемных торакальных хирургов, депо, чайных, ресторанах-автоматах, столовых, муниципалитетах, магазинах «Мэйсиз», спортзалах, иглу, залах ожидания, музеях, новостных редакциях, классах, сталепрокатных цехах, библиотеках, на станциях скорой помощи, в аудиториях, парках, монгольских юртах, на пляжах и, разумеется, в погребальных залах.

Playboy, декабрь 2012 год