Один из 35 000

Я не знаю, почему человек, за чьей жизнью я наблюдаю уже год со своего балкона, вдруг стал задергивать шторы. Ему нечего скрывать, тем более – стыдиться. Лет тридцати пяти, брюнет, среднего телосложения, иногда к нему приходит подруга. Судя по тому, что вечерами она сидит за компьютером, пока он смотрит телевизор, а проходя мимо, слегка ерошит ему волосы, они вместе уже как минимум пару лет. Утром перед уходом на работу он, уже одетый формально и гораздо дороже, чем выглядит, выходит на балкон выкурить сигарету. Вечерами он возвращается около 21.00, выходит с мокрыми волосами из машины, вынимает из багажника спортивную сумку с теннисной ракеткой. Через минуту входит в гостинуЮ, уже в домашнем – всегда в шортах и безупречно отглаженной белой кофте с капюшоном. Включает телевизор, садится на диван, пододвигает столик с ужином, ест, сидя на краешке дивана и глядя на экран. Никогда не приляжет с тарелкой на груди и не поддастся соблазну есть по-свински. Похоже, что и соблазна такого у него нет. Около 23.00 выключает телевизор, убирает тарелку и гасит свет. Есть у него один изъян – нет стиральной машины, поэтому можно наблюдать и то, как он в общей прачечной долго и тщательно складывает в стопочку вынутые из сушилки носки и белье, бережно разглаживая рукой. По субботам и воскресеньям он садится к телевизору уже с утра, поза – слегка посвободнее. Иногда на секунду задремывает, спохватывается, пишет SMS, вновь засыпает с телефоном в руке. Ему незачем задергивать шторы. Он живет по правилам. Он один из нас.

Совсем недавно Я понял, что лица людей различаются не чертами, а обстоятельствами. Вы не замечали, как похожи лица спящих? И сколько общего в облике солдат, заключенных. Да просто одно лицо! У нас здесь то же самое. Когда меня впервые привели со всеми знакомиться, запомнился лишь один человек. Позднее я узнал, что у него рак. Выделяются только лица, для которых внутренние обстоятельства сильнее внешних. Среди тридцати пяти тысяч гладких, ясных и здоровых, любезных, спокойных и слегка отчужденных лиц. Среди одинаково стройных, подтянутых, красивых фигур (не видел здесь ни одного толстяка). Мало кто из моих знакомых не занимается спортом. Немногие тут питаются нерегулярно, недостаточно или избыточно, никто ни разу не напился в гостях, но не так много и непьющих совсем или обходящихся одним бокалом вина. Большинство занимается спортом два-три раза в неделю, хотя многие делают это ежедневно, так что нет смысла их куда-либо приглашать. Каждое утро в парке не иссякает поток бегущих. Не видно старых тренировочных штанов, все как один – в обтягивающих шортах, термобрюках, ветровках с престижными лейблами. На лодыжках и плечах отражающие ленточки, в темноте – лампочки на лбу или кармане, в ушах непременные наушники. Парочки одеты одинаково. Большинство бегает не просто так, а по специальному плану. Например, десять шагов вперед и стоп, потом еще десять шагов, и т.д. Некоторые не бегают, а просто быстро ходят, не спуская глаз с прибора с уходящими под одежду проводками. Лица людей, на бегу высоко задирающих ноги, при всей нелепости движений остаются совершенно серьезными, глубокомысленными и респектабельными. Я понемногу учусь. В моей прежней жизни такие вещи считались ерундой. Кое-что я уже испортил характерной для колонизатора глупостью – нельзя же начинать интеграцию в чужую культуру со слов «не может быть, что вы думаете это всерьез». Но теперь я ощущаю, как под влиянием хорошей еды, здорового образа жизни и одиночества растет мое понимание. Мне уже кажется нормальным отдать 500 евро за абонемент в спортивный клуб или нанять так называемого «консультанта по образу жизни», чтобы тот разработал для меня индивидуальную спортивно-оздоровительную программу. И только от нехватки понимания я пока еще считаю неприличным отказаться от приглашения на ужин или перенести прием гостей ради партии в сквош, языковых курсов (тоже распространенный вид спорта), похода в магазин или принципиального желания вовремя пойти спать. Вообще-то, гостей здесь собирают крайне редко. В моем круге знакомых из полусотни человек это происходит два-три раза в год и по большей части неудачно. Да и чего ожидать, если гости отчуждены, в разговор вступают неохотно, норовят уйти сразу после трапезы, а то и до десерта, чтобы успеть лечь спать, как заведено, в десять. Факт неудачной вечеринки обычно не афишируется по молчаливому соглашению – вне работы никто никому ничего не должен. Как бы ни было грустно юбиляру после званого ужина, где гости не скрывали недовольства подрывом привычного распорядка дня, это не обсуждается. Здесь это просто не принято.

Обычаи евроквартала, безусловно, определяет то, что здесь работает множество людей, мысленно (а по выходным – и физически) далеких отсюда. Они в других странах, со своими семьями. Здесь они только работают, но на самом деле их тут нет. Но это вовсе не означает, что одинокие люди, сетующие на чувство пустоты в жизни, привязаны к этому месту больше. Они сторонятся непредвиденных поворотов в жизни и часто отказываются от мероприятий с элементами непредсказуемости, каковым может быть, например, ресторан слишком экзотической кухни. Причина неизменна – режим. Режим, который я привык считать средством структурирования сложной и насыщенной жизни, указателем цели, здесь, где жизнь никак не назовешь интенсивной[1. Чиновник ЕС трудится 37,5 часа в неделю. Некоторые учреждения по пятницам работают лишь до обеда. У функционера ЕС в году 17 праздников, включая недельные каникулы от Рождества до Нового года, и 35-дневный оплаченный отпуск. После 17.30 и в выходные дни на рабочих местах встречаются и о делах в свободное время говорят исключительно молодые сотрудники, еще не усвоившие правила. Старшие товарищи нередко поучают младших обедать подольше и не посвящать службе нерабочие часы.], где ни у кого нет никаких реальных дел после 17.30, похоже, стал средством отстранения жизни от себя самого.

Частные разговоры, например, на перекуре или за обедом, касаются исключительно обустройства квартиры, покупок, еды, авиабилетов и погоды. Я не припомню здесь совместных интеллектуальных экспериментов или языковых игр. Я бы не стал даже говорить об этом, будь причиной поверхностности разговоров нехватка знаний или способностей к мышлению. Напротив, здесь работают блестяще образованные полиглоты, способные к точным формулировкам профессионалы высочайшего уровня с обширными знаниями в своей сфере деятельности. Мне еще никогда не было так приятно работать по найму, ибо здесь нет тупости или необъективности. Совещания конструктивны, неконкретность, пустословие и напрасный расход энергии пресекаются на корню. Здесь нет ничего личного, и хотя пересуды случаются, они не могут ухудшить твое положение. Ухудшить его может исключительно отклонение от правил. Карьерный рост, если только речь не идет о политиках или чиновниках высшего звена, зависит не от симпатий, а от количества проведенных на работе лет, и чиновник не в силах ни ускорить его, ни замедлить. И все же в сферах, не регулируемых правилами гражданской службы Европейских сообществ, царит нечто среднее между осторожностью и отсутствием интереса к своей собственной жизни. Они избегают. Со временем стало понятно, что избегают не лично меня, а избегают вообще. Но избегают ради чего? Где они пребывают? Я это место ощущаю как туман. Если одиночество, согласно ученым, скорее, болезнь, а не внешние обстоятельства, то место, где мы оказываемся после 17.30 в рабочие дни – кошмар этой болезни, состояние между сном и явью, где границы сущностей размыты, где человеческое мышление теряет ясность и критичность. Нет, оно не замкнуто в мучительные рамки, а протекает, скорее, автоматически, без интереса к себе. Возможно, это место, о глубинах которого мы узнаем только из перешептываний – ведь показатель самоубийств и психических заболеваний в рядах еврочиновников сильно выше среднего, особенно среди выходцев из более теплых в смысле климата и отношений стран.

Место, откуда я на все это смотрю, разумеется, моя прежняя жизнь в совершенно иной субкультуре, где заинтересованные разговоры о важном касаются всех без исключения сфер жизни. Место, где правила непредсказуемо меняются каждый миг, где нет границы между работой и частной жизнью, где сроки чаще нарушаются, нежели соблюдаются. Место, где люди всегда готовы изменить свои планы ради хорошего общества. Здесь же нет такого общества, ради которого стоило бы подвергать риску режим. Например, к вылету европейский чиновник готовится как минимум за два вечера, не принимая никаких приглашений – в первый вечер он совершает необходимые покупки и авансом оплачивает коммунальные счета, так как следующий счет придет во время отпуска, во второй пакует чемоданы по заранее составленному списку и вовремя ложится спать, чтобы накопить сил на дорогу.

Возможно, виновата жизнь в отрыве от реальной экономики. Евроквартал подобен дорогому имплантату в челюсти старой Европы и не имеет ничего общего с кровообращением окружающего мира. Нас не затронули ни финансовый кризис, ни экономический кризис, ни меры экономии. О местных стихийных бедствиях, бурях и наводнениях мы узнаем только из СМИ родной страны. Мы не любим этот город. А как чувствует себя город, где живет столько не любящих его людей? Нам противны его грязь, мультикультурализм, старомодное обслуживание и хаос в сфере общественных услуг, мы боимся местных жителей, хотя никто из нас почти ничего о них не знает. Одним из советов при поступлении на работу было – не носить пропуск на видном месте во избежание проблем с местными. На нас не распространяются налоговые системы отдельно взятых государств, вместо подоходного мы платим особый европейский налог в размере 5,5%, поступающий прямиком в европейский бюджет. Мебель, автомашины и бытовую технику нам продают без НДС, а к зарплате ежемесячно начисляют 16% за экспатриацию. Между жалованьем «на бумаге» и «на руки» разницы почти никакой (для сравнения – бельгийский работодатель отдает в виде налогов около 55% зарплаты). В середине года мы получаем пособие на дорожные расходы. Щедрые программы страхования здоровья и завидные пенсионные схемы. Наши трудовые контракты пожизненны, получка растет вслед за выслугой, чтобы быть уволенным, надо год напролет ходить на службу под наркотиками. Наши оклады перед каждым новым годом корректируются с учетом инфляции в Брюсселе, чтобы не падала покупательная способность. В конце прошлого года страны ЕС, возмутившись нашими «рекомендациями» по экономии, решили начать с нас и урезать поправку на инфляцию. Ответом стал дружный вопль: после обеда в субсидируемых Европой ресторанах чиновники в знак протеста явились в здание Совета, перекинув пиджаки через руку. Мой почтовый ящик был забит разъяренными письмами профсоюзов, и мы были готовы бастовать. Но не успели, так как Европейская комиссия подала в суд Европейских сообществ. Коллеги в ответ на попытки обсудить абсурдные элементы этого скандала («мечта, обвиняющая мечтателей») отвергали мой аргумент как плод извращенного мышления. «Речь не об этом. Речь о правилах», – говорили мне вежливо, но твердо, и эту фразу я уже слышал раньше, когда начальство оценивало мою работу. Единственный способ рассердить здешних – не соблюдать правила. Разве место, где действуют совершенные правила, не было всеобщей мечтой? Правила, порождающие человеческие свободы, благополучие, равенство, мудрость и покой.

Разве не может быть, что не правила виноваты в нашей жизни, а совсем наоборот, правила возникают при очень высокой концентрации «таких людей, как мы». Мы же здесь не случайно. На последнем конкурсе администраторов на 364 места было 37 000 претендентов. В первом отборочном туре, где отсеиваются добрые две трети, еще недавно[2.  В 2009 году систему отбора изменили, чтобы в первом туре больше внимания уделялось «потенциалу» кандидата, его способности действовать психологически адекватно в обыденных рабочих ситуациях. Неофициально поговаривают, что при старой системе на работу часто принимались люди, не способные выполнять обязанности, требующие социального взаимодействия. Интересно будет посмотреть, как новая система отбора через пару лет изменит брюссельский ландшафт.] применялся общий тест на знание учреждений и политики ЕС. Вопросы построены довольно странно – ни на один нельзя ответить верно, зная вещи лишь по существу. Правильный ответ отличается от неправильного фотографическими деталями. Для их знания нужна известная склонность к аутизму. Вот вы без особой надобности запоминаете даты, десятые доли процента, статистику и официальные названия контор? А у нас здесь все именно так. Свойство, похвальное в детстве, но никем не оцененное в последующей жизни. До приезда сюда. Но в такие пасмурные дни как сегодня, когда сидишь один-одинешенек в своем тихом сером кабинете и четко знаешь, что тебя ждет в ближайшие 30 лет, невольно закрадывается мысль о сатанинском плане – запереть способнейших людей Европы на этой зачарованной горе, где благополучие такое, что уже нет места мечтам, живости ума и порывам сердца. Запертые без видимых замков, скучающие от самих себя, мы радуемся только, когда возвращаемся из проведенного на родине отпуска. И все же всегда возвращаемся. Не знаю никого, кто бы покинул это место сам, по собственному выбору. Возможно, наша загруженность формальностями[3.  Около 30% бюджета, выделямого на зарплаты чиновников ЕС, уходят на перевод всего происходящего, до последнего слова, на языки 22 стран ЕС. Бывший (ради справедливости надо отметить – неоднозначно оцениваемый) комиссар ЕС Гюнтер Ферхойген в 2005 году отметил, что работа функционеров Комиссии более чем на 50% направлена исключительно на внутреннюю координацию в чрезвычайно сложном бюрократическом аппарате. Общеизвестен также факт конкурентной борьбы структур за влияние – призывы работать лучше для повышения престижа учреждения доводилось слышать и от главы Парламента, и от других генеральных секретарей.] – часть заговора, призванного обеспечить мир в замученной национальными амбициями европейской истории. Может быть, мы заколдованы, чтобы видеть смысл бытия в обустройстве квартиры и не стесняться разговоров о кредите на покупку кожаного дивана, словно это серьезно, словно цель жизни – построить декорации и сидеть в них подобно потухшим вулканам, когда ноги в тепле, а голова в тумане. Колдовство, которое уже нельзя отменить, хотя оно, возможно, лишает Европу политических и экономических сил, столь нужных сегодня для борьбы за новые правила на мировой арене. Я уже и не помню, каким был два года назад, когда приехал сюда «осмотреться». Недавно, заглянув в шкаф, я заметил, что моя одежда изменилась – вещи стали сдержаннее и дороже, чем выглядят. Я стал дважды в неделю в обед посещать спортивный клуб, а по четвергам хожу в музей. Подумываю подарить себе на Рождество эспрессо-автомат. Почему бы и нет, я же много лет о нем мечтал. Ведь совсем нечасто чего-то реально хочется. Уже и забылось, ради чего человеку стоит мучиться, и очень хочется поскорее втянуться в обычный дневной ритм, не совсем бесполезно, но как-то неловко прерванный написанием этого письма.