Пикник на обочине 2

В последний раз сознательно и с интересом я слушал радио в детстве. Родители не разрешали мне смотреть сериал «Криминальная Россия» из-за того, что я стал лунатиком. Поэтому в своей комнате я нашел дублирующую частоту телевизора и поставил ее на запись. Поздно вечером я слушал запись со всей рекламой, пытаясь представить по звуку открывающейся банки или чмоканью губ, что именно предлагает изображение. В одной серии милиционер-маньяк насиловал и убивал девочек, которых ловил в метро без билета. Потом он неожиданно признался в содеянном – вслух, но медленным, очень четким шепотом: «Я чистосердечно признаюсь в том, что...» И я никак не мог понять, с чем связана радикальная перемена тона. В моем инфантильном сознании его громкий шепот остался загадкой. В передаче говорилось, что у маньяка была психологическая травма – бабушка заставляла его ходить в колготках, а дети в детском саду порвали эти колготки в промежности и натянули ему на голову. По-моему, даже если бы они так не сделали, носить колготки – само по себе травма; впрочем, милиционер и вправду получал удовольствие от разрезания этого предмета одежды перед половым актом и выбирал жертв, на которых эти колготки были. Много лет спустя я, кажется, понял и причину его шепота. Получив возможность увидеть десятки раз прослушанный материал, я дошел до леденящих кровь кадров с признанием. Тут я и увидел, что следователь держит перед лицом подозреваемого советский микрофон. Очевидно, звукозаписывающее устройство искажало звук, поэтому маньяка заставили говорить четко, но как можно тише.

С Константином Раудиве меня объединяют не только интимные отношения с радио – мы еще и учились в одной школе. Я не окончил ее из-за плохого поведения, но и у него бывали трудности, только финансовые. Я благодарен ему за редкие праздничные дни, когда уроки переносили или отменяли из-за чествования знаменитых выпускников. Был день, когда им отводили все наши кабинеты, и в Краславскую гимназию стекались толпы интересующихся. Больше, правда, чествовали человека понятной судьбы Валдиса Грантса-Краславиетиса, разнообразное творчество которого цитировалось на стенах школьных коридоров. В детстве фамилия Грантс казалась настолько связанной с капитаном Грантом из списка литературы для обязательного чтения, что его сын мог оказаться местным Робчиком, а бутылку с призывом о помощи находили в животе сома из излучины Даугавы, привлеченного звуком квока. Недаром и Ницше, застигнутый однажды на радиозаписи Раудиве, говорил на латгальском языке.

В честь столетия Константина Раудиве группа энтузиастов решила отправиться к родному дому своего кумира в приграничном районе, чтобы во тьме ночи вступить в контакт с его духом. Я числился среди приглашенных на это историческое событие.

Шофер переполненного микроавтобуса был удивительно похож на Жижека, о чем я ему тут же и сказал, услышав в ответ, что он даже согласен со словенским философом, хотя и не во всем. Имея в виду Жижека за рулем, можно было решить, что мы немедленно покидаем территорию капитализма. И вправду – за моей спиной тут же началась многообещающая беседа: один подчеркнул, что ходит только к психиатрам, другой перечислил по меньшей мере пять, по его мнению, хороших психиатров-мужчин, а также упомянул о клоназепаме. Бородатый молодой человек по имени Франт Лестер жаловался, что его уволили с работы. Выяснилось, что он весь день готовил котлеты и мяско, а потом пришел коллега и велел ему выбросить все это, к тому же без всякой объективной причины. Потом коллега начал учить, как правильно убирать со стола, но под конец набросился на него с кулаками. Франт только защищался, но на записях с камер наблюдения сохранилась сцена, когда он бьет своего противника, и, как указало начальство, с особой жестокостью. «Почему у нас все вышестоящие выдумывают невесть что, не объясняют, не вникают, ничего не говорят, а просто орут?» – спросил он риторически, и катящееся в темноте транспортное средство на мгновение охватила тишина.

Поездку скорее можно было посвятить памяти Хантера Томпсона, потому что кругом непрерывно шуршали мешочки со вспомогательными веществами для вызывания духов, звучали названия неизвестных мне пищевых добавок, а интонации пассажиров понемногу становились все более седативными, убаюкивающими. Тут у кого-то закатилась таблетка, там на пол упала аккуратно вырезанная ножницами марка, которую перед возвращением арендованного фургончика было обещано любой ценой найти. У кого-то пропала перчатка, но вместо того, чтобы разыскать ее, все снова и снова повторяли, что пропала перчатка, проявляя к самому факту исчезновения совершенно равнодушное, я бы даже сказал, дистанцированное отношение.

Концессионеры намеревались, разведя костер, провести всю ночь на месте, где когда-то стоял родной дом Раудиве, а водитель обещал приехать за ними в назначенное время утром.

Франт сказал, что ему не нравится пить кофе, потому что тогда он делает на работе больше, чем другие, но добавил, что у него свободный график и периодически надо ходить показываться. В кругу пассажиров он был не один с такой биографией.

Юноша по имени Сириус, по-видимому, отвечавший за распределение активных веществ и теоретическую базу паломничества, назначил Франта Лестера отвественным за проведении мероприятия. Когда родилась идея вдохнуть веселящий газ, водитель забеспокоился, не скажется ли это на запахах в салоне арендованного автомобиля, но Сириус заявил, что совершенно не скажется. Газ действительно нельзя было унюхать, только салон наполнился хрипом вдыхавших и словами признательности.

К тайному ордену психонавтов присоединилась вторая машина с рыцарями света, тоже готовыми к встрече с духом Раудиве. В сумерках мы пролетели над гнездом кукушки, автобусик окрасился радужными цветами, только по радио звучал не Jefferson Airplane, а классическая музыка.

Незадолго до границы Сириус вдруг заявил, что у всех должны быть паспорта. К счастью, у меня он был; один из пассажиров то ли находился под надзором службы пробации, то ли был в розыске, но это никого не смущало. Поездка затянулась, стало ясно, что мы не успеем приехать в пункт назначения к полуночи, хотя это считалось существенным. На глухой сельской дороге автобусик обогнал машину погранслужбы, те немедленно включили сирену, приказывая остановиться. Пограничник спросил, куда мы направляемся и зачем. Услышав о Раудиве, он нахмурился. По выражению лица было не понять, как пограничник может относиться к ученому отшельнику. Возможно, их этому специально учат – быть непроницаемыми, эмоционально нейтральными и готовыми найти вьетнамцев даже под сиденьями. Он взял наши документы, где-то записал имена и разрешил ехать дальше.

Последний населенный пункт, мимо которого мы проехали, был Асуне, и на этом признаки цивилизации кончились. Водитель высадил нас неподалеку от места, где некогда стоял дом Раудиве, и уехал на пару часов поспать у какого-то своего товарища. Нас ждала промозглая ночь. Кучка людей осталась стоять посреди поля, украшенного заснеженными рулонами сена. Дорога была цвета чайного печенья, слой снега напоминал сахарную пудру. Мы побрели по замерзшему рельефу печенья к мемориальному камню, ветер обжигал лица. Полная луна хоть и скрывалась за тучами, но все-таки сообщала дороге некоторую видимость. На опушке леса ветер чувствовался гораздо меньше, появилась надежда, что по крайней мере дух он не унесет.

У дома Раудиве началось осознание разных вещей: оказалось, что Франт взял радио не с теми батарейками, кто-то еще не выполнил своего задания и не купил горючую жидкость, что было залогом выживания. В итоге легче было перечислить забытые предметы, чем те, что взяли с собой. Когда рука Франта все же запустила похожий на рацию радиоаппарат с чудной проволочкой вокруг антенны, в нем послышалось шипение. Франт прислонился спиной к памятному камню, как сталкер к дерну своей зоны, и Сириус протянул ему очередной розовый шар с веселящим газом. Его надо было вдохнуть зараз, и это условие руководитель мероприятия с трудом, но выполнил. Шар съежился, как кожа после похудения, а радио тихо выпало из рук Франта. Через несколько минут под яблонями и березами послышалось его довольное бормотание.

Надо было срочно развести костер, но ни пилы, ни топора ни у кого с собой не оказалось, а из-за снега большая часть дров отсырела. Франт взялся разжечь огонь, но у его действий была своеобразная и очень отдаленная корреляция с обещанным. Он твердил: «Сейчас будет, сейчас будет, сейчас, сейчас, я знаю, да, да, да, сейчас, да, начнется огонь, огонь, пойдем, я знаю, сейчас, да, посмотри, будет прямо сейчас». С первого взгляда было ясно, что огня не только не будет, но и что вера в чудо в этих северных условиях может закончиться, как поход Дятлова, особенно если учесть преисполненное блаженства состояние сознания некоторых участников. Франт ломал прутики и сгребал их к костру, словно высыпавшиеся из корзины боровики, свято веруя, что их краткое горение – именно то, чего нам не хватает. Привезенным с собой колбаскам и мясу, которые вместе с грилем оттащили к жилищу духа, вероятнее всего, суждено было замерзнуть подобно останкам доисторического животного. Тем временем Лестер постоянно орал (прямо как его начальники), а также мяукал, лаял и демонически хохотал. Я предложил сходить вместе с ним за дровами и включил фонарик; руководитель согласился, однако никуда не пошел. Он сказал: «Да, дрова нужны. Нужны дрова. Нужны. Дрова. Они действительно нужны. Все остальное теперь не нужно, а дрова нужны». И остался на месте – правда, развевался, как флаг, не будучи в состоянии ни секунды простоять прямо.

Через пару часов бесплодной возни костер все же начал слабо гореть. Кто-то уселся рядом с источником тепла; один молодой человек скрутил косяк, а потом мудро констатировал: «Огонь – это всё. Деревья сгорят, останется пепел, и деревья снова могут расти. Я понял».

Франт не переставал завывать, скрежетало и радио, которое поначалу передавало что-то похожее на Равеля, но потом поток музыки стал дергаться и задыхаться. «Раудуве! Раудуве!» – истошным голосом вопил руководитель мероприятия, воздевая руки к небу. Кто-то поправил: «Раудиве». Франт Лестер сразу же согласился, ошибка была вызвана его мозговой клавиатурой, на которой «у» находилось рядом с «и». Но тут по радио триумфально зазвучал голос – только не Раудиве, а Лукашенко, очевидно, чтобы подчеркнуть, что мы находимся в местах, некогда принадлежавших Витебской губернии. Лукашенко говорил о важности популяризации спорта среди молодежи, на ветру пульсировало слабое пламя костра, вопли Франта распугали диких зверей в радиусе нескольких километров. Близость Беларуси заставила телефоны сменить время, причем это происходило прихотливо и выборочно, безусловно, давая понять, что реальность относительна. Хотя в ту ночь, безусловно, не было ничего, что натолкнуло бы на другое понимание.

Кто-то бросил в огонь сухой борщевик, кто-то другой указал на ядовитость сока этого растения, третий возразил, что сока там больше нет. Несколько часов прошло в попытках согреться, попутно наблюдая за агонией руководителя. Может быть, Раудиве хотел, чтобы мы все умерли, и поэтому воплотился во Франта: тогда он, по крайней мере, мог бы слушать наши голоса в паузах между шипением радио. Но пока говорил только Лестер: «Сейчас будет мясо, сейчас будет гриль, сейчас, подожди, подожди, подожди…» Но не было ничего. В какой-то момент Франт взялся за чашку чая, сразу же о ней забыв, обернулся и наступил на дрова, потом снова принялся за чай, беспрерывно все это комментируя. Один молодой человек пытался снимать сеанс на видео, задавая верховному жрецу наводящие вопросы. «Расскажите, зачем вы сюда явились?» Ответ прозвучал так: «Раудиве». – «Какими методами вы хотите его расслышать?» – «Хорошими». Интервьюер попросил рассказать побольше об этом таинственном и великом человеке. Франт переспросил: «О котором?»

Один из участников паломничества исчез, и долгое время его не было видно. Я решил, что он забрел в канаву, чтобы заснуть там навеки в позе эмбриона. Иногда под самый занавес замерзшие раздеваются, ощутив попытки организма повысить температуру, и в таком раздевшемся виде их и находят потомки. Однако молодой человек все-таки оказался жив, внезапно вынырнув из чернильной темноты.

Когда крики Франта Лестера всех утомили, кто-то предложил ему заткнуться, получил в ответ: «Простите», и крики продолжились. Тогда Сириус сказал, что это уже не смешно, призвав мобилизоваться и подумать о еде. Однако установка гриля и попытка поджарить колбаски оказались крайне сложным процессом. Металлическую коробку вертели, валяли и терзали, как невиданное изобретение инопланетян, загадку которого надо было срочно разгадать. Когда кто-то попытался вмешаться и помочь, раздался вопль. Ненадолго его прервало бормотание, потом вопли возобновились: «Подожди! Сделаем так! Нет, не получается. Почему не получается? Гриль, почему? Подожди!» Лестер хотел поставить гриль в костер, потом рядом, потом пересыпать уголь, но, пытаясь решить эту задачу, стоял на месте, как портовый кран, тупо уставившись на костер: «Надо пересыпать, но как это сделать?» Наконец, общими усилиями угли были пересыпаны. На решетку водрузили первые колбаски, которые этой ночью Лестер уже ронял на землю, чем и объяснялась их частичная потоптанность.

У развалин родного дома Раудиве под чавканье колбасками происходил ночной диалог. Один парень, глядя на другого, задумчиво произнес: «Я видел тебя во сне. Ты был моей служанкой». И захихикал. Служанка, то есть другой парень, сказал: «Ты сейчас меня реально пугаешь». Затем в радиоприемнике вновь зазвучала музыка и кто-то добавил: «Оркестр Лукашенко».

Хотя телефоны ловили только сеть соседней страны, Сириусу удалось договориться с шофером о времени нашей эвакуации; ждать оставалось еще полтора часа. Под утро выяснилось, что у Франта Лестера была c собой горючая жидкость и сухой спирт, и это вызывало в нем радость. Потом он начал крутить в руках свое радио и восхищаться его антенной. Дрова быстро прогорели, и как только открытое пламя иссякло, наступил леденящий холод. Франт Лестер решил подогреть банку с бобами. Когда жидкость закипела, Лестер осознал, что не может взять в руки горячую посудину. Он застонал: «Бобы! Бобы! Зачем вы так, бобы?» Но к тому моменту уже надо было отправляться к месту встречи с шофером. Костер потушили, Лестер разместил никому не нужные бобы у памятного камня как посвящение Раудиве, кто-то еще сказал на прощание: «Пока, Костя!»

Было еще темно, до восхода оставалось несколько часов, мы ковыляли по замерзшим кочкам, оставляя за спиной распуганных воплями духов. Когда мы чуть не скатились кувырком вниз по склону, кашлявший всю ночь радиоприемник вдруг собрался с силами и решил подбодрить нас: «Пусти нас туда в счастье танцевать, в нашей Латвии-и-и-и-и!»

Франт Лестер застонал, что ему тяжело нести мусор, а потом решил проблему, зашвырнув весь мешок в кусты. Сириус, правда, отметил, что выбросили не мусор, а котелок и другие нужные вещи, на что усталый руководитель отрезал: «Похуй». В конце концов вещи снова вытащили из канавы и мучительный путь продолжился. Когда мы выбрались на дорогу, водитель еще не приехал.

Первое опубликованное эссе Раудиве называлось «Страдание – благословение»; в этом смысле мы были бесконечно благословенны. Острый зимний ветер врезался в пустые просторы Латгалии, раскачивая фигуры усталых людей. Франт и по дороге продолжал кричать так громко, что вдали отозвались собаки, хотя вокруг не было видно ни одного дома. Это был пейзаж Куинджи: уходящая в даль белая дорога, лунный свет и безличные рулоны сена. Один измученный паломник жаловался на холод и просил позвонить шоферу. И хотя кто-то возразил, что звонок вряд ли заставит водителя ехать быстрее, тот продолжал умолять. Каждый раз это делалось одним и тем же способом: «Пожалуйста, позвони. Пожалуйста, позвони. Сколько же мы здесь будем мерзнуть? Пожалуйста, позвони».

По дороге обратно нас снова попытались остановить пограничники, но потом узнали ранее встреченного Жижека и опустили руки. Франт Лестер удовлетворенно заключил: «Хорошее мероприятие!» Сириус согласился: «Для тебя – да. Тебе, наверное, было лучше всех. А теперь будет несколько недель, чтобы прослушать записи». (Они твердо решили между криками и шипением расслышать также шепот духа Раудиве.) Потом Франт подытожил опыт одной фундаментальной фразой: «Почему ты исчезаешь, если не вернешься?» Он был настолько ею доволен, что тут же забыл ее и попытался восстановить: «По чему ты не пришел, если ты исчезнешь, если не возвращайся, если не возвращайся, если не возвращайся». Он мучительно перебирал варианты, желая быстро записать афоризм на листочке. Кто-то говорит: «“Почему” – одно слово, а не два». В это время Франт Лестер обращается к картинам, мелькающим за окном автобуса: «О город, что-то здесь делают, не так ли? Крутой поход, да? Смотри, башня, страшная башня, не так ли?»

Когда мы проснулись, он снова захотел розовый шар. На этот раз Сириус деликатно ответил, что другим вряд ли этого хочется. Когда речь зашла о том, сколько лет дочери Франта, он уже говорил о возвращении на землю. В стекло врезались хлопья снега. На заправке какая-то тетушка, наполнив канистру горючим, пошла по серому лугу без тропинки. Она медленно скользила по направлению к лесу, и я подумал, что, в отличие от ночных приключений, тетя – очень реальный персонаж, со своей медленной скучной повседневностью, с гороховым супом, котом, георгинами, отрывным календарем и телевизором, покрытым кружевной салфеткой. По радио она слушает песни юности, новости или объявления, а не шумы и шепоты потустороннего.

Константин Раудиве переживал по поводу молоха новых ценностей, ругал импрессионистов, Джойса и Пруста, упрекая искусство и философию в недостатке жизненности и витальности. Он настаивал, что иллюзия в какой-то момент подменила реальность, а теоретизирование о жизни заменило подлинную мудрость сердца. Если бы Раудиве в ту ночь ехал на автобусике в свой родной дом в Витебской губернии, ему пришлось бы поменять свои убеждения. Несомненно, поездка эта была и жизненна, и витальна. Может быть, на аудиозаписи мероприятия удастся услышать и его мнение о случившемся, возможно, это даже будет сказано по-латгальски или голосом белорусского президента.

На обратном пути Сириус выразил сожаление, что на месте рождения Раудиве установлен памятный знак, потому что теперь он будет манить к себе людей со всех уголков мира. А если кто-то из вас, людей со всех уголков мира, планирует отправиться туда в ближайшее время, учтите, что бобы можно с собой не брать, они все еще там стоят, слева от камня.

На следующий день Сириус прислал мне сообщение: «Это не подчеркивалось, но само собой разумеется, что Франт Лестер – шаман». Чтобы я, не дай бог, ничего не перепутал. И ты, читатель.