А Эпштейну – ничего

С Лёвочкой я познакомился несколько лет назад в Москве, а потом еще раз – в Петербурге, так как он меня забыл. И в этом году в Иерусалиме мы жили с Лёвочкой в одной комнате, потому что других желающих делить с ним кров не нашлось. Все говорили, что безумен, опасен и не моется. Я, наверное, тоже безумен и опасен – ведь жил с ним, и ничего со мной не случилось. В Петербурге Лёвочка живет один как перст. Мама в Германии, папа умер, прочая родня в Израиле и Америке. Кто-то присылает ему деньги на еду, но он их не тратит: будучи йогом, он питается злаками. Так что носит он в кармане полиэтиленовый пакет с пятью тысячами долларов и такой же суммой в евро – на всякий случай. Несмотря на богатую фантазию, я такого случая представить себе не могу, так как еду Лёвочка по большей части подбирает на улице или же кто-нибудь его угощает. За месяц жизни в Израиле Лёвочка потратил 16 шекелей (4 доллара) на горячо любимые помидоры. В комнате на стене у Лёвочки висит картина с Иисусом Христом в окружении индийских богов, еще несколько индийских святых, постоянно горит десяток ароматических палочек и нет никакой мебели. Лёвочка – еврей, посещает еврейский университет, но большинство однокурсников уже не ходят к нему даже на день рождения. Ханна, например, сказала мне, что не ходит потому, что там не на чем сидеть, но я ей не верю. Наверняка ей не нравятся Лёвочкины картины и то, что он всех угощает материализованным пеплом своего гуру, что, должен заметить, совсем не вкусно.

Поэтому у Лёвочки стало больше времени, и он решил выучить французский. Времени у него много еще и потому, что он решил никогда в жизни не заниматься сексом, но вышло ровно наоборот. Учительница французского на пенсии при первой же встрече заявила, что Лёвочка сексуальный гигант, и потребовала немедленного соития. Покладистый Лёвочка не смог ей отказать, что ввергло его в финансовые убытки. Купив на оптовой базе 100 презервативов, он потратил примерно 60, потому что ему осточертело трахать эту тетю, чьи познания во французском к тому же оказались весьма скромными.

Когда мы жили в одной комнате в Иерусалиме и Цфате, Лёвочка каждое утро часа на три запирался в туалете, где потом все было сухо и прибрано. На мой вопрос, чем там можно столько заниматься, Лёвочка ответил, что выпивает два литра соленой воды, а потом блюет. Если целиком очиститься не получается, приходится делать клизму, чтобы лишняя вода с плохой энергией вышла с другой стороны. Я не особо удивился, спросив лишь, что он думает по поводу того, что мне тоже иногда хочется на горшок. На это Лёвочка ответил, что мне надо съесть пару ложек материализованного пепла его гуру и я стану гораздо лучше контролировать свои естественные надобности. Немного вспылив, я посоветовал ему пойти покакать. Лёвочка спокойно ответил, что с помощью клизмы ему это прекрасно удалось, а мне все-таки надо съесть пару ложек пепла. «Не хочу!» – заорал я, а Лёвочка отметил, что я веду себя слишком по-жидовски. Мой аргумент, что я не могу вести себя слишком по-жидовски, поскольку всего наполовину жид, не сработал. «Тебе не хватает ведической мудрости», – сказал Лёвочка, навязывая мне пепел. Тут мы дня на три рассорились, и я завел отдельный ключ от комнаты. «Чисто жидовская скаредность», – прокомментировал Лёвочка, примеряя кипу, унесенную ветром с головы неизвестного ортодоксального еврея, чей телефон был написан фломастером на изнанке головного убора.

Вскоре посреди ночи Лёвочка пошел на мировую, предложив мне супу. Уже через минуту мы сошли с тропы войны, и Лёвочка кипятильником сварганил в скорлупе кокосового ореха нечто из воды, помидоров, оливкового масла и булочки. Варево получилось не особо вкусным, но съедобным, да и было его всего пара ложек. На следующую ночь Лёвочка начал во сне бредить на иврите: «Нешек, нешек, нешек, еш леха, кен... еш ли».[1. Оружие, оружие, оружие, у тебя есть оружие, да... у меня есть оружие.]Я строго вопросил, что сей бред означает, и Лёвочка чистосердечно признался, что днем шарил по фиговой роще в поисках провианта и нашел пушку. Я заметил, что теперь мы можем ночью наведаться в Лифту, покинутую арабскую деревню под Иерусалимом, и там пистолет выбросить, но Лёвочка сказал, что боится ночью туда ходить, поскольку можно получить по морде. Через пару дней он сообщил, что отдал пушку дальнему родственнику в обмен на компакт-диск, в чем я сильно усомнился и до самого аэропорта сильно опасался за дальнейшие отношения Лёвочки с израильскими властями.

Лёвочка был сердечным человеком. Казалось, его любит весь космос, особенно вещи, которые липли к нему сами, – он умудрился найти на улице с десяток шапок, включая расшитую золотом кипу, две рубашки, брюки, пару часов, сломанный магнитофон и огромное количество кедровых орешков. Все это было тщательно упаковано в красно-синие баулы из стекловолокна. Кое-что он раздарил мне и другим, только Эпштейну ничего не досталось в отместку за публичное заявление, что от Лёвочки разит потом. «Этот Эпштейн как баба, – отметил Лёвочка. – Чем еще от меня может разить при сорокаградусной жаре?» «Индийским пеплом», – подсказал я, и Лёвочка поджал губы.

В тель-авивском аэропорту имени Бен-Гуриона Лёвочка прошел контроль за 11 секунд. Сотрудник еврейского агентства Игал, решивший нас проводить, опасливо спросил: «Что у него было в этих баулах?» Я безуспешно пытался объяснить. Казалось, что сидящая на просвечивании багажа эфиопская девушка покраснела вопреки всем законам природы.

«Вот тупые! Набор клизм никогда не видели, что ли? Да его в любой аптеке за двести рублей купить можно», – зло выпалил Лёвочка, когда самолет уже втянул шасси.