Свобода воли как представление

В Израиле счастья нет. Но есть свобода воли.

С. А. Пушкинд¹

Недавно дорогая редакция журнала Rīgas Laiks предложила мне написать вот этот текст – про свободу воли – и в качестве источника смыслов прислала ссылку на ролик, где бородатый еврейский каббалист убедительно говорит о том, что «свобода воли существует только у нас, в Израиле». Название Rīgas Laiks гугл упорно переводит как «Рига Погода», сколько я ни старался, поэтому отказать я не мог и теперь пишу. Погода – она ведь всегда в конце. Допустим, в выпуске новостей по радио/телевизору. Я же люблю все, что в конце, ну, кроме смерти. И журналы всю жизнь смотрю с конца. «Юмор и сатира», «Пестрый мир», «Это интересно», «Новости культуры и отдыха», «Невероятно, но факт», «Отдыхая, познавай». А Ригу я просто люблю, хотя был там всего несколько часов. Как сказал по подобному поводу мой знакомый Сережа Гайнутдинов: «Присластились – будем отвечать». Тем более что я уже три месяца на постоянной основе ночую прямо посреди Тель-Авива и про свободу воли тута все уже знаю.

Улдис Тиронс, главный редактор Rīgas Laiks, мне тоже нравится. Мы познакомились прошлым летом в Москве, когда он зачем-то пил пиво на Якиманке. Была в нем какая-то уверенная, немногословная основательность, какая-то крепкая закваска, невоенная выправка, рост чуть меньше, чем у Сабониса, хотя, конечно, Сабонис – литовец, но Литву и Латвию вечно путают. «Вот этими большими сильными руками он отрывает головы рижским шпротам», – почему-то подумал я, отвечая на улдисово мужское рукопожатие. Уже через полгода мы в жопу напились водки и перешли на «ты». Сережа Гайнутдинов тут сказал бы: «Кино – средство убийства своего времени». Не знаю зачем. У него спросить надо.

В то время я писал социально значимый роман про Виталия Петровича Геббельса, доброго и отзывчивого сексуального маньяка-людоеда. Начинается там с того, что он, сука, в Измайловском парке зверски изнасиловал девочку и потом всю распотрошил. И вот идет он домой, ливер ее в пакете несет. Он суп из субпродуктов любил. Видит – сидит глубоко несчастная женщина и плачет. А он же добрый. Он и спрашивает, что, мол, такое, как помочь вашему необузданному горю. Ну и выясняется, что у тетки сын в больнице помирает, почки ему пересаживать надо, а их у людей в белых халатах нет в наличии. И так эта женщина своим безнадежным отчаянием душу В. П. Геббельсу к ебеням растревожила, что отдал он ей девочкины почки из пакета. Говорю ж, добрый был. Ну, потом почки прижились, мальчонку спасли, женщина, конечно, Геббельса В. П. полюбила несмотря ни на что, и сложилась у них крепкая семья. Хотя маньячить по паркам и в лесополосе он продолжал и всякие себе биточки с ежиками из граждан делал, Лариса – так ее звали – относилась к этому его увлечению с пониманием. Ну, что поделаешь – вот такой вот человек, с изюминкой. Дальше я еще не придумал, но 2,5 тыс. цивилизационно приемлемых знаков написал. Тут главный литературнообщественный вопрос какой: может ли человек быть в целом полным гадом, а в чем-то при этом – добрым и отзывчивым? Условно говоря, может ли фашист быть гуманистом? Важный вопрос – в наше-то время. Там, в больнице, еще один интересный персонаж должен быть – слепоглухонемой неврастеник, потерявший в автокатастрофе руки и ноги. Но что с ним делать, я пока не знаю. Т.е. как персонажа вижу, а роль его в развитии сюжета – пока нет. Работаю над ним.

А еще я сделал выставку картин, написанных говном. Тут что интересно – придет любитель изящного с семьей и друзьями на встречу с прекрасным, посмотрит на говно, а потом этими же глазами – на родных и близких. Им, конечно, обидно. И хуй с ними. Потому что современное иск-во на зрителя кладет. Оно среди него, гада, не должно сеять разумное, доброе, вечное, оно его мучить должно. По голове его бить. А зачем, я уже забыл. Меня сам процесс увлекает. Такой вот я законченный подонок.

Это совсем не означает, что меня не волнует нравственное как категория. Очень волнует. Буквально всему в мире я даю жестокую, принципиальную нравственную оценку. Вот интересуюсь я в свободное время астрономией как дисциплиной. И думаю, черная дыра – это хорошо или плохо? Карлик какой-нибудь цветной – как он с точки зрения морали? Эффект Доплера? Тут я просто-таки кровавый гуманист. С людьми то же самое – всем даю морально-нравственную оценку. Этот – мудак, тот – мудак, а вот этот – просто долбоеб. Хороших людей, конечно, больше, но плохие чаще встречаются.

Поклонник словесности, наверное, ждет, когда я про свободу воли в Израиле начну слова писать. Напрасно ждет. Не начну. Я про нее не пишу, я ее демонстрирую. В Израиле. Что хочу, то и пишу. Все по-честному. Так что бородатый ребе был прав, хотя это его каббалистические штучки, в которых я ничего не понимаю. А у слова «представление» тоже разные значения бывают.

Я бы мог, между прочим, и не объяснять ничего. И так до фига чего объяснил. Читателя-то я в гробу видал. Я ж современный художник. Слышишь, ты, читатель? В гробу я тебя видал. Еще не хватало – перед читателем заискивать. Понятное для него делать. Пусть вон традиционное классическое иск-во заискивает и разжевывает. Дал ему, читателю, произведением по мозгу, и гори оно огнем. Хотя работаем, конечно, для людей.

Ну ладно. Тему я вроде раскрыл, пора завязывать, а то у меня и так перебор по знакам.

Да, совсем забыл. Сначала-то я Виталия Петровича Геббельса с себя хотел писать, т.к. хорошо себя знаю, а после знакомства с Улдисом Тиронсом решил все-таки с него. Пусть порадуется.

Интересно, есть ли в Израиле свобода неволи?

1Ничего невероятного. Если его предки из Эфиопии, то почему бы им не быть фалаша? Фамилия, правда, получилась ашкеназская. Ладно, хрен с ним. Все равно еврей.