Отрезанные тени прошлого

Я об этих фотографиях писал почти двадцать лет назад, когда многие из сегодняшних источников были недоступны. Кроме того, тогда мне было важно что-то понять, изучая только фотографии Антанаса Суткуса, на которых отображен визит Жан-Поля Сартра и Симоны де Бовуар в Литву с 26 июля по 3 августа 1965 года. За это время изменилось мое отношение к письму и в мои руки попали материалы, которые могли повлиять на мой взгляд, однако мне не хотелось менять сам подход: писать о фотографии, пытаясь сопоставить свои впечатления с рациональным, основанным на источниках подходом, поэтому часть старого текста смогла перекочевать и сюда (главным образом та, что касается самих фотографий и, пожалуй, моего отношения к Сартру).

Одним словом, мой тогдашний текст начинался с воспоминания. Речь шла о каталоге, где я увидел фотографии, которые считал утраченными для своей памяти: пожилой человек, ссутулившись, идет по направлению к белой горе, сложив руки за спиной. Возможно, потому что снимок мне очень нравится, у меня сложилось впечатление, что это последняя фотография Сартра. Сартр был как иллюстрация к своим высказываниям: если бытие не наваливается на тебя, как дикий зверь, то это значит, что ты находишься вне бытия. Позднее в пустыне Гоби, стилизуя фотографию Сартра, я попросил старика монгола сложить руки за спиной и уходить в гору не оглядываясь. И сфотографировал. (На снимке видно, что старый жулик косится назад.) Вернувшись в Ригу, я приложил немало усилий, чтобы найти «последнюю» фотографию Сартра, но так и не нашел. Когда я почти уже смирился с мыслью, что я все это придумал, мне неожиданно попался на глаза каталог выставки, на обложке которого красовалась фотография, та самая. Рядом было написано: «The photographs are exhibited for the first time». А над картинкой черными буквами по черному: «Jean-Paul Sartre et Simone de Beauvoir», и белыми, немного меньшими, курсивом – «Antanas Sutkus»¹. «Белая гора» оказалась просто Куршской косой.

Вскоре после этого я отыскал Антанаса Суткуса для разговора о том, как он фотографировал Сартра. Учитывая, что в советское время визит гостей с Запада – к тому же в данном случае это были совершенно особые гости с Запада – был невозможен без строгого контроля КГБ, чуть ли не первый вопрос, который я задал Суткусу, был о том, как так получилось, что визит Сартра и Бовуар снимал именно он. Тот же вопрос ему позднее задавали Ангелика Лизиус и Мелани Ринг в интервью, опубликованном в качестве предисловия к альбому Антанаса Суткуса «Sartre & Beauvoir: Cinq jours en Lituanie» (2005). В обоих разговорах Суткус почти слово в слово повторил одно и то же: «Я тогда работал в газете Literatūra ir menas (“Литература и искусство”), документировал литовских писателей в их поездках. Почетных гостей должен был сопровождать лауреат Ленинской премии, председатель Союза писателей Литвы Эдуардас Межелайтис с женой и сыном и писатель Миколас Слуцкис. Я тогда дружил с Миколасом, он сказал мне, что у него в машине есть свободное место, и предложил поехать с ними». Таким образом в тщательно отобранной группе вместе с Межелайтисом, который за свою поэму «Человек» получил высшую в то время со-ветскую премию, и видным романистом Слуцкисом оказался 26-летний фотограф. Конечно, кто-то должен был следить за Сартром, и всем было примерно ясно, кто это был, по меньшей мере относительно себя. «Это не мог быть Межелайтис, и его семья тоже, Слуцкис не мог быть, а тем более я. Потому что я себя знаю», – говорит Суткус.

В том, что Сартра и Бовуар в Литве сопровождают «слышащие уши», ни у кого в компании писателей сомнений не было; Суткус дает понять, что о политике поэтому никто не говорил, зато много говорили о литературе. Это было время самиздата и «Иностранки», литовцы читали на польском, и Сартр мог быть удивлен, что какой-то молодой литовский фотограф увлеченно говорит о Джойсе и других западных писателях. «Мы друзья, которые хотят понять», – сказал Сартр, и само слово «друзья» уже свидетельствует о том, что Сартр не хотел понимать ничего. Он то и дело приставал к советским писателям с вопросом, почему колхозники в сельских домах культуры не играют «В ожидании Годо». «Нет, я просто не могу найти никакого объяснения тому, что такой прогрессивный, левый писатель, друг всего угнетаемого человечества и выразитель его страданий, как Франц Кафка, умерший тридцать восемь лет назад, совершенно не известен советским людям, защитникам мира и человечности, борцам за справедливое будущее, братьям всех угнетенных мира», – сказал Сартр в 1962 году в беседе с московскими интеллигентами.

По рассказу Суткуса, в самом конце визита после многочисленных разговоров о современной литературе Сартр спросил его: «Так что ты пишешь – прозу или поэзию?» – «Я даже любовные письма не пишу, я – фотограф». Сартр, говорит Суткус, «схватился за голову: он позволял себя снимать только одному фотографу»². Анри Картье-Брессону.