А потом началась скотская часть

Лейтенант Янис Гринвалдс 24 декабря 1942 года записал в дневнике: «Ужас одиночества в душе. Вслед за стремительным ослаблением организма растет пессимизм». Возможно, это не самая самобытная и не самая характерная дневниковая запись Гринвалдса, но эти две фразы выражают характерный для автора одновременно сентиментальный и естественно-научный, если можно так сказать, подход к наблюдению за собой и происходящим вокруг.

Дневники Яниса Гринвалдса (1897–1981) сохранились лишь с конца 30-х годов, хотя вел он их с ранней юности. В молодые годы Гринвалдс несколько лет проработал письмоводителем, или, как сказано в его кадровой анкете, «помощником делопроизводителя», а поскольку гер­­бовая пошлина при царе взималась по количеству листов, помощник делопроизводителя выработал особо убористый, бисерный почерк. Позднее это позволило ему делать микроскопические записи в крошечных записных книжках, путешествовавших с ним по дорогам войны, невзирая на высочайший приказ, запрещавший советским военнослужащим вести дневники.

Янис Гринвалдс родился в батрацкой семье, и одним из его самых ярких детских воспоминаний стала революция 1905 года с последующими казачьими карательными экспедициями. Позднее в воспоминаниях Гринвалдс напишет: «Какой-то нерасторопный человек выбежал на луг и забрел до пояса в пруд. Ему бы надо было бежать через заборы на наш или соседский огород – тогда солдат застрял бы в пруду и мог бы не попасть в него из винтовки. Но он так и стоял, и штык с каждой минутой был все ближе к его животу. Нервы мои не выдержали, я убежал. С тех пор всю жизнь так и вижу, как солдат колет человека. Потом я увидел, как через наш хутор несут в больницу израненного пристава. Он, весь окровавленный, молча лежал на носилках. За этими двумя картинами последовала первая в моей жизни бессонная ночь». Какое-то время Гринвалдс работал помощником нотариуса в Пскове, а в 1914 году устроился на Путиловский завод в Петрограде приемщиком шрапнельных головок. Незадолго до 1917 года он уже считал себя революционером и активно участвовал в построении нового общества, что бы это ни означало. В 1919 году Гринвалдс вернулся в Латвию, где ненадолго установилась советская власть. В 1921 году, демобилизовавшись из армии, Гринвалдс устраивается на работу в министерство финансов. Следующие двадцать лет его жизни, если не считать учебы на философском факультете Латвийского университета, связаны с активной работой в социал-демократической партии, в том числе и в подполье. Несколько раз он попадает в тюрьму и в 1940 году с восторгом встречает присоединение Латвии к Советскому Союзу. 

18 июня 1941 года Гринвалдс с сыном Янисом был на экскурсии в Москве: «Сказочно красивы выставка и метро. Наш экскурсовод – представитель профсоюза учителей Алксне, старая большевичка, чудесный, сердечный человек. Фор­­мально старший группы Бумбиерис, поскольку я отказался, желая быть посвободнее. От ЧК нас сопровождает Иванов. Он обо всем заботится, всюду открывает нам путь. В Москве царит полнейшее спокойствие, без пересудов и дурных предчувствий, как в Риге. Мы рады и счастливы. Кругом тепло и дружелюбие». 22 июня Гринвалдс пишет в дневнике: «На выставке нас поразила карта Советского Союза из драгоценных камней. Вдруг сопровождающая нас Алксне помрачнела. Отвела нескольких из нас в сторону и встревоженно сказала: «Этим утром Германия напала на нас!» Бумбиерис: «Россия разгромит Германию!» «Разумеется, – отвечает Алксне, – но нам грозит измена, не все предате-­­ли пойманы и ликвидированы в 1937 году, они будут пытаться вредить, и они опаснее Гер­мании! Борьба будет трудной, но мы победим». Стало очень тягостно. Навалились мрачные мысли о войне. Я часто в последнее время видел во сне войну и неудачи. Что будет с моим сыном, когда я уйду воевать. [...] В Москве нигде не заметил ни отчаяния, ни сомнений в скорой победе».

Гринвалдс не вернулся в Латвию и в августе был зачислен в 122-й полк 201-й латышской стрелковой дивизии, а в июне 1943 года в звании капитана был назначен помощником командира 191-го отдельного автотранспортного батальона по хозяйственной части; в данной публикации записи его дневников начинается с этого момента, хотя писал он их всю войну.

После войны Гринвалдс работает директором Рижской 8-й рабочей вечерней школы имени Райниса и продолжает вести записи, а также тщательно, ничего не пропуская, а местами и дополняя, переписывает крошечные военные записные книжки. Позднее он заново перепечатывает их на машинке и тщательно переплетает. Под отдельными обложками собраны письма от жены, сына, женщин.

Письма военного времени зарегистрированы в отдельном списке с графами «имя», «сколько получено», «сколько отправлено». Всего адресатов 84, получено 641 письмо, отправлено 878. Больше всего писем – 234 – написано некой Ане, в ответ получено 142. Как следует из дневников и писем, это военная любовь Гринвалдса Анна Макеева, с которой он познакомился в 1943 году в Сарапуле. Позже она вновь и вновь возвращается к нему во снах в образе вожделенной женщины: «Фронт в 10 км от нас. Тихая ночь. Вчера работали катюши. Ночью страстные сны... Страстно отдавалась обнаженная Эль­­за или Аня…»

Тут же рядом с женщинами во снах является и «чудесно улыбчивый мой божественный сын» – Янис, умерший в 1942 году от воспаления легких: «Всю ночь вместе с сыном. Его лечат отдельным аппаратом с кислородом. Мне было страшно. Он выдержал. Лежал и спокойно дышал. Потом мы рыбачили. Поначалу ловилась мелюзга, но потом пошла крупная рыба и много. Угостил делопроизводителя Васильеву 25 папиросами. Счастлива».

Отдельно перепечатана на машинке переписка Гринвалдса с некой женщиной в Риге и ее мужем. Заголовок «Грешная любовь военных лет» явно указывает на то, что автор представил этот обмен письмами как своеобразный роман в письмах. В то же время в военных заметках Гринвалдса нет никаких претензий на «художественность», хотя сам факт переписывания говорит о том, что автор понимал их ценность. Для чего это делалось, он никому не говорил, но мне хочется думать, что старому письмоводителю нравилось переписывать, наводя порядок хотя бы в бумагах своей жизни.

В 2002 году военные дневники Гринвалдса были изданы отдельной книгой. Здесь представлена лишь часть дневниковых записей Яниса Гринвалдса военных лет, вошедших в книгу; ответственность за отбор дневниковых записей в данной публикации лежит на нас. Имена в публикации не изменены; написанное Грин­валдсом мы не имеем возможности проверить в частностях, однако сравнивая несколько раз переписанные дневники, мы видим, что Гринвалдс в них ничего не менял, не сокращал и не подчищал, в том числе и в отношении себя, а все оставил так, как было в самых первых, написанных мелким почерком ежедневных заметках.

Часть перепечатанных на пишущей машинке листов сложены в стандартную канцелярскую папку 70-х годов. На ее обложке черными буквами отпечатано «Дело ?…», а в последнюю графу описи «Хранить ... лет» каллиграфическим почерком Гринвалдса вписано: «До воскресения мертвых».

Улдис Тиронс

1943 год. Россия, Белоруссия, Украина

12 июня

Меня назначили помощником командира 191-го отдельного автотранспортного батальона. Он пока входит в состав 24-го автотранспортного полка, который сейчас находится в Старниково. Ночь переспали в Коломне, на улице Полянской, 23, в комнате двух фабричных работниц. С новым командиром батальона майором Кокаевым и другими батальонными кадрами из Коломны в 15.00 прибыли в 24-й автотранспортный полк.

Остановились в лесу у речки. Купаюсь, стираю полотенце и штопаю рубашку. Чудесный солнечный день. Березовая роща. Соловьи заливаются. На обед вместо горячей пищи сухари. Начальником ОВС назначен мой сокурсник лейтенант Валюнас. Пока я улаживал батальонные дела, мои товарищи офицеры съели мои сухари. Никто не признается. Красивый вечер. У реки квакают лягушки, сияет луна, играет гармошка, время от времени пролетают самолеты. Люди приветливые, мечтательные, грустные.

13 июня

Подал первую заявку на снабжение продовольствием для 191-го батальона – всего для 21 офицера и солдата. Посуду снабжающий нас батальон выдать отказался. Столкнулся с враждебностью. Почему я не в латышской дивизии?.. Найдено новое средство от нагноения – сульфидин. Смертность от воспаления легких упала до одного или половины процента. Но мой сын умер от воспаления легких. Лягушки у реки дают концерт.

15 июня

Получили 106 машин на 270 солдат и 24 офицера. Составляю офицерский аттестат. В штабе 7-го батальона у меня украли чернильницу-непроливайку. Отправил четыре карточки. Скоро отправка на фронт в составе 2-го гвардейского кавалерийского корпуса. Не хватает начпрода. Нет писаря.

23 июня

Борисов обещает исправиться. Писарь Ежов тоже. Командир батальона их прощает, а меня упрекает, что в пищеблоке жулики. Я отвечаю за все происходящее в блоке. Сегодня болит голова. Затянула хозяйственная текучка. Воруют, грабят и, глядя мне в глаза, врут. Волки, но все-таки люди. Я, как поэт, восторгаюсь соловьями, нежными, чарующими вечерами мечтаю о далеких милых людях, о человеческом счастье, но все глубже погружаюсь в хозяйственный омут. В глазах командующей группы я преступник, мешающий им воровать. Они судят меня, выносят приговоры, учат жить в воровстве и подлости. Не мести их боюсь, а собственного мерзкого бессилия. Сердце болит, и на душе тьма.

Выдаем на человека 200 г сухарей, норму концентратов, сахар. Нет соли. Есть немного листьев сахарной свеклы. Но и тех не хватает. Сдал 20 кг муки в пекарню и 200 кг овса на мельницу. Трудно понять, как Кокаев, если он хоть что-то смыслит в автотранспортных делах, ухитрился сесть в галошу, оставшись на полпути без бензина и безо всякой надежды его раздобыть, разве что в корпусе, куда мы направлялись и куда еще надо добраться. Кокаев и Гришин разбазаривать умеют, а вот сберегать – нет. Право распоряжаться бензином мне не передают, как положено по всем правилам, держат в своих руках, а от меня даже приход-расход скрывают. Организовали тайную бухгалтерию, опять насквозь незаконную.

24 июня

Мельник напился в стельку. У него все тело в гноящихся нарывах. Ночью в округе стреляли. Сегодня мельница работала 2–3 часа, здесь на трех рабочих три начальника. Хлеб пекли в совхозе. Женщины пьяные до рвоты. Вчера выдали водку. Начальник пекарни тоже напился. Получили 85 кг муки и 127 кг хлеба. Выдали по 400 г на человека. Комбат взял себе буханку (3,6 кг), Гришин – 4 кг, а солдатам велели урезать норму до 360 г. По пути от совхоза – 1 км – украли три буханки. Теперь Гришин снова требует сместить кладовщика, ворюгу, московского жулика и хулигана, два дня назад восстановленного Кокаевым в должности. Наконец в 12.00 выехали из Савинок... Клопов и тараканов в этой деревне не счесть, собаки умеют яйца воровать. В 17.30 мы уже в саду у Дона, в районе нашего корпуса.

27 июня

Принимали бывшую автороту корпуса. Хули­ганы и воры. Все, начиная с писаря, напропалую жульничают при передаче имущества, нашего кладовщика успели обдурить на две пары сапог. Приняли 20 человек – рядовых и офицеров. На корпусном складе сапоги есть, но нам не дают. Я и другие люди босиком, мои сапоги вконец разбиты. В газетах: за два года Германия потеряла (только убитыми и пленными) 6 400 000 человек, 42 400 танков, 43 000 самолетов, Советский Союз потерял 4 200 000 солдат, 35 000 пушек, 30 000 танков, 23 000 самолетов. Партизаны уничтожили 300 000 гитлеровцев, 3000 поездов, 895 складов, 3263 моста. Второй военный заем в 1943 году на 20 миллиардов рублей. На восточном фронте 200 немецких дивизий плюс 30 дивизий сателлитов. Без второго фронта не победить.

29 июня

Девушки в деревне ходят в платьях из маскировочных накидок, которых так не хватает в армии. Новый врач тут же обжулил склад, сдав мыла на 36 кг меньше, чем записано в документах. Смирнов, новый кладовщик, не так образован, но солдат честный и надежный. Мне подполковник Соловьев через Валюнаса обещал 20 часов строевой, чтобы научился правильно честь ему отдавать. А то я локоть не под тем углом сгибаю. Так приветствовать меня дрессировали в буржуазной армии. Уже в который раз надо мной изгаляются... Ну сколько еще надо вынести попреков за то, что я чуть-чуть не так приветствую? Все время ощущается скрытая враждебность к нам, так как Москва не разрешает без повода смещать назначенные кадры. Из полученных от военторга вещей Гришин мне не оставил ничего. Себе взял львиную долю. Сегодня четыре солдата, два пехотинца и два кавалериста взорвались на закопанной в золу гранате. У костра сидели, когда она рванула.

4 июля

Сон. Сообщил родственникам о смерти сына. Тя­жело. И вдруг вижу: сын мой стоит. Зову, он улыбается и идет ко мне. И чем ближе, тем печальнее выглядит. Лет 11–12, бледный. Приглашаю сесть. Не может. Позвоночник больной. Беру на руки, глажу – ужас, какой он болезненный, хрупкий. Даже личико чуточку чужое. Но мой сынок жив. Плохо одет, голые, мокрые бедра. Прильнул ко мне доверчиво, рассказывает, как ему жутко. Был в больнице, шум, холод. Случилось недора­зумение – больного приняли за мертвого... Думаю во сне, лишь бы это не было всего лишь сном. Глажу его, говорю с ним – такого во сне не бывает. Все кругом настоящее, виды Латвии, ощущаю свет и воздух. Проверяю ощущения, впечатления: все естественно, нормально, все так серьезно, важно, сладостно. Потом долгий coitus с моей женой Эльзой, потом с Мартой. Была красива, восприимчива.

18 июля

Обошел роту, проверил комбинезоны. Шоферам не хватает спецодежды. Корпус обещает выдать. У квартирной хозяйки четыре дня назад дочка шестилетняя заболела, а вчера уже похоронили. Я даже не заметил ни горя, ни похорон. Девочка в больнице умерла, лекарств не было. От дифтерии, наверное. Дома ни тени печали. Муж с фронта писал про дочек. Что ответить? Что одна умерла? Еще в семье крепкий пацан лет полутора. Ходит. Подходит к матери, ищет грудь. Мать сидит, мальчонка стоя сосет и тут же делает лужу на полу. Учительница ищет гвардии старшего лейтенанта Шумского, отправленного из батальона хулигана и пройдоху, невероятно грубого с женщинами. Валюнас: «Одна учительница – блядь, другая – вшивая».

19 июля

Заболел хозяйский сынишка Ваня, которого я уже упоминал. Лекция лейтенанта Васильева, нашего начхима, о защите от ядовитых газов не состоялась из-за отсутствия слушателей. Лейтенант Кузьмин, бывший чекист, хвастается: «Из этого нагана я убил больше 300 человек». Кузьмину лет тридцать. Новый начальник штаба Фроленко водит женщин, и к нему сами приходят женщины – бабы... Потом Фроленко отдает их попользоваться остальным, что спят там же, в сарае. Он говорит, что то же самое делал в комнате при детях. Дети дергали его за штаны и били с криками: «Не смей трогать нашу маму!»

У второго гвардейского кавалерийского корпуса, в состав которого мы входим, двухлетний юбилей. 18 июля был концерт. Выступала жена командира корпуса генерал-майора Крюкова певица Русланова. Мы получили три литра водки. Гришин поделил: Кокаеву литр, себе столько же, по пол-литра начальнику штаба и зампотеху.

23 июля

Гришин накинулся на нас с Валюнасом. Мас­кировка, дескать, плохая. Какая ерунда. Вокруг море желтых цветов. В воздухе наши самолеты. До фронта 30–40 км. Пишу стихи: «Белый цветочек с желтой окаймой / Имени я не знаю / Пахнет как тело любленной, / Ждущей меня с далека...»

24 июля

Понос. Тошнит. Принимаю лекарства. Военторг опять привез вино. Литр – 160 руб. Выдают всем по 100 г водки. Спокойная ночь.

27 июля

Переночевали в брянском лесу у деревни Вости. Вырыты окопы, много трупов, на пригорке подбитые танки. Приторный смрад мертвечины. Мно­­го кусков тел и одежды. Мимо ведут пленных немцев... Много «голосующих» с ранениями в левую руку... Красивые под Брянском леса. Дороги ужасные, часто без мостов.

Он циник, в нем нет ни капельки патриотизма советского солдата. Похоже, он злостно уклоняется. Его высказывания попахивают подстрекательством к саботажу: «Довольно я на своем веку вкалывал, имею право на отдых!» Самому лет 35. Имел жен, любовниц и... триппер. Сейчас переписывается с одной из жен. Зачитал мне письмо, состоящее из сплошной ругани. Жуков: «Но я вам потом покажу, какое я ей – деятельнице областного масштаба – письмо напишу. Я ее так отделаю (бранными словами), что она из кожи вон вылезет!» Странная страсть – материться в письмах...

Грохочет стрельба. Поблизости бой. Над головами самолеты. Столкнулись два истребителя, один рухнул. Чей – непонятно. Нашу машину два раза тащили тракторами и два раза танками через реки без моста. Не даром, конечно. За продукты...

28 июля

Продолжаются бои. Дождь. Жуткая грязь на всех дорогах, особенно на лесных. Но мы все же движемся вперед. На батальон выдали одни наручные часы. Майор требует себе. Отдаю. Могучие брянские лиственные леса. Шоферы и бойцы нашего батальона два раза получали продукты из нашей машины по поддельным аттестатам на несуществующие фамилии. Отрыжка старой автороты. Копаю колодец. Вода нужна для кухни и питья. Из речек пить опасно.

20 августа

Всю ночь лило. Как мои темные ночные мысли поутру проясняются, так с утра кончается дождь. На небе красивые слоистые облака. Нижний черный слой перемещается гораздо быстрее других. Солдаты безбожно выворачивают голенища наружу. Мне противно, но они убеждены, что это красиво. Бороться с этим бесполезно. Часть офицеров делает то же самое. Все пытаются сжать голенище в гармошку. Мне это, в отличие от них, совсем не кажется красивым. В армии тоже мода.

Новый маршрут. Павлово, Фролово, Журавлевка, Белый Колодец, Полянка, Егоровка, потом направо в лес. Часто приходится ехать кружным путем из-за непролазной грязи. Много несжатых полей. Кое-где начинали косить, но в спешке бросили. Где люди? Фашисты угнали? На месте деревень дымящиеся пепелища. Среди развалин много женщин и детей. Поникшие, в лохмотьях, лица старческие, хотя глаза молодые. Несколько дней назад здесь еще были немцы. Хвостовичи. Здесь даже швейные машинки кое-где из золы торчат. Даже их немцы не дали вынести из подожженных домов! Немцы, отступая, сказали: «Нас, немцев, мало, русских много!» Nicht kaput Moskau!

21 августа

Фронт в 10 км от нас. Тихая ночь. Вчера работали катюши. Ночью страстные сны... Страстно отдавалась обнаженная Эльза или Аня. Поллюция от огромной страсти. Затем чудесная женщина начинает медленно ласкать и целовать. Она отдастся, но я потом должен умереть. Ласкал красивое, легко одетое тело и был счастлив от красоты... В Верманском саду дивная блондинка бросила кавалера, подошла ко мне. Мы пошли, и я гордился, что она такая красивая и роскошная. Другие завидовали. Привела меня к своим родителям. Нас радостно встретила ее многодетная семья.

29 августа

Фронт на расстоянии примерно 10 км. Тихая ночь. Вчера вечером выпил полбутылки шампанского. Слегка захмелел. Ночью видел до дрожи сладострастные сны. Красотка отдавалась мне голой, красивое тело, грудь, вульва, изумительная вибрация тела, напитанного страстью... Ночь звездная, теплая. Комары замучили. Все утро кровь бурлит с частой эрекцией. На непаханом поле брачные забавы казацких лошадей. Жеребец на цепи, кобылы свободны. Идут на жеребячье ржание и поворачиваются так, чтобы привязанный кавалер мог свободно делать свое дело. Он при этом ржет, кусается, но кобылицам это, похоже, нравится. Какое взаимопонимание! Пьянящий день и дикие виды… Ем грибы. Льет. Тепло! Роты собирают овощи на брошенных полях. 22-я рота отказалась выделить бойцов для уборки. Днем сморил сон. Из школы пришел Янитис, 11-летний, с гладкой головкой и впалыми глазами. Думаю во сне: он же побольше был. Потом начинаю проверять, не сон ли это. Беру его на колени. Ручонки слегка прохладные. Нет, не сон, явь, мой сынок жив, только утомился немного в школе. Я его люблю, сберегу... Просыпаюсь. Возвращается майор Кокаев после поиска машин. Мне перешивают английскую шинель. Посреди нашего лагеря на лесной дороге стоит беспризорная машина со снарядами для катюши.

30 августа

Дождь. Тепло. Даем отчет по батальону. Мой вес 85,6 кг в летней форме с полевой сумкой на боку. Чистый вес ниже 80 кг. Отбираются офицеры и солдаты для награждения. Получил письма. Налет немецкой авиации. Баня для офицеров.

12 сентября

Ночью полыхают деревни, подожженные отступающими немцами. Зарево на небе взывает к мести... Полтарацкий врет, что мука высыпалась из мешков по дороге, а шинель ему подарили друзья. Не верю.

13 сентября

Дважды во сне красивая еврейская девушка Соня: приходила к нам на курсы в Сарапуле и мне отдалась. В первый раз не сумел дефлорировать. Во второй раз она на мне. С огромным усилием пенис вламывается в вульву. Потом оперный спектакль о нашей любви... Лекция о текущем моменте, приказе ? 0169 и других приказах.

28 сентября

Поселился в большом доме. Здесь живет только молодая женщина – Анна Долгая с грудным ребенком. Улеглась спать на кровати в моей комнате, а мое место на диване. Ночью спрашивает, не мерзну ли я. Соблазнительная ситуация до утра. Позднее выяснилось, что она была любовницей немецкого офицера и ребенок от него. После приглашения погреться накатила безумная страсть. Кровь бурлит, губы слипаются, пот градом, но я соврал, что мне не холодно. В Клинцах истреблены все евреи. Этот дом тоже был еврейским. Немец со всем скарбом отдал его любовнице. Днем она тоже старается угодить и разжалобить ребенком. Отдаю для него свой спецпаек.

29 сентября

Сладко спал. Снятся Янитис, Эльза... Вчера получил восемь комплектов шерстяной офицерской формы. Лейтенант Селиганов хулигански обошелся с майором, редактором Гвоздевым. Весь день льет. Полтарацкий ест отдельно от остальных офицеров и казенными продуктами угощает своих новых жен. Город необычайно свободных нравов. Немцы на завоеванных землях наслаждались жизнью и любовью... А я больше двух лет страдаю от воздержания. Есть за что воевать!

1 октября

В городе много пьяных офицеров и солдат. В 15.30 прибываем в село Святское. Разместиться негде, нас опередила другая часть. Мы уже в Белоруссии, на границе с Орловской областью. Пьяный шофер Фроленко поскандалил с регулировщицей, и старший лейтенант, тоже пьяный, пообещал набить ему морду, но сам огреб по морде от Фроленко. У Бобовичей был бой партизан с оккупантами. Партизаны подорвали деревянный бастион гитлеровцев, перебили и сожгли 67 врагов. Подошедших карателей партизаны обратили в бегство, а затем расколотили венгерский отряд, убив 30 венгров, – это рассказала Ксения Слезко, невероятной красоты женщина, работавшая у немцев простой батрачкой.

В соседнем селе (или это продолжение Свят­ского – трудно понять, где кончается одна деревня и начинается другая) на площади стоит виселица. На ней болтается какой-то оборванец в лаптях. Мальчишки раскачивают висельника. На обратном пути тело уже лежит на земле, пацаны перетерли веревку. Очень нищий и тощий предатель. Мне довелось видеть исполнение приговора. Чекисты поставили виселицу, подъезжает машина с приговоренным и парой чекистов. Ему накидывают на шею петлю, машина отъезжает. Повешенный подергивает ногами, словно пытается бежать, и застывает. Чекист зубоскалит: видать, сбежать хотел. Окружающие смеются...

11 октября

Тяжело в веселом городе. Ночлег предложил старшина Барышников. Славный парень, но я его знаю лишь как большого жулика и комбинатора. Хозяйки – молодые сестры Убренко. Работают на кожевенной фабрике. Одна медсестра. Отказались от наших продуктов. Необычно! Обе производят впечатление серьезных и честных. А Барышников – сифилитик. В одном из домов встречаю партизанку. Она свою «философию» называет философией поцелуев и уверяет, что в любовных делах следует быть свободным.

12 октября

Трудности со снабжением. Лекция майора Евсе­ева о политическом положении. Лектор политотдела корпуса. Хорошая лекция. Но и Евсеев любит выпить.

13 октября

Женщины мочатся стоя, девушки тоже. У женщин юбки короче спереди, у девушек сзади.

15 октября

Нет продуктов. Раздобыли немного хлеба. Вы­дали всего полнормы. Тереховский район, куда отправили Полтарацкого за продуктами, вычищен под метелку. Подполковник Соловьев говорит, чтобы сами отправили в новое место машину за мукой и сами пекли хлеб. Комбат Кокаев отправлять машину черт знает куда не хочет. Под Гомелем тяжелые бои. Город горит. У Святска много немецких трупов. Нахожу дневник погибшего немца. Краткое содержание: «Бои становятся все ужаснее. Наши потери огромны. Русская артиллерия чудовищна. Жертвы растут. Жена в тылу во сне мне изменяет. Моя гибель неизбежна и близка... К черту все! Heil, Hitler!»

24 октября

Застрелился лейтенант Матушкин, комсорг нашей роты, симпатичный, культурный парень, не пил, не матерился. На мой взгляд, был лучшим офицером среди нас. Добросердечный, надежный, стеснительный, немного беспомощный. Возвращаясь с задания, он как командир взвода предвидел неприятности и, не добравшись до батальона, застрелился. Действительно, груб майор Кокаев, груб капитан Гришин, которым был подчинен комсомолец Матушкин. Оба умеют ругаться и морально истязать. Похоронили Матушкина не по-людски, зарыли как собаку. В гимнастерке и бриджах, тайком, ничего не сообщив батальону, а потом сровняли могилу с землей под матюки. Всем распоряжался Гришин. Офицеры не присутствовали, где могила, не известно. Матушкин – изменник родины, нарушивший присягу, ругался над трупом Гришин. Так и гниет где-то в яме лучший из нас. Бедные родители. Вы воспитали сына таким честным и добрым, что он не смог вынести нечеловеческую дикость.

30 ноября

Вшивость у местных необычайная. Вши повсюду в огромном количестве. И они тоже чахлые, еле живые, но двигаются, ползают. Окно занавешено платком, я к нему неосторожно прислонился, присев на лавку. И вот опять завшивел. И ведь старался же ни к чему в доме не прислоняться, спал только на голых лавках, все равно не уберегся. В этом доме только женщины – бабка, мать, девчонки, голод и вши. Люлько воспользовался голодом, чтобы заполучить молоденькую, лет 15, девчонку из нашего дома. Иду в лес чиститься. Простудился, пока голым давил вшей. Потом переоделся в зимнюю форму.

31 декабря

Устроил офицерский ужин с водкой и программой в исполнении портного Большакова, сапожника Базанова и других. Казалось, все хорошо. Хороший ужин с белым хлебом. Но водка себя проявила. Лейтенант Кузьмин и другие, перепившись, отправились сводить счеты со строевым отделом корпуса и его начальником майором Илюшиным. В битве с нашей стороны участвовали лейтенанты Кузьмин и Васильев, шофер Кокаева Мелешкин, старший лейтенант Кучуров и другие. Повод для войны: из Москвы со студебекерами прибыли две молодые женщины не особо строгих нравов. За них еще в пути дрались, а по прибытии к нам в батальон началась борьба за их сердца. Но поскольку обе очень ласково улыбались всем офицерам (поговаривают, что и солдатам тоже), то битва за их благосклонность здорово осложнилась. Каждый считал себя избранным, надо было лишь соперников в сторону оттеснить. Комбат Кокаев от этих шоферских помощниц ради мира в доме отказался, и девицы попали в строевой отдел корпуса, где стали расточать улыбки уже тамошним офицерам с могучим майором Илюшиным во главе. И чего они все время улыбаются? Видимо, еще не определили, кто тут главный начальник, которому предстоит принадлежать. То, что девицы собираются не работать, а принадлежать, стало ясно каждому, кто видел их странные улыбки и необычайную покладистость перед начальством.

И вот эти чудесные награды прямо в новогоднюю ночь ускользают из рук наших офицеров и солдат! Сегодня они еще в досягаемости – в доме Илюшина! Так скорее же в бой! Первым открыл огонь бывший чекист из своего знаменитого нагана, унесшего уже три сотни жизней. В память старых жертв и на страх новым он разряжает наган в потолок. Соратники расстреливают лампы, и бой продолжается в темноте. Могучие кулаки майора крушат изнуренные водкой, стройные, шикарные тела наших охмелевших рыцарей. Старший лейтенант Тимофеев, друг молодости генерал-лейтенанта Крюкова, схлестывается с одним из наших, совершенно мокрым в своей собственной красной краске. Тот орет: «Ты за кого?» Но Тимофеев, заика с детства, тянет с ответом, и вся воплощенная в кулаке сила лейтенанта Васильева вламывается в тимофеевские дарданеллы, защищенные двумя рядами зубов. Тимофеев, тоже окрасившись красным и забыв про заикание, вопит, как унтер перед генералом: «У меня морда не казенная, я больше не воюю!»

Еще звучат отдельные вопли и выстрелы, но с приходом Нового года битва стихает. Куда, в конце концов, подевались красавицы? Военная тайна покрывает их путь к обители генерал-лейтенанта... Геройским и щедрым на победы был этот год! Ночью вернулся Быков с картошкой. Хозяйка нас угостила, хотя на самом деле это мы ее угостили. Для меня все кончилось поцелуем Юлии, ибо она скорбит по мужу, а друга Люлько нет дома. Где ее муж – на том свете, под западным солнцем или под восточным, так и осталось покрытой поцелуем тайной.

У всех был Новый год, у всех были беды, и все творили глупости, надеясь оставить их в старом году.

1944

1 января

Вернулись Люлько, Михеев, Шумский, Валюнас и Тимофеев. Говорят, надо на меня взыскание наложить за вчерашний вечер, то есть выдать им водки на опохмелку. Особенно жалостно канючит Тимофеев. Не дал ни грамма. Встретил Толоконникова. Приказ: ликвидировать обор­ванцев в батальоне – лохмотья сдать и выдать прохиндеям новую форму без аттестатов. Гущин напился и блюет.

4 января

Кромешная ночь на душе. Депрессия. Снаружи льет. Едем прочь из этой Абрамовки, пункт назначения – Тульговичи. Кинофильм «Свердлов».

7 января

Едем. Хойники, совхоз «Настоль», колхоз Судков, Храпово, вдоль реки Вить, Тульговичи. Прибыл сапожник Ковальчук, настоящий мастер. Немцы сожгли деревню Зеленый Гай со всеми жителями, а в Мосанах людей живьем закапывали в ямы и затаптывали лошадьми. Живые под подковами дергаются, лезут из ям, тянут руки... Ужасы и невообразимый садизм описывают жители, которым посчастливилось остаться в живых. Немцы говорили: «Все здесь партизаны – вши, собаки, дети»…

11 января

В Тульговичах школьная учительница рассказала о жутких зверствах латышских легионеров. Лютовали еще хуже немцев. Входя в класс, тут же выпускали очередь из автомата над головами детей. Насиловали многократно, угрожали ее застрелить на глазах учеников. Учительница живет в жуткой нищете, ходит в лохмотьях, стены в комнате дырявые, окна заткнуты тряпками. Ест какую-то бурду с двумя детьми – своим и чужим. Не поверил, что она учительница, не поверил, что она говорит о латышах. Думал, путает с извергами какого-то другого народа. Потом встретил латышку Эмилию Турс. Все подтвердила. Латыши убивали, пороли, пьянствовали и насиловали. Как только узнали, что в деревне есть латышка, вломились к ней в дом, не застали и обещали убить, когда найдут. Все ее вещи сожгли во дворе. От всего осталась открытка с латышским
стишком. Она хранит ее как единственную святыню с Родины. Она замужем за русским. Пад­черица – взрослая девица...

В деревне жуткая нищета и грязь. На всю деревню ни одной бани. Едят из общей миски, плюют на пол. Вшивые. Комнаты большие. Пашут на быках. Латыши застрелили латыша же из партизан и дом сожгли. Подсказали местные предатели – мужчина и женщина. За предательство. Партизаны предателя разоблачили и закололи, когда тот не стал взрывать немецкий эшелон. Первая рота сегодня без завтрака. Нет продуктов, но Кокаев не дает машину съездить за картошкой. Нет крупы.

7 февраля

В тяжелом сне умер сын. Я, рассказывая родным, плакал навзрыд. Слободе предписано передать нам 1000 кг зерна и 300 кг мяса. Наши бомбили Хельсинки, потеряли четыре самолета.

14 февраля

Раздобыл две коровы. Потом на меня напали три пьяных сержанта на эмке. Удивляюсь, как по прифронтовой полосе свободно ошиваются перепившиеся солдаты. Чуть до стрельбы не дошло. Выручили местные жители, вконец замученные террором этого сброда. По пути в батальон коров перехватывает какая-то часть 17-й дивизии. Устраиваю скандал прямо в хлеву и, пригрозив Толоконниковым, возвращаю обеих коров. Тем временем батальонный помпотех отнимает у моих людей разъездную машину. В мое отсутствие офицеры сидят без еды. Виноват негодяй Полтарацкий! Запрещено пить колодезную воду. Пить нечего.

12 марта

Гришин от злобы бесится. Причина в Валюнасе, отбившем у Гришина некую Журавлеву. Валю­нас – мужик могучий, самый рослый в нашей части, сравнительно молодой, лет 36, с женщинами ласковый, как кот, вальяжный и слащавый. А когда Гришин улыбается, его желтое лицо сморщивается, как репа, а хихиканье больше похоже на тявканье. Куда там капитану тягаться с лейтенантом Валюнасом! Остается только беситься. Кусать опасно – у Валюнаса партийный стаж больше.

29 марта

Затулин, наплевав на мое распоряжение, не съездил вчера за хлебом и картошкой. По его халатности сидим без хлеба. В Лаптево встречаю Лиду Журавлеву. Она пришла из Борисовичей к Валюнасу, но тот еще не вернулся. Предложила бутылку самогона и как-то странно, доверительно сказала: «Я люблю вас!» Когда я приехал в Борисовичи и пришел к ней в дом, она очень хотела, чтобы я остался, но я ушел. Все существо этой красивой, стройной 25-летней женщины говорит: хочу отдаться. Она жаждет мужских поцелуев и ласк. Сердечно и грустно прощаемся. Гришин ей отвратителен. Красиво уходит эта женщина – печальная, влекущая, мно­­го пережившая, возможно, презираемая в своей деревне. Из-за Лиды схлестнулись Гришин с Валюнасом, а до них другие, включая немцев... Но она любила только меня, чтобы в чистом поле расстаться со мной навек... Грустно, словно читаешь историю Ромео и Джульетты.

9 апреля

Обед без второго. Выдаю квашеные помидоры. Дороги непролазные. Некоторые районы полностью непроходимы для машин, даже для студебекеров с тремя ведущими осями и десятью широкими колесами.

14 апреля

Шпорт и Гришин гоняют на машинах по мозырским бардакам и кинотеатрам, а мне приходится ездить за продуктами на машине свя­зиста Муриньша. Хорошо, что Муриньш выручил. Шпорт по пьяни разбил свою эмку и ночью повез весь ремонтный взвод в Мозырь чинить. Какое самодурство и позор. Молочные войны. Мне жалуются, что Быков и другие неправильно делят молоко нашей коровы. На бумаге все справедливо, а вот с выдачей мухлюют. Быков все же скотина и мерзавец. Надо менять, если Кокаев согласится. Ходят слухи, что к нам идет целый мешок писем. Все очень ждут. В Коростене, на узловой станции, немцы ночью разбомбили наши склады с продуктами, бензином, боеприпасами и прочим. И зенитную артиллерию с женскими расчетами тоже разбомбили. Немцы явно знают наши планы и принимают встречные меры. Старший лейтенант Большаков ранен в колено и отправлен в госпиталь, где вроде бы умер. В Коростене еще и санитарный поезд разбомбили. На Украине народ уже не дружественный, даже не нейтральный, а враждебный. Стреляют из-за угла, в лесах устраивают засады на отдельные машины и небольшие группы красноармейцев. Мучают блохи. Спасаясь от вшей, сплю только на лавках, подальше от тепла, где-нибудь под окном, но блохи даже на полу, ими кишит весь дом.

15 апреля

Изумительные сны с поллюциями и множеством красивых обнаженных женщин. Среди них две еврейки... Блохи больше не кусают. Травлю их бензином.

24 апреля

Меня поздравляет с капитанским званием Толоконников, а майор Кокаев высказывает пре­дупреждение за беспорядки в Лаптях. Я самый жалкий и никчемный во всем батальоне! Са­мовольно деклассированный Кокаевым и Гри­­шиным как беспартийный и латыш, каковых вообще следовало бы при Сталине поголовно истребить. И только война отчасти дала передышку этому народцу, перед чьими воинами-стрелками тряслись в ужасе Сталин и Берия. Мозги кипят от возмущения.

2 июня

Хозяйка в Малых Медведях не хочет держать меня в доме. Ей нужен кто-нибудь помоложе. Вокруг вертится сифилитик Барышников. Я ее отвергаю, отвергаю ее молодость – самогонщица лет тридцати. Депрессия.

4 июня

Троица. Полтарацкий пытается уговорить священника, чтобы тот с амвона призвал сдавать армии зерно и прочие продукты. Священник пообещал. Холодный, мрачный день. Хозяйка потчует блинами. Шумят на ветру деревья... У крестьян праздничное настроение. В церкви служба, торжественно, чинно, благородно. Заменить всю эту красоту пока нечем. В 16.50 представители райкома партии провели никому не нужное собрание. Никто ничего не сдает. Союзники взяли Рим.

13 июня

Летчик лишил невинности девочку 13–14 лет. Крестьяне собрались кучкой и гогочут, повторяя: «Авиатор взял целку!» Аксинья лет двадцати и Прасковья при мне и девушках грязно ругаются и смеются над поруганной девочкой. В батальоне майор Кокаев выпустил Пронникова из-под ареста через 4,5 дня. Простил без моего согласия, настоящая школа бандитов. Ехали ночью через лес бульбовцев. Повезло, что ночью, когда никто не ездит и все спят пьяные. Если у нас такая вольница, то что говорить про дисциплину у бульбовцев... Потом выяснилось, что у моих бойцов не было ни одного патрона, хотя все при автоматах. Расстреляли все боеприпасы по белкам, а может, обменяли у бульбовцев на самогон.

14 июня

Наша авиация подбила немецкий самолет. Ра­неных фельдфебеля и лейтенанта взяли в плен. Третий выпрыгнул с парашютом и еще не найден. Раненые требуют врача как у себя дома. Поговорил. Лейтенант свято верит в победу Гер­­мании. Фельдфебель колеблется, даже не верит, хотя чего не скажешь в плену.

7 июля

Баня. Майор Кокаев мне: «Вы лишний в батальоне!» Честь требует пустить себе пулю в лоб. Мозг кипит. Мне придется погибнуть среди жуликов.

9 июля

Жарко. Полтарацкий держится вместе с Михе­евым. Застрелился Старожук, прекрасный человек 28 лет. Причин не знаю. Он сделал это очень сложно, у своей машины, ногой спустив курок автомата. Очень тревожно и тяжело. Почему такое случается с хорошими людьми? Вечером крутили фильм «Кутузов». Оба майора напились. Показ затянулся до двух ночи. Часто мешали самолеты над головой.

10 июля

Жуткая жара. Ни малейшего ветерка. Нет аппетита. Пот льется градом. От старой картошки коробит. Вода здесь белая. Пьют много.

Польша

27 июля

В городе продолжается сбор трофеев. Аптекарь из 20-го санбата разбирается с сокровищами местной аптеки. Все ему непонятное называет барахлом, безжалостно швыряет на землю, бьет вдребезги. Этот варвар вконец разоряет аптеку в поисках панацеи от венерических болезней – сульфидина. Нашему эскулапу невдомек, что в Польше и Германии у него другое название. Искомый медикамент тоже попадает в кучу барахла. Я протестую. Пусть берет, что годится для армии, а остальное отдаст польским властям. Хотя таковых пока не видно. Впервые за годы войны вижу спокойные картины чужой жизни. Польские паненкиспанами– барышни с господами – в светлых летних одеждах, с купальниками и полотенцами на плечах, весело болтая, идут мимо нашего лагеря на речку купаться. Странно у меня на душе. Они, молодые мужчины, беззаботно флиртуют, радуются, возможно, шпионят, а мы, дядьки чужого народа, идем умирать за их родину, за них и еще вместо благодарности получаем полные ненависти взгляды.

В городе польки сидят на бордюре, ногами сучат, без панталон. Мне с противоположного тротуара многое доводится увидеть. Зачем они это делают? Соблазнить хотят? Солдаты уже нашли публичный дом. Люди одеты лучше, чем на Украине. И вообще живут куда богаче наших. Кокаев велит проехаться по поместьям, собрать, что выросло, для офицерского стола. Полтарацкий отказывается ехать за овощами. Пусть едет тот, у кого есть ордена, – я.

30 июля

Кокаев орет, что надо самим добывать овощи. То есть действовать вопреки приказу сверху – в Польше самовольно ничего не трогать. Здесь двоевластие. Лондонское, признанное союзниками правительство радо малейшему фактику, компрометирующему армию Советского Союза перед буржуазным миром, а польское народное правительство пока еще формируется и, не имея нормального аппарата, ничем не может нам помочь в снабжении армии теми же овощами. Отправляюсь с бойцами в тюремный огород, поскольку он действительно трофейный. Добываем немного огурцов и картошки – местные уже все разграбили. Сталину вручили орден Победы.

Съездил в усадьбу графа Потоцкого. Под расписку получил 100 кг капусты, 20 кг лука, 5 кг моркови. В огороде гестаповской тюрьмы собираю лук, морковь, помидоры, петрушку, укроп, горох, яблоки, цветную капусту и цветы. В городе снова вижу красавиц полек, сидящих на ступеньках с выставленными на обозрение прохожих вульвами, – трусов они не носят, а платьица короткие. Может быть, это женщины буржуазного мира с особым занятием, но естественные инстинкты наших военных это никак не успокаивает.

2 августа

Меня фотографируют пьяные фотографы. 48 часов кряду льет.

22 августа

Старший лейтенант Валюнас, вернувшись из Минска-Мазовецкого, восторгается тамошним публичным домом. Настоящий рай: девицы, спиртное, альбомы, вот только на русские деньги сильно дорого. Мой сегодняшний доклад о положении на фронтах Гришин отменил, так как солдатам нужен отдых. Купаюсь в речке.

10 сентября

Выяснилось, что картошку ворует Конюхин – тот самый, которого Дробыленко приказал отправить в сабельный полк. Наши майоры, конечно же, этот приказ не выполнили. Второй вор – Иванов. У нас все продукты есть, но солдаты ходят по польским полям и губят урожай, вырывая картофельную ботву. Больше всего поляки возмущены именно этой потравой. За обедом в прелестной беседке парторг капитан Михеев почувствовал себя плохо. Потом ему стало лучше, и по пути домой он рассказывал всем, как чуть не дал дуба. Но позднее, войдя в комнату в польском доме, закурил, прилег на кровать и умер. Возникают подозрения, не отравили ли его как политработника Красной армии, любившего поговорить с польками о классовой борьбе? Ведь Михеев был здоров. Может быть, выпил какую-то дрянь? Наши часто гибнут из-за древесного спирта и прочей гадости. Несколько дней назад медсестра из штаба тыла, уже упоминавшаяся Лида, пьяная валялась на машине. Юбка задрана, над вульвой рой мух. Потом Валюнас водил ее мыться и всем рассказывал, что у нее был coitus со многими. Последние так и бросили ее лежать в похабной позе на грузовике.

13 сентября

В штабе тыла фильм «Сын Таджикистана». Си­­деть не на чем, смотрим стоя. Лида у меня. Предлагала себя в фронтовые жены. Хотела целоваться и отдаться. В 23.30 майор Гришин запретил слушать сводку информбюро. У него, видите ли, нет приемной комнаты. Внутри – польки. Гостьи.

26сентября

Снова недостача – 102 кг зерна. Действительно, в наше зерно специально подсыпают песок. Шофера Красина сняли с машины и начали следствие. Был у Софии Ружи, хозяйки косовской дачи, вдовы польского майора. Нетипично любезная полячка. Говорили долго, потом – coi­tus. Ружа просит: «Только без последствий». Вал­ю­нас – кавалер польской учительницы. У меня жуткий понос. У свиньи семь живых поросят и один мертвый. Сегодня получили почту. Письмо от Марии Тетере.

28сентября

Машина из района снабжения от Полтарацкого. У меня со здоровьем лучше. Как много может дать культура чувств!

1октября

Дружу с Ружей. Эта дружба для меня огромная поддержка и источник сердечного счастья. Складываются странные отношения. Поч­ти у всех офицеров есть пассии, в том числе и замужние, причем мужья на месте, а у Гафитуллина еще и дети тут же рядом. Соломенные вдовы, дочери. Мужчины смотрят с ненавистью и в то же время со страхом, ибо каждый поляк призывного возраста под подозрением. По всей Польше действуют националисты, очень враждебные к Советскому Союзу и тупо послушные союзникам – Англии и США. Верят, что те защитят поляков от русских, если сами поляки будут бороться против Советского Союза. Поэтому и ведут себя предательски со своими освободителями, борются с нами тайно и открыто. Сиренченко силой заставил польскую учительницу стать его любовницей. Валюнас пытался повторить, о результатах не знаю. У сержанта Сонькина тоже пассия – юная девица с согласия родителей. Польки покладисты с благословения родителей и даже мужей. Распространяются венерические болезни. Наш санинструктор Кошелев из Уфимской области занимается шаманством, лечит местных мистическими порошками. У Со­фии Ружи опущение матки, но Кошелев и ее лечит порошками. Кошелев напился. Я очень устал. Обещал быть у Ружи.

2 октября

Ружа демонстрировала искусность рук. Добилась глубоких переживаний. Валюнас всюду ходит и сплетничает про меня и Ружу. Мало кто ему верит. Трудно понять мотивы наших непрерывных переездов. Снова едем. Окрестности здесь и в самом деле деморализующие. Возле штаба красивый дом в два с половиной этажа, в саду бывшая гостиница – публичный дом. Повсюду много людей, на какие доходы живут, понять невозможно. София Ружа тоже гражданская жена высокопоставленного польского офицера, похоже, сейчас она не прочь побыть в той же роли у кого-то из русских офицеров чином повыше.

4 октября

Еду в Минск-Мазовецкий и заворачиваю в Це­лестинов к Руже. Угостила. Три coitus. Сонькин у своей девицы напился и не хочет уезжать. Целуется с дочкой при родителях и других поляках, и все пьют за здоровье любовников. Дочери лет 17–18. На какие средства пьют? Об этом мне Сонькин, естественно, не докладывает. Тоже умеет создать невероятно красивую иллюзию семьи. Польки непревзойденные артистки. Играют безупречно. Иллюзия полная. Сдали 87 кож за срок с 1 июля. Коровьи, овечьи, козьи, свиные шкуры. Майор Кокаев не велит снимать шкуру со свиней. Многие съедены прямо со шкурой, хотя стране очень нужна кожа.

6 октября

Поросенок умер от рожи. Медицинская комиссия подтверждает: да, рожа. Зарываем мертвечину в землю. Поляки просят не закапывать глубоко, чтобы ночью было легче выкопать. Для еды, конечно.

14 октября

Фотограф-поляк отказался меня снимать. Во­­обще-то он фотографирует солдат, но оплату просит натурой, то есть крадеными вещами. Гришин демонстративно не дает хозчасти газет. Дает в роты, но большую часть использует сам на самокрутки и подтирку. Необыкновенно красивая осень, желтые деревья.

Втайне от меня организована экскурсия в Май­­данек. Я о ней узнал, когда машины уже уехали. Кокаев говорит, что я нужен дома. Ночью от обиды не могу заснуть. Меня в тюрьме так не унижали. Если там у меня были известные права, то тут никаких: ни газеты читать нельзя, ни радио слушать, ни фотографироваться, ни вместе с остальными съездить в расположенный неподалеку Майданек. И за все это требуют стать жуликом, кормить без аттестата всякие комиссии. Три дня без моего ведома гоняют где-то мою машину, а я белье в прачечную сдать не могу. В партию не принимают. Да и кто даст мне рекомендацию? Валюнас тайком от меня перешивает и выдает одежду. Крамаренко получил консервы и хлеб для офицеров и вместе с поляками сожрал. Возможно ли такое в приличной воинской части?

Необычайно красивая полька напропалую флиртует с нашими солдатами в присутствии смазливого мужа. Такое впечатление, что муж даже гордится успехами красотки жены. Был в ветеринарном лазарете по делу о больных свиньях. Нет лекарств, не хватает прививок. Ружа одинокая и очень милая. Coitus. Угощала кофе. Поражает ее нежность. Как прекрасна может быть жизнь. Вчера пьяный представитель технической части закатил скандал, требовал ночью молока. Свинья родила одного поросенка.

20 октября

Баня. Забили слепую корову (уж какая нашлась). Оказалось, у хозяйственной машины, которой мне так и не довелось воспользоваться, перерасход горючего. А отвечать мне, поскольку машина закреплена за мной, хотя заместитель начальника технической части с компанией гонял ее для нелегальных вояжей, главным образом к прачкам. К учету горючего меня не подпускают, чтобы покрывать недостачи от таких поездок. Мой солдат, похоже, болен гонореей. Рассказывает, что его подругу изнасиловал какой-то татарин из кавалерийского корпуса и заразил. Солдаты, особенно в тылу, творят много насилия против польских женщин. Никто и никак с этим не борется. Последствия – растет враждебность местных.

29 октября

Кино. Слабый фильм про жизнь партизан. Под вечер ужасно мрачное настроение.

3 ноября

Написал для стенгазеты ответ на статью «Непор­ядок в офицерской столовой».

6 ноября

Полковник Бугров: «Батальонная стенгазета безграмотна – 46 ошибок в тексте». Приказал прислать к нему Гришина. Получаю благодарность за снабжение. Вечером офицерская вечеринка. На ужин было шесть блюд, на сладкое – драка. Дрались: Валюнас, Романов, Панов, Румянцев, Токарев. Командовал дракой лично Гришин. Мой дом заблевали майорский холуй Сорокин и Чеснокова. Холуй Панов сорвал погоны с офицера Романова. Потом Романов арестовал Панова. Панов душит Токарева. Тот: «Задуши меня, и так еле ноги волоку…» Позже Токарев плачет: «Меня избили!» Офицер Романов: «Чего скулишь! И меня избили!» Валюнас избил врача, капитана Федосеева, – видимо, из-за баб.

Вечер начинался хорошо, хотя и без доклада, так как наши политические говорить не умеют. Танцевали все, кроме меня, хотя все очень просили. А потом началась скотская часть.

7 ноября

Ночью болела голова и тошнило. Стенгазета не поместила мою заметку. У Гришина продолжается пьянка.

16 ноября

Слякоть. Врач признает меня совершенно здоровым и крепким. Нет! Психически я очень болен. Освобождение Латвии вновь вскрыло мои душевные раны. Валюнас хвалится, что проститутки его похвалили, а про врача сказали, что тот еле-еле два раза смог. Якобы ему, Валюнасу, сосали пенис... И дальше в том же духе... Он, Валюнас, хотел поселить их в докторский дом, выкинув из него хозяев-поляков, но теперь обе ушли в польскую армию... Офицеры и солдаты воротят нос от квашеной капусты, перловки и кислых щей – всего того, что вкусно и полезно. Им не по нраву все, что я охотно ем. Орут, требуют картошки. Думаю, у них это от слабых желудков с тех голодных времен, когда картошка была лакомством. Заквасил капусту.

21 ноября

Майор Гришин говорил со мной о вступлении в партию. Надо было начать с него. В 15.00 по приказу Сталина собрание беспартийных. Лейтенант Простиков, командир второй роты: «Я уже продал свое хозяйство за 30 000, будем уезжать, поживем как надо денька три». Раньше он служил в органах. Неплохой человек, но жуткий пьяница. Валюнас привозит из Праги и Легионово всякое железо и продает полякам. Гавролина пьянствует и фотографируется, якобы для какого-то кино. Вздор! Полтарацкий наконец хочет засолить капусту, когда та уже начала гнить. Халина ускользнула из дома на свиданку с сержантом Люлько. Аристократка, помещица, жена инженера пани Каминская в кустах со старшиной, татарином Смаиловым. Остальные наблюдают за их совокуплением. Смаилов откровенно рассказывает, как в Крыму работал в доме отдыха, где его вконец развратили ненасытные курортницы. Окончательно обессилев, он оттуда ушел. Он на редкость некрасивый, хлипкий, но женщин покоряет на удивление легко. Вот и симпатичная жена инженера Каминского, подруга Гришина, Полтарацкого и Ковалева, зовет его в лес, не боясь, что подсмотрят. Очень тяжело на сердце, давит щемящее одиночество, чувство ничтожности. Нет ни одного друга.

28 ноября

Полтарацкий уехал в Зебен-Езерск за продуктами. Объясняюсь с Халиной. Она тоже ночью не спала, жалела пана капитана. Люлько 27 ноября пытался ее в темном коридоре поцеловать. Меня вчера мучила жуткая ревность. Две ночи не сплю, видя, как Люлько готовится надругаться еще над одной девочкой. Во сне эрекция, сладкие видения. Болит голова. Душит мучительное чувство одиночества и покинутости. Долго говорили с Халиной. Показалась чрезвычайно милой. Обещались друг другу писать, а пока проводить вечера вместе. Целовал руку, вечером были в кино. Ходили под руку. Счастлива. Она: «Капитан добрый»… Она меня действительно дразнила с другими... Она почти меня любит. Портной Лаврентьев, подвыпив, пел жалостливые песни. Вчера поцеловал Халине руку. Она меня перекрестила.

30 ноября

Лекция майора Исаева «О войне и мире». Хоро­ший лектор, интересно слушать. Вечером душевный разговор с Халиной. 19 ноября устроил у себя посиделки. Были Халина, портной Большаков, сапожник Ковальчук, портной Володя, Саталин. Три четверти литра водки, две банки рыбных консервов, масло, хлеб и пара часов песен. Боль­шаков, Ковальчук, Володя очень душевно пели «Окрасился месяц багрянцем», «Шумел камыш» и другие красивые песни.

31 декабря

Новогодний вечер. 250 г водки, семь блюд. Сидим дома, выпиваем, закусываем. Халина не дает никаких надежд. Она ждет поляка, как и Аня, Мария, Клавдия и другие ждут своих единственных. Только Ружа уверяет, что любит. Барбара, гимназистка: «Никогда не пойду за кацапа (русского)». Халина забавляется в ожидании единственного. Много пьем. Юзефа и мать напились. Говорили о русско-польской дружбе. Соглашаются. Польки не прочь даже замуж. Но достаточно сказать: «Эх, и заживем теперь счастливо в нашем колхозе!», чтобы в ответ прозвучало: «Цой», и любовный дурман паненок растаял как дым. «Никогда!» – кричат польки.

1945

1 января

Офицерский повар Куликовский пропил сапоги. Обед у хозяев моего дома. Юзефа упрекает, что я люблю Халину, а не ее, хотя она была бы поуступчивее... Но у меня жуткое чувство одиночества. Майора Кокаева не было в батальоне весь день. Усольцев и Сорокин по пьянке разбили машину. На продуктовом складе испарилось 11 кругов колбасы, но в связи с ожиданием живого скота недостачи нет. Сплошной пир и излишества. Сегодня надел новую шерстяную гимнастерку.

17 января

Огромные успехи на фронте... В воздухе на разных высотах много самолетов. Солнечный холодный день.

24 января

От голода страдает ансамбль корпуса, который нынче числится трофейной командой. Выдали им доппаек из своих трофейных запасов. Выдаем солдатам в день 40 г сахара и еще 60 г джема. В деревне поймали диверсанта. Лейтенант Прокопьев, из него два года в Берлине готовили шпиона. Постоянно находим немцев, власовцев, польских предателей и другую сволочь. Недоеные коровы и множество другой скотины бродит без надзора. Наши хватают немецкие телеги, брички и прочий хлам. Надо собирать скотину и начинать обихаживать и доить. Солдаты пьют все, что пахнет алкоголем, травятся до смерти древесным спиртом и прочей дрянью. Трофей – машина немецкого генерала.

У майора Гришина проводы парторга капитана Ковалева. Он всегда тепло ко мне относился, предложил вступить в партию. Помогал улаживать формальности, но всегда был так занят на любовном фронте, что не прочел мою автобиографию. В чем после моей неудачи сильно себя корил – он, дескать, не позволил бы писать ерунду всякую про какую-то другую партию, и все бы обошлось. Так он утверждает. Нет! Я не собираюсь идти в партию, обманывая, скрывая прошлое. И никакой Ковалев меня бы не заставил. Но человек он был приличный. Первым понял мое огромное одиночество. Пытался сделать меня компаньоном в любовных похожде­ниях. Аристократку Каминскую после нескольких проведенных у нее ночей в отсутствие Каминского-мужа был готов завещать мне в полунаучных целях. Он рассказывал, что мы, русские, ничего не смыслим в западном искусстве любви. Его аристократка научила. Исчерпав все его силы, она в безудержной страсти сосала ему пенис и еще что-то вытворяла... Но я не пошел этим путем. У Ковалева очередной роман с какой-то учительницей. В той же комнатке на второй кровати спит другая учительница, одна. Он вспомнил про меня и захотел осчастливить двух одиноких – учительницу и меня заодно. Поступок настоящего друга! Но порыв пропал втуне. В качестве встречной любезности взял у меня взаймы 500 рублей. Теперь, при расставании, у него опять ветер в карманах. Долг берет на себя новый парторг, хотя я не собирался другу Ковалеву о нем напоминать и новому парторгу тоже никогда не напоминал.

Перепившийся Шпорт ночью стрелял. Полтар­ацкий симулирует болезнь, чтобы ничего не делать на этом трудном этапе. Нет хлеба. По­лучен приказ маршала Жукова: «Не пить! Все запасы спиртного опечатать! Нарушителей строго карать!» Самое время! Вернее, хотя и поздновато, но правильно! Пьянство многих погубило ни за грош. Мне рассказывали, что только наш корпус потерял 43 человека от питья всего, что горит, вплоть до формалина из банок с эмбрионами. Чрезмерная плата за минуты опьянения!

Германия

27 января

Снег, метель. Старшина Сыч бродит по Бромбер­гу, ищет трофеи. Возможно, Валюнас занят тем же. Вчера его видели в городе с Сычем. День и ночь напролет болят зубы. Еда превратилась в мучение. Наш врач про лечение зубов даже говорить не желает – жди зубодера! Мои действия по отношению к нему обсуждают в штабе тыла. Осуждать избегают, но и не радуются. Меня о «моем его деле» расспрашивал Безсюк. Пожал плечами и ничего не сказал. Они не в восторге от действий маршала Жукова. Но маршала боятся все. С ним не пошутишь.

Младший лейтенант Кашаури изнасиловал 16-летнюю польку, дочь красного милиционера. Отец пожаловался Кокаеву. Майор не отреагировал никак. Кашаури рад и счастлив. Он герой, а я говно. Вчера Кашаури первым получил благодарность, а на меня оба майора обрушились с руганью. Кашаури хвалится, что изнасиловал трех девушек и женщин. А что говорят оба ма­йора? Ничего. Ведь Кашаури – грузин, соплеменник Сталина и Берии. Его судить себе дороже. Кто же он на самом деле, этот законченный хам и грубиян? Он скромно выдал себя за младшего лейтенанта, ничем это не подтвердив. Никто не решается оспорить его звание, хотя никто не верит, что Кашаури офицер. В разговорах с глазу на глаз высказываются даже сомнения в его сержантском звании. Сиренченко, налакавшись вина, разбил студебекер.

1 февраля

Дождь. Мне не доверяют как беспартийному. Смочил рубашку и кальсоны мыльной жидкостью, а свитер – лаузотоном. Это немецкое средство от насекомых. Снова обнаружил вшей – круп­ную черную на рубашке и белую в волосах на груди. Германия кишит вшами. Другие офицеры отказываются от дезинфекции, хотя вши у всех. Какая тупость! Я запасся трофейными средствами для дезинфекции на весь батальон. Попытался уговорить бойцов смочить в бане новое белье этими жидкостями. Большинство послушалось.

Вчера в моей комнате надолго задержалась очень толстая полька, хозяйка квартиры. Сыну десять лет. Только около полуночи они с Полтарацким убрались. Тот вернулся через час взмыленный. Говорит, обработал как надо. Другие хотели ее силой взять, рассказывает полька, но она не может со всеми подряд. Ей 33–34 года.

5 февраля

Горит город – совсем как Москва в 1812 году. Его подожгла пьяная солдатня. Иду по городу, вижу ресторан, набитый солдатами. Бутылки не откупоривают, отбивают горлышки и пьют. Не стесняются предложить мне. Никакого почтения к офицерам. Немки стирают нашему батальону белье.

Поляки грабят напропалую, наши тоже хороши. Сиренченко снимает кольца с рук, Баранов тоже. По городу болтаются пьяные солдаты, отставшие от своих частей. Проходящей мимо немке с ведрами выливают воду на голову и довольно ржут. Возвращается старший лейтенант Жуков. Теперь понятно, почему он задержался – угрожая револьвером, насиловал полек! Кокаев снимает Шпорта с должности начштаба. Вместо него пока лейтенант Якименко. Кокаев жаждет трофеев для отправки домой. Гришин и другие уже шлют посылки. Немцы выдают себя за поляков. В семье польского сапожника пряталась немецкая девушка. Но Валюнас или кто-то другой ее разоблачил, с благословения Валюнаса ее пустили по кругу. Негодяй Валюнас и меня приглашал побаловаться!

6 февраля

Старший лейтенант Жуков никогда не отвечает мне на вопрос: «Правда ли, что вы насиловали полек?» Посылочная лихорадка – отправка трофеев домой, особенно в штабе тыла. Майор Кокаев хочет, чтобы Валюнас собирал для него шелк и драгоценности. Серебро он не ценит и совсем ни в грош не ставит хрусталь. В квартирах либо не замечает, либо колотит вдребезги. Оттепель. Беспризорный скот гибнет, кругом гниет мясо. Начинаю сбор скота, налаживаю уход, дойку. В город потихоньку возвращаются немцы. Вокруг бродят, отчасти чувствуя себя хозяевами, батрачившие на местных помещиков французы, югославы, поляки, литовцы. Изредка попадаются и латыши. Добываем с Люлько около 25 л сгущенного молока. Привезли семь тонн бензина. Горят дома. Польские солдаты грабят, жгут и готовят посылки еще старательнее наших.

8 февраля

Майор Кокаев арестовал Редлиха из хозвзвода за неподобающее обращение с командиром. Пер­вый известный мне такой случай! Был у изнасилованных женщин в домике на опушке у озера. Оказались литовками. Вежливые, привлекательные. Думали, наверное, что пришел с той же целью, что и вчерашняя толпа наших солдат и офицеров. Они с родителями на телегах бежали из Литвы и временно поселились в пустом немецком домике. Вид у них жалкий: искусанные губы, исцарапанные лица, растерянные перед новыми гостями, двумя офицерами, – я был с батальонным парторгом капитаном Барсуковым. Покор­ное смирение этих женщин не позволяет мне морально их истязать подробными расспросами о происходившем и происходящем в этом доме на опушке.

Тут же, на обочине, вижу трупы вояк из латышской эсэсовской дивизии... Изверги и насильники из 2-й роты остаются безнаказанными. Начальник штаба Якименко в ответ на мои моральные терзания и стыд по поводу поруганных «латышских» девушек гогочет мне в лицо. Майор Кокаев мне: «Ищите для Бугрова хрусталь! Не для склада!» Одинцов, прославившийся на ниве снабжения в деревне Медведи, потерял машину, а виноват в этом старший лейтенант Сиренченко. По приказу майора Кокаева, стиснув зубы, пишу аттестации на награждение Крамаренко, Валюнаса и еще раз Ковальчука. От нашего батальона к наградам представлено человек пятьдесят. С парторгом батальона и двумя автоматчиками провожаю до дома заблудившуюся старую Фриду Блек. Долго блуждаем по улицам. У нее дома 80-летний столяр и две 77-летние женщины.

15 февраля

Ночь прошла спокойно. Болит голова. Отправляю посылку сестре. Был у немок. Обещают покончить с собой, если и дальше так будет. Младший лейтенант Кашаури их ограбил, Гринько и другие изнасиловали. Просят защитить от солдат-насиль­ников. Старшая – совсем седая немка.

Вчера в мое отсутствие сослуживцы устроили распитие бальзама, принесенного мною на склад. Я вместе с Сонькиным и другими людьми из ОВС нашел его в разоренном винном погребе. Все бочки были разбиты, вина и прочих алкогольных напитков на пол натекло по колено. Бальзам погромщикам не понравился, и в бочке с вырванным краном осталось несколько десятков литров. Теперь он стал объектом грабежа. Как опрометчиво было селиться в одном доме с Валюнасом и Полтарацким! В пьянке участвовали врач Федосеев, парторг Барсуков, Полтарацкий, диспетчер штаба Матвеев.

17 февраля

Три вооруженных танкиста изнасиловали и застрелили польку. Горят дома.

18 февраля

Майор Кокаев готовит вторую посылку: шелковые чулки и другие очень ценные вещи, доставленные Валюнасом и другими. У Кокаева изнасилования вызывают смех. Целый ящик шерстяных тканей на 150 кг забирают Кокаев и Гришин. Газет не получаем. Начальник политотдела корпуса полковник Дробыленко прислал офицера Мелавидова, чтобы на нашем складе ему подготовили ящик с сервизами и хрусталем. Валюнас упаковал для Дробыленко даже мои вещи, взятые в моей комнате. Упрекаю в краже. Тот в ответ глумится в присутствии солдат. Жалуюсь майору Кокаеву. Тот вызвал Валюнаса, мягко пожурил и велел меня слушаться, чтобы я не жаловался. Валюнас – главный поставщик награбленного майору, что ты ему сделаешь. Состояние мое невыносимое, надо уходить... Мне очень плохо, сердце бьется слабо, нервничаю. Перенес припадок, едва не плакал...

Меня приглашает польская семья. Там побывали бандиты из корпусного офицерского резерва – старшие лейтенанты и лейтенанты. Гнали из дома. Все перепугались, сидели в одной комнате. Сапожники. Дочь замучили насильники. Вчера ночью танкисты изнасиловали немецких девушек. Выставили вооруженный гранатами караул.

19 февраля

Подготовил ящик для полковника Дробыленко. Валюнас снова рылся в моих вещах и опять что-то спер. Снова причитания об изнасилованиях в польских семьях. Одного насильника поймал. Плюгавый, хлипкий, гнусный человечишко. Грожу пристрелить. Бью по морде в присутствии польской семьи. Стоит. Молчит. Упрекаю поляков, что не сопротивляются, не зовут на помощь. Они машут рукой. Другие ворвутся, будут делать то же самое. Жертва надругательства, прелестная польская девочка лет 14–15, выглядит очень жалко. Волна насилия катится без препятствий. Если бы я не сдержался и пристрелил мерзкого кретина, трибунал приговорил бы меня к высшей мере, подняв тем самым волну бесчинств на новый уровень. Стыд и отчаяние. Мы же воюем во имя человечности!

У майора Кокаева уже 12 ящиков. Майор Гришин взламывает ящики генерал-лейтенанта Крюко­­ва, ищет ценный хрусталь для полковника Дро­быленко. Майор Кокаев приказал взломать его ящики и отдать мне украденную Валюнасом с моего стола стеклянную корзинку... Парторг Барсуков готовит напитки для комиссии по проверке политической работы: ликерный экстракт + бальзам + спирт-денатурат + выданный врачом настоящий спирт, вместе – НАСЛАЖДЕНИЕ. Подполковнику и членам комиссии понравилось... Побывал у Эрны Колавег. Какой-то искатель любви при моем появлении сиганул в окно со второго этажа и убежал. Похоже, Гринько. Немка – мастерица. В комнате электричество от нашей машины. Хорошо на душе.

20 февраля

Утром все еще прекрасное настроение. Счастье удовлетворенной плоти. Лейтенанта Берд­никова отправляют в Бромберг за бензином. Действительно, от немок в окно выпрыгнул Гринько. Из героя банды насильников он превратился в кормильца дам крадеными продуктами в обмен на любовь, конечно. Гитлер вроде бы отправил в Англию комиссию по мирным делам. У Каплоши вроде бы застрелили мужа. Жена не хочет жить, просит ее убить. Но сама ест, живет и кончать с собой явно не собирается. У Колавег дочь тоже наверняка нацистка, ибо мать убеждена, что дочь застрелили бы, как Каплошу. Правды не скажет, хотя уверяет, что ни она, ни дочь не были сторонницами Гитлера. Валюнас пролил то ли клейстер, то ли трофейную краску, сам не знает что, теперь причитает, что загадил двор.

21 февраля

Баня. Врач обиделся на начштаба Якименко за подначку по поводу своей бессонницы: «Ты от бессонницы страдаешь до десяти часов утра!» Звонит полковник Бугров: «Отправить маршалу Жукову ящик, проверить лично…» Эрна вчера якобы была больна. Сегодня мы пьем кофе. Она любезна.

Застрелился сержант Панин. Похоже, из-за аварии. Сказал: «Я сломал передний мост, мне конец». Солдат наложил на себя руки из страха перед необузданным гневом майора Кокаева. Валюнас снова загадил двор. Наверное, дизентерия, хотя вчера он товарищам врал, что пролил во дворе краску. Врач ставит мастеру-красильщику соляной клистир. Тот жутко стонет. В 22.00 похоронили Панина. У коров уже третий теленок. Много молока и мяса. Проблема питания решена за счет трофейного скота и прочего.

28 февраля

В офицерской столовой кто-то заменил хоро­шую посуду, ножи, вилки, серебряные ложки на какую-то дрянь. Кто ворует? Есть подозрение, что холуи-адъютанты обоих майоров. Гришин шьет шаровары из женской одежды. Полтарац­кий тоже шьет себе какое-то шмотье из трофеев, остальные не отстают, особенно Сиренченко – любимчик Валюнаса, большой мастер по части грабежа. У младшего лейтенанта Киреева золотые кольца и рожа бандитская. Сиренченко тоже любит золото и готов проливать за него кровь. Чужую, конечно. Тепло. Туман. Вчера работала наша авиация, готовя наступление. Корпус снова в боях. Наш 1-й Белорусский фронт в 55 км от Берлина. На завтрак суп из свинины, блины и молоко.

9 марта

Ищем кожи для отправки на армейские склады. Майор Кокаев спрашивает, почему у меня нет кубанки. Нет ни интереса, ни шкурок для пошива. Подчиненные мне мастерские перегружены… Парторг второй роты и член бюро лейтенант Агафонов, младший лейтенант Шеметов и другие, всего девять человек, в ближайшей усадьбе занимались изнасилованием освобожденных из гитлеровского рабства женщин. Латышки из Резекне убежали из усадьбы вместе с изнасилованными польками. Докладываю майору Ко­­каеву. Он уже назначил дознавателем по делу старшего лейтенанта, члена партбюро Валюнаса. Выясняется, что и сам Валюнас участвовал в изнасиловании, но одно другому не мешает. В результате всех предыдущих расследований ни один мерзавец ни малейшего наказания не понес. В другое поместье нагрянула толпа во главе с капитаном, изнасиловали в хлеву всех работниц, в том числе и освобожденных из немецкого рабства. Несчастные уверяют, что немцы работниц не трогали.

В усадьбе Лотин слышу истошный крик женщины. Бегу в том направлении, обыскиваю огромный амбар с сеном и окрестные дома. Ничего не нахожу, но убежден, что в сарае произошло убийство. Насильник пережал жертве горло. Смерть наступила быстро. Спрятанный в сене труп найти было нелегко. Об убийстве стало известно командиру части (не нашей). Он чертыхается перед строем, виновного, похоже, знает, но молчит. Никакого расследования не было. Но я по сей день слышу жуткий предсмертный вопль. Майор Кокаев в мастерских ругается, что ему не прислали пиво: «Ну и свиньи!» Хотя пиво и отправлялось с майорским холуем Сорокиным. Этот красавец, прожженный мерзавец, ворюга и врун имеет на майора огромное влияние. Майорское пиво упокоилось в желудке Сорокина, но майорские ноздри этого не ощущают.

10 марта

Мучительная ночь. Болят спина, рука, зубы. КОП не принимает собранные сухие кожи, требует мокрые, засоленные. Узнаю правду еще об одном убийстве. В стоящем на отшибе домике водители бензовозов во главе с Софиным вшестером изнасиловали и убили русскую девушку. На ее отчаянные крики никто не пришел. Сержанта Софина с бледным продолговатым лицом издали можно принять за полуинтеллигентного солдата. Тихий, замкнутый. Первое впечатление про­изводит скорее положительное. Убийство рас­­крылось потому, что шофер Корниенко из 2-й роты бросил прямо рядом с телом свою винтовку. Кроме него к убийству причастны Смирнов и старший сержант Быков.

Старшина 3-й кавалерийской дивизии ранил девушку. Она осмелилась ему сопротивляться. Та­тарин Гафитуллин, человек без крупицы совести, в Лотине изнасиловал Ирину из Резекне. По-прежнему пользуется доверием офицеров. Оргии изнасилований и убийств без малейшего страха перед наказанием.

11 марта

Скверные сны по ночам. Знобит. Второй день не ем мяса.

22 марта

Начальник штаба лейтенант Якименко назначает Полтарацкого чистить улицу, а тем временем скотина, за которой должен ухаживать Полтарацкий, гибнет. Якименко пытается вредить из жуткой зависти успехам Полтарацкого на женском фронте. У капитана несколько любовниц, а на Якименко ни одна женщина даже глядеть не хочет. Высохший, сморщенный, пугающий тип с рожей горького пьяницы. Комендант гонит местных немок расчищать улицы, чтобы можно было проехать на машине. Я заговариваю с ними. Жалуются: «Поляки приставляют винтовки к груди и кричат: часы, кольца или пристрелим! Русские хватают за платья, насилуют, отбирают одежду, обувь...» Они не гитлеровки и страдают безвинно. И если бы насиловали трое-четверо, а то одну женщину в присутствии детей изнасиловали два десятка солдат. Вот и вчера в квартиру вломилась толпа насильников. Ненависти к русским нет, среди них много хороших людей, но это невыносимо. Молодые немки по ночам прячутся. Другим приходится за них отдуваться, но солдаты ищут тех, что спрятались. Матери добровольно отдают насильникам даже младших дочерей, чтобы спасти слабейших, но не удается...

Невыразимое возмущение и бессилие! Илья Эренбург в «Армейской правде»пишет: «Все немцы одинаковые мерзавцы, буржуй это или пролетарий»…

28 марта

С утра у офицеров зарядка под руководством майора Кокаева, пять минут скачем галопом. Я подустал. Взяли Эрну и Эльзу ухаживать за скотиной. Эльза болеет и весь день лежит в моей комнате. Ночевать домой не идет из ужаса перед тем, что ее там ожидает. К Полтарацкому пришла Эрна. Сделала прививки от брюшного тифа, дизентерии, холеры и столбняка. Мучительная ночь. Поднялась температура, бредил. Эльзе лучше. Она нежно и бережно за мной ухаживала. Днем у нас побывал начальник тыла подполковник Иванов. Остался доволен трофеями и пятимесячными запасами. На фронтах у нас большие успехи. Тепло. Людмила по ночам приходит к Валюнасу, хотя с работы ее выгнали за абсолютную лень.

Валюнас со своими людьми пакует и пакует трофейные богатства, пытается целовать работающих у нас немок. К немкам пристают Сонькин и Люлько. Во дворе теперь чистота и порядок. Хорошо работают сапожники. Плохо работают русские швеи, делать ничего не умеют, но очень ненавидят немок. Те дело знают и работают усердно. У наших женщин тоже собраны кипы всякого барахла. Некоторые немки хвалятся, что были коммунистками. Тетушка Эльзы и Эрны уверяет, что однажды в ее доме ночевал Эрнст Тельман. Может, и правда, хотя сама она верующая.

1 апреля

Был у Гофманов днем и вечером. Милиционеры при­­водят в свой район солдат насиловать молодых работниц. Все немки обязаны трудиться. Злой разговор с солдатом-зенитчиком, пришедшим насиловать. Навел автомат, хотел выяснить, кто я такой, что защищаю немецких шпионок. Вышиб его. Но эти бандиты готовы убивать. Вечером чудесный пасхальный ужин. Пирожные. Немки много болтают. Эльза нежная. Ich bin so müde!.. Поутру тишина, как в мирном городе. Мало людей и патрулей.

17 апреля

Баня. Эльза любезничает с Люлько. Поет. Дер­жится вызывающе. Играет. Мне становится противно. Сброшен немецкий десант. Идут поиски. Плохо со здоровьем. Нет аппетита, усталость, апатия. Эльза: ей теперь все равно – десять или двадцать… Раньше все же было лучше, если один! Подвыпивший майор: «Мокрые свиньи!» Полтарацкий бьет Эрну за то, что она шла из мастерских вместе с Валюнасом и Смаиловым. Горят леса, дым застилает солнце так, что на него не больно смотреть… Ночью меня вызывает вдрызг пьяный Якименко. Городит какую-то ерунду: что всех немцев надо перестрелять, про санитарную проверку в мастерских ОВС, про ведомость, которая должна быть готова к 20.00. Я возражаю: «Расстреливать пленных и гражданских – это не политика Москвы». Пьяный Якименко истерично вопит что-то бессвязное, но кровожадное.

19 апреля

Во сне был у Сталина. Сталин: «Я строг, но справедлив, подайте письменное заявление!» Я физически и душевно болен. Эльза плачет день и ночь. Негде мне в комнате приткнуться. Последний столик спер фельдшер. Нет кровати. Пишу в столовой… «Прильнула к яблоне как к родной матушке. / Роняет яблоня белые цветы, роняю я горькие слезки»… В сорок пятом году я понял глубину и трагизм этой войны. Я среди хищников с группой несчастных людей, доверившихся мне как офицеру русской армии, покинувших родной город Драмбург, чтобы помочь «врагам» бороться с фашизмом у себя на Родине. Я не в состоянии спасти их от нечеловеческих унижений, а возможно, и от истребления. Отчаяние и невыразимый стыд! Как же они меня ненавидят в Стране дружбы народов! Звездопад орденов: Кокаеву, Гришину… После вручения орденов многие напились. Вслед за возвращающимися с работы Эльзой и Ханни в комнату вламывается Жуйнов из 2-й роты. Приказываю следовать за мной в штаб. Пока я в штабе, внутри за запертой дверью фельдшер Кошелев и Валюнас. Меня гнетут бессилие и отчаяние. Организованное изнасилование женщин…

22 апреля

Ночью ко мне в комнату с фонарем вломился Кашаури – дежурный со своим помощником. Проверял, не с немками ли я. Немыслимое оскорбление! Привел трех коров. Старший лейтенант Простиков, бывший чекист, рассказывает: «Километрах в пяти отсюда, в доме у озера, семь свежих трупов немецких женщин и детей. Изнасилованные»… В Ландсберге, где он посе­лился, были три девушки. До его прибытия вломились десять солдат, все разгромили, собирались насиловать. Он не позволил, выгнал, пригрозив доложить их полковнику. Девять дней пробыл в доме у девушек. Милые, прелестные и бесконечно благодарные. Старшая с ведома матери ему отдалась. Вся семья очень благодарна за защиту. Теперь он снова побывал в Ландсберге. Весь дом разорен, окна выбиты, и ни одной живой души... Он против насилия. Поэтому только со мной разговаривает... Болит сердце...

Побывал у заместителя командира 2-го гвардейского кавалерийского корпуса по тылу подполковника Иванова. Был чрезвычайно взволнован. Рассказал про свое непонятное поло­жение в нашей части. В «Правде» статья Константинова (если правильно помню) против Ильи Эренбурга, неправильно и очень вредно настраивающего войска в Германии. Не все немцы гитлеровцы!

27 апреля

Сердце переполнено отчаянием. Замерзли мои весенние цветы. Эльзиной любви нет. Перео­смысливаю увиденное 21 апреля, когда подвыпившая Эльза рассказывала сальные анекдоты. Она ждала, что я буду смеяться, и была поражена, что пошлость мне отвратительна... Раньше она хвалила французское мастерство в любовных делах... Были у нее французские знакомые из работающих на заводах... Зачитали приказ: «Не грабить, не чинить насилие, не преследовать и не выгонять немцев из квартир».

29 апреля

Во 2-й роте нет картошки. Старший лейтенант Васильев наябедничал на меня майору, что не даю вина. А у самих море не сданного на склад вина. Я сильно мучаюсь во сне. Прохладно. Под слабую канонаду боец из штаба Гришина Панов изнасиловал немку 17–18 лет, пригрозив револьвером. Вместо того чтобы разносить газеты и письма, почтальон запер всю семью под замок и изнасиловал дочь. Диспетчер лейтенант Матвеев все это видел, но ровным счетом ничего не предпринял. Потом Панова ненадолго арестовали, но Гришин выпустил своего верного адъютанта, сняв обвинение в изнасиловании. Панов во второй раз взял со склада вино для Гришина, но, похоже, сам же и выпил. Второй адъютант Гришина – вестовой – таскает награбленное. У Кокаева гости и пьянка.

30 апреля

Мы находимся в дачном районе Берлина. Спа­лось плохо, донимали кошмары. Вчера в разоренном трактире привязалась немка. Устоял, хотя нашел в ее присутствии кипу порнографических открыток и прочие пошлости. Отдал ей там же найденный кусок мыла. Жала руку, благодарила... Хочет меня, вся распаренная, подошла совсем вплотную, продолжает с горящими глазами бормотать, что муж пропал в Берлине, ушел и не вернулся. Он старый, 60 лет. Сдержался и утешал, что пусть потерпит, это пройдет. Но едва не оскоромился.

В 18.00 торжественное первомайское собрание с участием генерал-майора Мансурова. Пела Русланова, жена генерал-лейтенанта Крюкова. Выступила фронтовая концертная бригада. Из 24-го полевого госпиталя получаем четырех коров. В благодарность за помощь в голодную пору. Приехал Валюнас. Начальник тыла Иванов и начальник штаба грозят ему трибуналом за при­­своение трофейного имущества. Доля истины в этом есть. Но тогда и майоров Кокаева с Гришиным надо привлекать как соучастников. Даже у сапожника Ковальчука несколько чемоданов с трофеями. У Сонькина и других тоже. У каждого шофера целое состояние. А вот у Иванова и Соловьева чемоданов маловато. Валюнас про них забыл. На 1 и 2 мая выдаем по 100 г вина в день.

1 мая

Красивое прохладное утро. Отцветают яблони. Гудят самолеты. Вчера был скандал с Гришиным. Тот написал записку Люлько – дать две бутылки вина. Сегодня Люлько вино выдал. Я разрешил. Но вчера не дал. Валюнас пишет штабу тыла объяснительную, что все награбленное сдал на склад. Врет, конечно. С нашего склада без учета брали вещи очень высокие чины. Соловьев это прекрасно знает и должен молчать. Но правда и в том, что Валюнас ничего из награбленного на склад не сдавал, сдавал Гринвалдс. Все, что собрал со своими подчиненными.

Мало пьяных, но шофер майора Кокаева Усоль­цев в стельку. Берлинские немки рвутся к ку­­хонным отбросам. К ним пристают подвыпившие солдаты с непристойными предложениями. Наше начальство запрещает отдавать немкам отбросы, велит гнать от кухонь. Кокаев и Гришин в отношении берлинцев придерживаются диаметрально противоположных позиций. Продуктов нам хватает, всегда остается много еды, а в Берлине голод. Немки жалуются на насилие и грабежи под дулами револьверов. Мне и самому доводилось пресекать безобразия самыми жесткими мерами с пистолетом в руке...

Красавица блондинка Эмми приглашает меня в гости на улицу Герты, 23. Роскошный дом. Живут в нем две женщины – хозяйка и Эмми. Она не замужем. Решаю воздержаться. Просит продукты. Обещает прийти сама... Хочу понять немок, завязываю разговор. Помочь могу мало чем, понять их психику еще меньше... Некоторые готовы отдаться... Одних на это толкает голод... Других – бескорыстная тяга к авантюрам, приключениям, но кто знает, где кончается добровольность и начинается насилие. Так утверждают многие офицеры: капитан Барсуков, старший лейтенант Простиков, и то же самое говорят в других частях.

3 мая

Едем в Хохен – в 50 км к западу от Берлина. Перед нами брошенный, фактически загнанный в лес скот фон Бредова, около ста коров и полторы сотни овец. Беру все под нашу опеку, ор­ганизую уход и дойку. В бригадах немцы, поляки, русские, югославы, в основном женщины. Овец пасет немец. Он умеет обращаться с овцами, похоже, даже понимает их язык. Полковник Соловьев хочет собрать около 2000 голов. Для Гришина грабит его шофер Румянцев.

Скотина болеет ящуром. Одна больная коровка не может дойти от пастбища до хлева. Бык остается с ней, бросив 100 здоровых коров, пытается овладеть этой несчастной, лежащей, но у него не получается. Бык очень возбужден, но не прибегает к насилию, как это делают кабаны и некоторые наши военные. Будь у немецких женщин такая возможность защищаться от навязчивой любви, как у этой коровки, сколько позора можно было бы избежать! Бык любит коровку индивидуально, как человек, ибо настала коровке пора, пусть и больной, поладить с бычком. А наши кабанчики действуют так, как те десять бычков, что оказались перед забоем в загоне с одной коровкой, чья пора еще не настала. Все бычки непрерывно пытались овладеть единственной коровкой, но та не давалась, отгоняла их рогами. Если бы творец, создавая женщину, подумал про ее самозащиту! Видимо, не ведал, что адамы создадут армии, чьи рыцари будут покорять женщин с пистолетами в руках, выстроившись в очередь.

МИР

9 мая

Вчера в 23.00 капитулировала Германия. Парад-митинг подчиненных штабу тыла частей. С трибуны бессвязно говорит майор Хронов. Стыд и позор. Под конец объявляет: «Закрываю праздник! Всем по 100 грамм вина». В других частях нет ни вина, ни водки... Немцы боятся отсюда уезжать на прежнее место жительства. Евреи, узнав, что мир, все целы, отправляются в Кирпитц работать...

Немки охотно танцуют и флиртуют с солдатами. Мать запирает дочерей, а сама льнет к солдатам. Дочери вечером выпрыгивают в окно и следуют примеру матери. У меня дома еврейка чуть ли не открыто себя предлагает. В полночь, когда никого в доме больше не было, пришла ко мне пого­ворить. Удержался. Рассказала, что сама из Кельна, муж – гитлеровец в немалых чинах. Годовалый сын, чистый блондин. У нее волосы черные. Противоречие. Почему ее не уничтожили? Муж – влиятельный нацист? Или у нее другое задание? Например, в обмен на пощаду воспитать из сына истинного гитлеровца. У меня нет сомнений, что этот мальчишка не ее сын. За какую цену она будет растить сына нациста? Почему она мне навязывается?

Но это уже проблемы мирного времени… Я продолжаю быть советским офицером мирного времени в оккупационных войсках в Гер­мании.

В публикации использованы фотографии из личного архива Яниса Гринвалдса и из архива Рижской
8-й вечерной средней школы им. Райниса