Ночное видение

«Первую любовь» Владимира Набокова я прочитал в шестнадцать лет. Он описывает поездку на Норд-Экспрессе – поезде, ходившем из Петербурга в Париж. «Я и дома старался бывало заманить сон тем, что пускал сознание по привычному кругу, видя себя, скажем, водителем поезда», – пишет Набоков. Но потом, уже во сне, «я видел совсем-совсем другое – цветной стеклянный шарик, закатившийся под рояль, или игрушечный паровозик, упавший набок и все продолжавший работать бодро жужжащими колесами». Из-за этого закатившегося под рояль цветного стеклянного шарика я и захотел стать писателем.

Набоков – один из величайших мечтателей и проживателей утраченного времени, и автобиография «Память, говори»¹, где этот стеклянный шарик возникает вновь, является, на мой взгляд, его лучшим произведением. Другую главу этой книги – «Портрет моего дяди» – отличает особенно красивое окончание: «Зеркало насыщено июльским днем. Лиственная тень играет по белой с голубыми мельницами печке. Влетевший шмель, как шар на резинке, ударяется во все лепные углы потолка и удачно отскакивает обратно в окно. Все так, как должно быть, ничто никогда не изменится, никто никогда не умрет». Это Набоков во всей красе – не надменный и презрительный, не болезненно щербатый (у него иногда выскакивали бородавки, жировики, волосяные невусы), а полный любви и печали; это человек, потерявший родину и теперь воссоздающий ее так, будто он на пикнике в парке родового поместья под Петербургом расстилает плед гиперреалистических описаний и кладет на него давно утраченные, но безупречно отполированные ложки и половники из своего детства; это стереоскопическое царство грез с конкретными закатами, видами из окна и березовыми аллеями существует до сих пор и будет существовать вечно, обессмысливая тем самым страшные следы тоталитарного насилия.

«В поисках ключей и разгадок я рылся в своих самых ранних снах», – пишет Набоков в своей автобиографии, и это неслучайно: в длинных абзацах «Память, говори» даже солнечный зайчик будет светиться вечно и не потеряется ни одна шальная субчастица человеческой жизни. «Признаюсь, я не верю в мимолетность времени – легкого, плавного, персидского времени! – пишет Набоков. – Этот волшебный ковер я научился так складывать, чтобы один узор приходился на другой».

Но вот что забавно в связи с этими мемуарами: похоже, они были написаны под влиянием авиационного инженера и страстного рыболова по имени Джон Данн. В 20-е годы Данн ошарашил литературный мир своей сейчас уже основательно забытой теорией снов, которую он называл сериализмом. На самом деле эта теория – сама по себе зубодробительный и парадоксальный бутерброд из псевдонаучной парапсихологии – соединяла в себе сразу три: теорию времени, теорию бессмертия и теорию о том, что сны бывают вещими. Книга Данна «Эксперимент со временем» вышла в 1927 году и выдержала несколько переизданий. «Мне эта книга показалась фантастически интересной», – писал Герберт Уэллс в огромной статье в «Нью-Йорк Таймс». Йейтс, Джойс и Уолтер Де Ла Мар размышляли о выводах из этой теории, а издательство Томаса Элиота «Фабер» выпустило в 1934 году ее удешевленный вариант в бумажной обложке – примерно тогда же Элиот писал поэму «Бёрнт Нортон» о том, как настоящее содержится в прошедшем и будущем и наоборот.

«Эксперимент» Данна, вероятно, стал тайным источником, своего рода кротовой норой литературы ХХ века. Дж. Б. Пристли считал, что «Эксперимент со временем» был «одной из самых любопытных и важных книг эпохи», и написал на ее основе несколько пьес. Философ и радиожурналист С. Э. М. Джоуд говорил об этой книге: «Ее можно порекомендовать всем, кто хочет научиться предвидеть собственное будущее». Клайв Стейплз Льюис написал рассказ «Темная башня» на основе идей Данна. Дж. Р. Р. Толкин опирался на них, придумывая древнюю историю Средиземья. Агата Кристи писала, что книга Данна позволила ей «понять безмятежность глубже, чем когда-либо». «В Англии только и говорят что о Джоне Данне – человеке, прославившем сны», – писал в 1935 году газетный колумнист, предупреждая в то же время, что от обилия графиков в книге можно «подвинуться рассудком». Роберт Хайнлайн ссылается на теорию Данна в рассказе «Иноздесь» 1941 года. В 1940-м рецензию на книгу пишет Хорхе Луис Борхес: «Данн указал, что в смерти мы учимся пользоваться вечностью»². «Он утверждает, что будущее – со всеми своими превратностями и подробностями – уже существует», – пишет Борхес. Позже выходят еще несколько книг Данна, развивающих идеи из «Эксперимента со временем». Одна из них примечательным образом носила название «Ничто не умирает» (1940).

Ничто не умирает и никто не умирает, никто никогда не умрет. Данн, маленький человек с «большой светлой головой», как выражается Пристли, считал, что все уже случилось и все бессмертны; что время – это рай слегка пористой симультанности, в который можно попасть, пусть и не прямо, внимательно изучая свои сны каждое утро.

Этот парафилософ от аэронавтики разрабатывал свою теорию долго, на протяжении десятилетий. В 1899 году, когда родился Набоков, Данну приснилось, что он спорит с официантом о том, полпятого сейчас или нет. Когда он проснулся, он увидел, что его часы стоят и показывают как раз полпятого. Можно ли считать это случаем ясновидения? Он не был уверен. В другом сне ему повстречались трое усталых мужчин в потрепанной военной форме, и один из них сказал, что он едва не умер от тропической лихорадки в Судане. На следующее утро он прочитал в «Дейли Телеграф» о смерти трех участников экспедиции, которая только что прибыла в Хартум. (Гхм, странно.)

В 1902 году Данну приснился остров, от которого идет пар. «Боже мой, – сказал он себе во сне, – сейчас же все взорвется!» Он открыл «Телеграф» и увидел новость об извержении вулкана Мон-Пеле на Мартинике. В 1913-м ему приснилось, что в Шотландии у Ферт-оф-Форт сошел с рельсов поезд. Несколько месяцев спустя в 15 милях от моста Форт сошел с рельсов «Летучий шотландец». «Я страдал, – писал Данн, – от какого-то необычайного изъяна в моих отношениях с реальностью, изъяна столь исключительного, что мне приходилось воспринимать – редко, но регулярно – огромные пласты во всех отношениях нормального личного опыта так, будто они утратили свое истинное положение во Времени». Данн считал, что ему снится будущее.

В 1924 году он пишет книгу об изготовлении полупрозрачной приманки для рыб, которые воспринимают ее как приятный лучик солнца. И вот в 1927 году выходит его суперхит «Эксперимент со временем», где описания множества его снов сопровождаются запутанными – местами почти нечитабельными – объяснениями того, что при этом должно было происходить в его большой светлой голове, и сложными чертежами. Данн настаивает, что его вещие сны не голоса мертвых и не оккультные или астральные послания. Нет, его сны – это примеры подлинного серийного предвидения, являющегося следствием существования бессмертной души, которая в виде точечного сознания находится в многомерном, пострелятивистском, бесконечно регрессивном и/или вложенном само в себя поле Времени. (Данн всегда пишет «время» с большой буквы.)

Красное фаберовское издание «Эксперимента со временем» я купил в 1991 году в букинисте «Абакус бук шоп» на Грегори-стрит в Рочестере, штат Нью-Йорк. С тех пор он переехал на Монро-авеню, но, согласно теории Данна, магазин по-прежнему находится на старом месте в одной из матрешек универсального Времени и его некупленная книга все еще стоит там на полке. В чтении я продвинулся не слишком далеко. Данн пишет о своей теории: «Сериализм открывает существование разумной души – индивидуальной души, у которой есть конкретное начало в абсолютном Времени; это душа, чья бессмертность, находясь в другом измерении Времени, не сталкивается с видимым нам концом жизни человека в физиологическом измерении Времени». Меня поразили его пророческие сны, «Сверхразумы» и «Супертела» – как будто разговор шел о сивиллах и ангелах в небесной иерархии, только на новый, модный манер. А его псевдогеометрические фигуры, напоминающие объяснения эйнштейновского пространства-времени в популярных изданиях, показались мне – чтоб не обидеть – несколько чудаковатыми.

Где-то на извилистой тропе ХХ века наш верховный сновидец Владимир Набоков познакомился с теориями вещих снов Данна и был явно ими вдохновлен. Трудно сказать, когда это произошло, но в 30-е годы все уже только и говорили что об «Эксперименте» Данна. В романе «Король, дама, валет» (1928) Набоков описывает ложное пробуждение в многоуровневом сне: «Словно поднимаешься со слоя на слой и все не можешь достигнуть поверхности, вынырнуть в явь». В «Даре» (1938) он пишет о бесконечной свободе сна: «Как всякий сон, бесконечно свободный и сложный, но сворачивающийся как кровь, по пробуждении». В романе 1935 года «Приглашение на казнь» герой объясняет: «Называемое снами есть полудействительность, обещание действительности, ее преддверие и дуновение, то есть что они содержат в себе, в очень смутном, разбавленном состоянии, – больше истинной действительности, чем наша хваленая явь, которая, в свой черед, есть полусон, дурная дремота, куда извне проникают, странно, дико изменяясь, звуки и образы действительного мира, текущего за периферией сознания». В «Истинной жизни Себастьяна Найта» – первом романе Набокова, написанном по-английски – женщина говорит Найту, что «довольно наслушалась рассказов о его снах, снах во снах и снах во снах его снов»³.

В 1955 году Грэм Грин шокировал Лондон тем, что в своей статье в «Таймс» назвал вышедшую в Париже «Лолиту» одной из трех лучших книг года, тем самым защитив Набокова от возможного преследования по закону о борьбе с непристойностью. Роман стал бестселлером, и Владимир с Верой заработали огромные деньги на продаже прав на экранизацию Стэнли Кубрику, после чего переехали из США в Европу. Набоков познакомился с Грэмом Грином в Лондоне, и они начали переписываться. В октябре 1964 года оба писателя – по поразительному совпадению (или нет: возможно, они договорились о совместном научном эксперименте) – начали записывать свои сновидческие приключения в манере, очень похожей на метод утренних заметок Джона Данна.

Сновидческий дневник Грина, который он вел много лет, вышел в 1994 году. «Мой собственный мир» – невероятно познавательная книга, но «Эксперимент» Данна там упоминается лишь вскользь. Набоков же фиксировал свои сны, как он сам пишет, «чтобы проиллюстрировать принцип обратной памяти»; эти записи делались карандашом на знаменитых карточках три на пять. Там есть ссылки на Данна, однако эти документы не публиковались при жизни писателя. Сейчас с ними, всесторонне откомментированными и проанализированными, можно ознакомиться в книге «Сны на фоне бессонницы: эксперименты со временем Владимира Набокова» под редакцией Геннадия Барабтарло, критика и переводчика, преподающего в университете Миссури.

Барабтарло старается максимально внятно изложить идеи Данна – хотя и возмущается многочисленными «прикладными алгебраическими формулами» – и включает в качестве четвертой части книги пестрое собрание разношерстных пассажей из набоковских изложений снов и его сновидческой феноменологии. Вот, например, сон из «Истинной жизни Себастьяна Найта», в котором Себастьян снимает перчатку, и «из нее вываливается содержимое – лавина крошечных рук, вроде передних лапок мыши, сиреневато-розовых и мягких, – и они сыплются на пол», а девушка в черном собирает их и кладет на блюдо. «Каждый сон – лишь анаграмма дневной реальности», – пишет Набоков в одном из своих последних романов – «Прозрачные вещи». В «Лолите» слово «сонный», по моим подсчетам, встречается десять раз⁴.

Однако сердце книги Барабтарло – в красивом издании Принстонского университета с гостиничной подушкой на обложке – это сновидческие карточки три на пять 1964 года. Набоков всю жизнь принимал снотворное, постоянно увеличивая дозу, причем ему приходилось несколько раз вставать ночью из-за проблем с простатой (иногда он помечает время своих ночных походов как WC). Тем не менее ему снились прекрасные сны о проблемах всемирно известного писателя, как, например, в декабре 1964 года, когда он проверял французскую версию «Бледного пламени»: «Во вторую ночь здесь (“Отель дю Торри” с большим хвойным садом) в зловещей полудреме я увидел в прожилках тусклого света, пробивающегося сквозь планки ставень, кусок незнакомого текста, переведенный на французский». В следующую ночь возник новый зловещий образ – будто бы из рассказа М. Р. Джеймса: «Огромная черная лиственница, неожиданно притворившаяся рождественской елкой без игрушек, гирлянд и мишуры, в своей абстрактной наготе являла собой символ вечного распада».

Следующей ночью Набокову приснилось, что он ищет карандаш, чтобы начать проверять работы студентов, и у него проблемы из-за «мерзкого и запутанного» романа с чьей-то женой: ее невысокий, активно жестикулирующий супруг устраивает скандал. «В бешенстве я беру его за шкирку и вышвыриваю во вращающуюся дверь так, что он какое-то время крутится над землей». Уж не умер ли этот приснившийся муж? «Нет, он с трудом поднимается и ковыляет прочь. Мы снова принимаемся за бумаги». 30 декабря Набокову снится, что он одет в темные брюки и светло-зеленый верх от пижамы. Девушка в голубом едет на велосипеде. Ага! Но Набоков просто ищет свои носки, пока «советские делегаты проходят по дороге». Вера тоже рассказывает мужу свои сны, и он заносит их в свою коллекцию. Как-то раз ей приснилось, как «по мебели ползут большие голые гусеницы с черными мордами». Набоков ошибочно полагает, что нашел неопровержимые доказательства данновской теории «обратной памяти». Ему снится музей, и через три дня он видит фильм о музее, который кажется ему знакомым. Он делает вывод, что этот сон был основан на воспоминании о фильме, который он тогда еще не посмотрел. Барабтарло справедливо указывает, что на самом деле этот сон Набокова частично воспроизводит его собственный рассказ «Посещение музея».

Это закольцованная, хронологически запутанная книга, полная многогранных бессонных головоломок, основанных на творчестве Владимира Набокова. Все теории вещих снов – фальшивки. А вот набоковские рассказы и автобиографические эссе – настоящие обратные сны, где будущее и прошлое переплетаются, а прошлое светится, как прозрачная приманка для рыбы у Данна.

© The New Republic, 21 февраля 2018 г.