Об искусстве? Вот три года как я в больнице

Володя Яковлев, гордость советского искусства. Володь, мы сейчас снимаем фильм о художниках-нонконформистах. Может быть, ты расскажешь что-нибудь о себе?

О себе? Вот я три года сижу в больнице. Третий год в больнице. Попал в Кащенко, из Кащенко – в Столбовую, из Столбовой – сюда.

    Возможно, ты сядешь на лавочке?

Хорошо. (Садится.)

    Володь, ну и что дальше?

Дальше меня из 15-й больницы сюда направили. Штерн приходил, сказал, что когда придет, возьмет меня на один-два дня домой. Тут можно на один-два дня домой взять куда-то, к кому-то. Вообще поговорить с врачом не хочешь, да?

    Поговорим, поговорим. Потом поговорим.

Там что хотелось? Хотелось, конечно, попасть в какую-нибудь больницу. Истощал весь, здесь хуево кормят очень. Здесь хуево очень кормят и лечения никакого фактически не проводят.

    Ну понятно. Попробуем тебе как-то помочь. Володя, ты рисуешь здесь что-нибудь?

Да, рисую. Там нарисовал какие-то звезды. Кому-то давал… Девки приходили, Аня Герасимова и Тамара Марганец. У Ираклия есть хорошие картины. У Ираклия есть хорошие картины. То есть все мои картины у него.

    Ну да, у Ираклия.

Квартиру забрали.

    Это я знаю. Мне Оля говорила, что квартиру взяли твою. Понятно… Ну а кормят сколько, раза три в день? Как обычно во всех больницах? Здесь хуже, чем в пятнадцатой?

Хуже. Вообще ничего не дают.

    А сколько человек в палате?

Двенадцать.

    Двенадцать. Многовато, конечно… Ну, надо будет говорить, мы сейчас зай­мемся, попробуем. Поскольку квартиру они у тебя взяли, надо будет...

(Перелистывает рисунки.) Тут передача настроения. Они, в общем-то, пригодятся, возьмите. Тут передача настроения есть.

    Да, хорошо. Отношение к искусству у тебя не меняется здесь?

Нет, не меняется.

    Желание работать есть?

Там в групповую всех загоняют…

    Володь, ты веди себя естественно: что хочешь, то и делай. Сядь спокойно. Сиди, поговорим.

(Стоит и курит.)

    А рисовать тебе не мешают здесь? Все хорошо в этом смысле?

Нет, рисовать здесь не дают, но так, если куда-то пойти...

    А почему рисовать не дают?

Черт их знает. Звереют, в общем. По утрам очень тяжело.

    Но ведь это не больница, а интернат считается.

Ну, это то же самое. Тут детей нет никаких, здесь такие... Изуродованные какие-то, два-три парня, а остальные сидят по десять лет. Детей, в общем, мало. Два-три человека. Ругают и хамят. И хулиганят. И бьют еще очень сильно.

    Бьют ребята тебя?

Бьют ребята, больные, санитары.

    А за что тебя можно бить, Володя?

Просто так. Идти в групповую.

    Что значит «в групповую»?

А групповая – там вообще камера какая-то. Тяжело очень. Очень тяжело.

    Я смотрю, у тебя тут есть удачные работы. Например, эта, мне кажется, достаточно удачная.

Есть.

    Может, тебе все-таки найти возможность как-то больше работать? Надо найти возможность, чтобы ты работал, чтобы у тебя это не прекращалось.

(Отходит за угол пописать.)

Хорошо бы, конечно, чего-нибудь купить здесь.

    Купить?

Еды, мясного.

    Еды, мясного? Ну видишь, Володь, это в следующий раз придется. Потерпи. Не могли ничего сделать. Заехали вот в одну кулинарию, во вторую, там ничего не было. Все сырое, вареного ничего не было.

Ты четыре пачки привез?

    Нет, там десять пачек было, одну пачку я отдал твоим приятелям. В следующий раз привезем тебе каких-нибудь там иностранных, Marlboro. Когда ехали, табачные палатки были закрыты, ничего не продавалось. Как-то вот неудачно. Видишь, мы даже не смогли приехать по времени раньше. Видишь, Сережа занят, я занят, собрание у нас в четыре часа, так что пришлось сегодня как-то в первый раз. Володь, поговори об искусстве.

Об искусстве? Вот три года как я в больнице. Друзья, кроме Немухина, счастья не приносили, никто. Немухин приносил счастье. Они мне помогли в Кащенко добраться, но у меня паспорт был прописан по Краснопресненскому району, а путевка была в Кащенко. Надо было ехать в Ганнушкина, а они повезли меня в пятнадцатую. В пятнадцатой было ничего, а потом...

    Володя, позволь вопрос задать. Вот скажи, ты часто рисуешь цветы. Что они изображают?

Цветы – декоративное искусство. Современное искусство – он там написал, у Славы есть «Квадрат», «Квадрат в живописи Кандинского». Но это сложно, наверное. Просто сегодняшний рисунок… Я не знаю, я малограмотный человек, разговаривать мне трудно после больницы.

    Нет, я спрашиваю не какие-то сложные вопросы. Просто почему цветы, а не, допустим, пейзажи?

Ну, цветы доступны всем, их могут покупать любые люди. Они не мешают и не раздражают. Но абстракцию я тоже писал. Но это было очень трудно. Потому что ко мне приходили и говорили прекращать рисовать абстракцию.

    Кто запрещал?

Ну, там приходили какие-то люди, говорили: «Пожалуйста, не рисуйте абстракцию, мы вам не разрешаем». Потом – что еще было…

    А «Ветер»?

«Портрет ветра»? Он за рубежом, у многих других есть. В частности, у...

    У меня есть, Володя.

У вас есть? Вы купили, да?

    Да, я купил.

А где деньги?

    Деньги отдал. Володь, это было в 79-м году.

Вы мне отд… Спасибо. Я не узнал. Простите, пожалуйста.

    Я фотограф – Сергей Борисов, наверное…

(Подходит, обнимает, плачет.) Большое спасибо. Большое спасибо, что вы есть! Какое счастье! Родители попали в больницу. Все равно что умерли – так заболели. Я не знаю, где они, искать их бесполезно, положение у них очень тяжелое. Сведений никаких у меня о них нету. Мать я видел в Кащенко, разговаривать она не могла со мной. Отца я видел, когда я был в Столбовой. А сестра приходит на секундочку, объясняет: «Живы родители. Я тебя не заберу». Это неприятно очень. Жить она со мной не хочет и не будет. Если меня вылечить в какой-нибудь больнице, то можно было бы вправду...