Разлом на карте и в истории

Далее я стал размышлять: а есть ли такое пространство, которому надо называться постсоветским, или его (уже) нет? [...] Все вместе это указывает на то, что постсоветского пространства больше нет. Ведь не считать же опасливую оглядку на большого соседа пространствообразующим признаком. Единого постсоветского времени тоже больше нет, разве что – общие воспоминания…

Алексей Левинсон. «Постсоветский момент». Неприкосновенный запас, 2010, 75 (73)

Смысловые контуры, которые страны Балтии прочертили на карте недавней истории, сами по себе заслуживают серьезного исследования. Дискурс «посткоммунистической Европы» монополизировали прежде всего поляки, чехи, венгры и другие центральноевропейцы. Они появились на карте мира за несколько лет до нас, в том «удивительном» 1989 году, когда надежды Балтии выйти из СССР были еще достаточно эфемерны. Что и дало им преимущество во времени. Одержавшие победу диссиденты Вацлав Гавел, Адам Михник и другие открыто говорили о расставании с коммунизмом уже в то время, когда мы еще только питали слабые надежды избавиться от своего Рубикса. Это позволило им включить понятие посткоммунизма в свой арсенал. Речь шла главным образом о судьбах стран, как их понимал Милан Кундера в своей знаменитой статье «Украденный Запад или трагедия Центральной Европы». То есть, цивилизованную, прозападную и развитую Центральную Европу после войны захватили пришедшие с Востока русские большевики; и сейчас, наконец, пришла пора ей вернуться на свои естественные позиции, а именно, в Западную Европу. Страны Балтии продолжали оставаться республиками СССР; в только что обретшей свободу Центральной Европе никто о них особенно не беспокоился – мол, от греха подальше.

В 1991 году Союз рухнул, и возникло понятие «постсоветские государства». Но и тогда страны Балтии оказались не очень удобными. Они не вступили в СНГ, зато довольно быстро были вовлечены в цивилизующую орбиту ЕС и НАТО, постоянно ссылались на межвоенный опыт независимости, которого не было ни у одной дру­гой республики СССР, и тому по­добное. Европа и США поначалу то­­­же относились к ним иначе, чем к Армении или Украине. Как страны – кандидаты в члены ЕС или «новые страны-участницы» они фактически были приравнены к Центральной Европе, что выделяло их среди прочих «постсоветских» государств.

И хотя Балтия, если смотреть об­ъек­­тивно, принадлежит и к пост­коммунистическим, и к постсоветским государствам, ее опыт чаще всего воспринимают sui generis. Что, в свою очередь, позволяет порой игнорировать этот опыт в исследованиях и о посткоммунизме, и о постсоветском пространстве – как говорится, это «не наш случай». Для стран Балтии более подходящим кажется другой «пост-», а именно, постколониализм. Но это отдельная тема. Постсоветское пространство на деле оказалось долговечнее посткоммунизма. Страны Центральной Европы сегодня не хотят больше говорить о себе в посткоммунистических категориях. С расширением ЕС они чувствуют себя просто как нормальная Европа, без какой-либо оглядки на коммунистический эпизод своей истории.

И напротив, постсоветское про­странство сравнительно живо. Если говорить в геополитических категориях, то посткоммунистическое пространство фактически является синонимом декларируемой Россией сферы влияния. У бывших советских республик с Москвой были иные отношения, чем у «сателлитов» Центральной Европы. Частично различия объясняются исторически. Россия всегда была сильным игроком на Кавказе и в Средней Азии, не говоря уже о Беларуси и значительной части Украины. Опыт политического самоопределения у этих стран невелик, и присутствие здесь России имеет глубокие корни. Однако это отнюдь не означает отсутствие антирусских настроений – их хватает с лихвой. И все-таки русский язык, российская администрация и армия здесь издавна воспринимались как нечто само собой разумеющееся. По крайней мере уже с XIX столетия петербургские правители видели себя как цивилизующую и модернизирующую силу на «отсталых» южных территориях – подобно британцам в Индии или французам в Северной Африке. Именно оттуда родом сегодняшнее покровительственное и высокомерное отношение России к постсоветскому пространству. Одним словом, младшие братья, без нас лучше и не пробуйте. Эта давняя традиция успешно пережила советские времена, и ясные сигналы о верности ей по-прежнему доносятся из современной России.

Но беда в том, что нынешняя Россия уже не в состоянии реализовать свои претензии естественного центра. Речь не идет о Балтии, где жива еще память о преступлениях 1940 года. Другие страны тоже понимают, что тесная дружба с Россией имеет и свою оборотную сторону, что она не единственный возможный партнер в современном глобальном мире. Во всем регионе есть только одна страна, которая ведет себя в полном соответствии с интересами России – это Армения. Остальные стараются проводить разнонаправленную внеш­­­­нюю политику, отказываются беспрерывно исполнять прихоти России. Сохранить влияние на всем постсоветском пространстве – легитимный интерес России. Однако цели этой пытаются достичь, проводя слишком близорукую политику, опирающуюся на высокомерные поучения и запугивание и в гораздо меньшей степени – на понимание интересов партнера. По мнению кремлевских идеологов, в ситуации, когда на границах России умножилось число ее недоброжелателей, виноваты все, только не сама Россия. Виноваты США, ЕС, Сорос, евреи, масоны и все прочие. Постоянно ругают Грузию за ее желание вступить в НАТО. Но мало кто в Кремле задумался о том, почему Грузия, союзница России со времен Георгиевского трактата 1783 года, вдруг выразила желание вступить в альянс и не связано ли это с поведением самой России.

Центробежные тенденции наблю­даются и в других местах. В Средней Азии доминирующей силой становится Казахстан, который, хотя и вступил в таможенную унию с Беларусь и Россией, все же старается проводить независимую внешнюю политику. Правда, на Украине в прошлом году был реализован проект 2004 года в лице Виктора Януковича. Но украинцы отлично помнят газовый шантаж 2006-го и не хотят его повторения, поэтому активно ищут союзников на Западе. Наиболее колоритная фигура в регионе это, безусловно, «батька» Лукашенко, которого российская элита и любит, и глубоко ненавидит. Беларусь присоединилась к Восточному партнерству ЕС и не упускает возможности показать России средний палец. В Молдове отстранены от власти коммунисты во главе с имеющим двойное гражданство российским чекистом Ворониным, что открыло перед ней европейские перспективы. Словом, интеграция постсоветского пространства под эгидой России сегодня представляется не слишком удачной, и попытки России изменить тон в отношении своих вассалов оправдались только частично.

Однако само по себе это региону ничего хорошего не сулит. Дело в том, что кризис привел к тому, что США и Европа утратили интерес к региону. Постсоветская эпоха действительно закончилась в том смысле, что после распада СССР Запад интересовала экспансия в Восточную Европу в надежде построить тут цивилизованные капиталистические демократии. Это время прошло. У Запада хватает проблем в других регионах. Россия относительно слаба, кроме того, она в какой-то мере интегрирована в мировое пространство: ее больше интересует членство во Всемирной торговой организации, а не территориальная экспансия. Малые страны буферной зоны наконец-то можно предоставить самим себе. Если достанет здравого смысла, они реформируются и модернизируются, станут нор­мальными, цивилизованными демо­кратиями. Если же нет, могут впасть в депрессию, продолжая возиться с призраками своего прошлого и причиняя вред разве что своим жителям, а не окружающему миру.

Постсоветское пространство, без­условно, не исчезнет. Оно будет существовать и как культурное пространство, пока люди смотрят «Бриллиантовую руку» или слушают Высоцкого. Оно будет существовать и в политическом смысле – как пространство с высокой степенью коррупции, слабым гражданским обществом, продажными средствами массовой информации и тоской об авторитарном правлении. Но сегодня постсоветское пространство утратило свою роль глобальной исторической арены, к которой, как двадцать лет назад, было приковано внимание всего мира. Это трудно принять многим, тем, кто, исходя из собственного опыта мировой истории, по-прежнему воспринимает Восточную Европу в категориях «конфликта цивилизаций» или «геополитической катастрофы». И все же, может быть, конструктивному меньшинству региона поры бы уже оставить в прошлом убежденность в своей исторической обреченности – неважно, в какую бы «пост-» форму ее не обряжали.