Утопившиеся

Как считается, 1 августа 1914 года закончился старый мир Запада, fin de siecle, Belle Epoque, прекрасная эпоха бородатых мужчин в высоких цилиндрах, элегантных женщин в сецессионных платьях, сложных красивых паровых машин, высокого модернизма и волшебных международных курортов. Наступило другое время – время смертельного иприта, неуклюжих танков, усеянных трупами полей Шампани и Галиции, одноруких ветеранов на мрачных берлинских улицах, сумасшедших популистов, Ленина, Муссолини, Гитлера, Сталина. В каком-то смысле это так; многие, начиная с Ахматовой, считали и считают, что именно августовские пушки возвестили начало «настоящего, не календарного двадцатого века». Можно с этим соглашаться, можно не соглашаться (я как раз не согласен), но очевидно одно: старый мир как образ исчез – вне зависимости от того, что он, быть может, остался как реальность, как тип общественного сознания.

Что случилось со всем этим – с бородатыми мужчинами в высоких цилиндрах, элегантными женщинами в сецессионных платьях, сложными красивыми паровыми машинами, высоким модернизмом и волшебными международными курортами? С миром романа «Волшебная гора», образом вечного горного санатория для чахоточных, где ужасно хочется жить и еще больше умереть после какой-нибудь пьянки, устроенной Пепперкорном? Ничего особенного не случилось; перефразируя одного мышиного президента, он утонул. Но любопытно, что мир Belle Йpoque утонул три раза, и два из них – еще до 1 августа 1914 года. Отметим также, что дважды дивный старый мир пошел ко дну на самых совершенных машинах, которые он мог придумать и создать к тому времени. Нижеследующий текст есть перечень трех прискорбных происшествий; как сказал бы Кафка, повествование о трех казнях водой.

Первое утонутие. 5 апреля (по старому стилю) 1912 года поэт Александр Блок записал в своем дневнике: «Гибель “Титаника”, вчера обрадовавшая меня несказанно (есть еще Oкеан)». Фраза странная и страшная, если не держать в уме два обстоятельства: блоковскую концепцию противоборства двух начал, «стихии» и «культуры», а также его тяжкую, скучную, душную ненависть ко всему мещанскому, обывательскому, «человеческому», на самом деле – ненависть к буржуазному «прогрессу». Утонувший лайнер, результат технологического прорыва и промышленного скачка, плод труда тысяч рабочих на огромной верфи, перевозчик более двух тысяч богатых и бедных людей – «Титаник» воплощал в себе все, чем мог гордиться закончившийся XIX век, который изменил мир сильнее, чем что-либо со времен распространения христианства. И вот это чудо прогресса столкнулось в океане с прекрасным творением природы, ледяным айсбергом, самодостаточным в своей совершенной красоте, столкнулось и за несколько часов затонуло, швырнув в ледяную бездну две трети пассажиров и экипажа – несмотря на все технические уловки в виде самой совершенной в мире системы переборок, множества спасательных шлюпок и отчаянных радиосигналов SOS. Гордый человек столкнулся со стихией и пал в пучину.

Итак, за пять дней до блоковской записи «Ти­­таник» шел ко дну, унося с собою жизни тысячи пятисот четырнадцати человек. Из них, учитывая морские законы, согласно которым сначала следует спасать женщин и детей, а также учитывая некодифицированное право богатых быть первыми вызволенными из беды, большинство жертв составляли обитатели кают второго и третьего классов мужского пола. Досужие титаниковеды подсчитали, что из пассажиров-мужчин второго класса погибло 92 процента, из общего числа пассажиров третьего класса – три четверти. В общем, уцелели 20 процентов от общего числа мужчин на борту и 75 процентов женщин. Надо сказать, эта статистика сильно напоминает то, что началось 1 августа 1914 года.

Природа пустила ко дну Культуру, ненавистная Блоку мещанская стихия оказалась бессильна перед Стихией с большой буквы. Поэту важно распознать в медийном гуле по поводу катастрофы сигнал приближающейся бури, Апокалипсиса, который снесет к чертям собачьим все эти верфи, заводы, города, музеи, бордели, рестораны и издательства. Истерическое ницшеанство Блока заставляло его держать ухо востро: не слыхать ли музыки сфер? Труб Апо­калипсиса? Грохота Революции? Как всегда, Александр Блок ошибался. Стихия была здесь ни при чем. «Титаник» утонул не вопреки тому, что был квинтэссенцией технологических, социальных и культурных достижений XIX века, а благодаря этому, из-за этого. Грядущая катастрофа пришла не издалека, ее принесли не новейшие гунны, а те самые заурядные мещане, что проектировали и строили самый большой пассажирский лайнер в истории, управляли им и на нем же путешествовали. Упоительная Belle Йpoqueна отдельно взятом судне кончилась в одночасье, внезапно превратившись в совсем иное. «Титаник» ретроспективно восприняли как символ грядущей катастрофы Первой мировой (и последующей за ней катастрофы Второй мировой) не потому, что на нем погибло много людей (уже через два года жалкий артобстрел мог ухлопать в десять раз больше), и не потому, что очень большой корабль столкнулся с очень большим айсбергом, а оттого, что – в каком-то обобщенном смысле – жертвы крушения убили себя сами, построив корабль, где не хватало спасательных шлюпок, где имущественное деление (при общем демократизме сосуществования на борту представителей разных классов) провело непроходимую черту между живыми и мертвыми. Уже из 20-х годов «Титаник» виделся символом довоенного общества, утонувшего под звуки обреченного оркестра. Вспомним печальную статистику крушения: в Первую мировую подавляющее большинство жертв составили именно мужчины из второго и третьего социальных классов тогдашнего общества. Утонутие «Титаника» стало репетицией утонутия Европы.

Второе утонутие. В том самом 1912 году Франц Кафка начинает свой первый роман, получивший при посмертной публикации название «Про­павший без вести (Америка)». Незаконченное сочинение открывается такой фразой: «Когда семнадцатилетний Карл Росман, высланный родителями в Америку за то, что его соблазнила забеременевшая от него служанка, на усталом, замедляющем ход корабле плавно входил в нью-йоркскую гавань, он вдруг по-новому, будто в неожиданной вспышке солнечного света, увидел статую Свободы, на которую смотрел давно, еще издали». Мещанская нелепица, соблазненные служанки, непонятно на каком основании высланные в Америку диккенсовские мальчики сочетаются здесь с кораблем, нью-йоркской гаванью (именно сюда плыл «Титаник», отправившийся 10 апреля из Саутгемптона) и статуей Свободы. Не ледяные айсберги, не тютчевская Природа, а средние люди, «объективные идиоты» (по определению Гурджиева) отправляют юношу на край света, наказывая непонятно за что.

В том же 1912-м Кафка пишет две из трех главных своих новелл: «Приговор» и «Превращение». В последней главный герой, как известно, превращается из человека в гигантского жука, переходя из разряда Культуры в департамент При­роды, после чего другие люди, родные и близкие, так возненавидели его, что бывшему Грегору Замзе ничего не осталось, как издохнуть. В «При­говоре» невинный разговор между отцом и сыном превращается в бессвязную обвинительную речь, увенчанную проклятием: «Я приговариваю тебя к казни – казни водой». После чего сын бежит топиться.

Оба текста можно было бы в равной степени назвать как «Приговором», так и «Превращением». Устоявшийся буржуазный предвоенный мир при­говорен; он превращается в нечто чудовищное; точно так же, как одним прекрасным утром 1912 года Грегор Замза проснулся отвратительным жуком, одним прекрасным утром 1914 года бывший гимназический учитель или ремесленник, рабочий, студент, неважно, надел противогаз и залег на четыре года в жидкую грязь окопа. В ледяной атлантической воде 1912 года утонули 1514 человек, в окопной мерзости Первой мировой – миллионы. И ведь никто их не убивал – кроме них самих.

Третье утонутие. 2 мая 1915 года недалеко от берегов Ирландии лайнер «Лузитания», шедший рейсом из Нью-Йорка в Ливерпуль, был атакован немецкой подлодкой U-20; он затонул настолько быстро, что большинство спасательных средств не успели даже выбросить за борт. От попадания в борт судна торпеды до того момента, когда его нос коснулся океанского дна, прошло 18 минут. Погибли 1195 человек, примерно восьмистам удалось спастись. Среди жертв было 128 американцев, один из них – знаменитый в те годы литератор, арт-деятель, стихийный социалист и анархист Элберт Хаббард. За три года до того Хаббард воспел Иду Штраус, отказавшуюся эвакуироваться с «Титаника», предпочтя погибнуть вместе с мужем, с которым она прожила вместе 41 год. Когда в Европе началась война, Хаббард отбывал условное наказание за нарушение закона о печати, но – через влиятельных знакомых – в начале 1915 года смог добиться от президента Вудро Вильсона, чтобы ему вернули паспорт. После чего он и его жена купили билеты на «Лузитанию» и побыстрее отправились к театру военных действий (в планах Хаббарда было даже интервью с германским кайзером). Один из выживших пассажиров «Лузитании» вспоминает, что когда лайнер начал тонуть, Хаббард спокойно стоял на палубе и наблюдал картину катастрофы. Лишь два раза он нарушил молчание. На вопрос, отчего он не предпринимает попыток спастись, Хаббард улыбнулся и ответил, что ничего тут уже не поделаешь. Вторая его ремарка еще интереснее. Она была сказана по поводу немцев, потопивших судно: «Они таки добрались до нас. Они гораздо хуже, чем я думал». Через два года после гибели «Лузитании» США объявили войну Германии.

«Лузитания» была следующим чудом довоенного гражданского кораблестроения после «Ти­таника». Она появилась в ходе конкуренции за рынок быстрых трансатлантических перевозок: немецкие лайнеры обгоняли британских конкурентов, поэтому островитянам пришлось пошевеливаться. Компания Cunard заказала два новых судна с именами экзотическими, в духе позднего романтизма и антикварно-географического колониализма – «Лузитания» и «Мавритания». Под это дело Cunardв 1903 годуполучила от британского правительства кредит в 2 млн 600 тыс. фунтов под 2,75% с рассрочкой выплаты в 20 лет. Государство поставило два условия. Первое – догнать и перегнать немцев в трансатлантической гонке; второе – в случае войны лайнеры должны стать вспомогательными крейсерами. «Лузитания» отправилась в свой первый рейс в 1907 году. Тогда она была самым крупным пассажирским лайнером в мире – и самым быстрым: в том же году она пересекла океан за 4 дня 19 часов и 53 минуты.

Позже ее достижения перекрыли другие британские суда, но к началу Первой мировой «Лу­зитания» оставалась одним из лучших судов в мире. И произведением дизайнерского искусства, конечно: салоны первого класса заставляли вспомнить времена Людовика XVI, их украшали фрески в стиле Франсуа Буше, а курительные комнаты, столовые, библиотеки отсылали то к георгианской эпохе, то ко временам королевы Анны, а то и вовсе в Малый Трианон. Высшими социальными сферами искусство и комфорт не исчерпывались: второй класс имел возможность насладиться просторными комнатами, променадами, столами и панелями из красного дерева; даже третий класс не был оставлен без внимания – имелись специальные помещения для курения и для дам. Что касается прагматических вещей, то «Лузитания» развивала рекордную скорость в 25 узлов.

Это судно воплощало в себе Belle Йpoque: роскошь в сочетании с демократизмом, технический прогресс вперемежку со стилизацией под славные эпохи прошлого. Более того, в истории «Лузитании» оттиснулась даже такая особенность западного мира, как умение учиться и молча исправлять ошибки – после катастрофы «Титаника» на лайнере срочно установили дополнительные спасательные шлюпки. Увы, они не помогли.

За что же немцы потопили гражданское судно? 2 мая 1915 года в трюме лайнера лежали боеприпасы. «Лузитания» плыла под чужим флагом. За год до этого британское Адмиралтейство мобилизовало «Лузитанию», превратив (согласно договору с фирмой Cunard) пассажирский лайнер в «вооруженный торговый крейсер». Крейсеров оказалось многовато, а спрос на трансатлантические перемещения не исчез, несмотря на объявленную немцами подводную войну – оттого «Лузитании» вернули мирный статус, не вычеркнув ее, однако, из соответствующего официального перечня Адмиралтейства 1914 года. Иными словами, формально немцы имели право ее топить – и потопили. Есть даже версия, что британцы чуть ли не специально подставили «Лузитанию» с ее американскими пассажирами, надеясь поторопить США с объявлением войны Германии. Сторонники теории заговоров утверждают, что именно поэтому британский миноносец не встретил лайнер у британских берегов; также они указывают на странное снижение скорости судна, которое якобы не дало ему уйти от более медленной U-20.

Опасности, поджидавшие «Лузитанию» в рейсе, обсуждались задолго до рокового торпед­ного выстрела. Когда в апреле 1915 года лайнер пришел в Нью-Йорк из Ливерпуля и собирался отправиться обратно, в Штатах ходили нехорошие слухи о том, что его могут потопить немцы. Германии тоже было выгодно запугать нейтральных американцев, чтобы те заморозили контакты с Ве­­ли­кобританией. Влиятельные немецкие эмигранты в Америке не хотели, конечно, вступления США в войну на стороне Антанты. Они даже обратились в германское посольство, заставив его напечатать в амери­канских газетах предупреждение тем, кто собирался плыть на «Лузитании» в Европу. Предупреждение (вполне, впрочем, нейтральное, напоминающее, что в военной зоне на море все суда и корабли под флагом Великобритании и ее союзников могут быть уничтожены с вытекающим отсюда риском для путешествующих) опубликовано 22 апреля, а 1 мая лайнер отправился в последний рейс.

Сложно сказать, кто именно убил больше тысячи несчастных пассажиров «Лузитании». Прежде всего, немцы-подводники – они выпустили торпеду по беззащитному судну. Во-вторых, британцы, прикрывавшиеся гражданскими людьми для военных поставок. В-третьих, пассажирская компания, которая, несмотря на страшный риск, возила людей через океан. В-четвертых, все, кто потом спекулировал на гибели «Лузитании» – от политиков до производителей оружия и работников военной индустрии. Нашлись даже немецкие художники, воспевшие удачный поход своей подлодки. Степень цинизма, жестокости, глупости и агрессии – потрясающая, но, надо сказать, не очень-то удивительная. Мы наблюдаем ее сейчас. Наблюдали десять лет назад. Уверен, что те, кто жил в каком-нибудь 1895-м, подтвердили бы наши наблюдения собственным опытом. Так что в каком-то смысле все остается по-прежнему, ничего особенного 1 августа 1914 года не принесло.

И все-таки мир хотя бы чуть-чуть изменился; в какую сторону – не мне решать. Сегодня подводники, окажись они в суде, заявили бы, что только выполняли приказы. Сотрудники Адмиралтейства оправдывали бы перевозку ору­жия на пассажирском лайнере благородной задачей «силового принуждения Германии к миру». Судоходная компания молча выплатила бы страховки родственникам жертв, на следующий же день получив от государства субсидию для поддержания общественно важного бизнеса. Автор артефактов, выражающих ликование по поводу гибели людей на «Лузитании», напомнил бы обвинителям о свободе творчества и о том, что художник поступает согласно собственному художественному темпераменту. Запрет его людоедского произведения он назовет «позорным актом цензуры». Все остальные скинутся на красивый монумент «Лузитании», потом популярный романист сочинит роман о любви пассажира первого класса и пассажирки третьего (оба утонут), Голливуд экранизирует роман (оба героя спасутся), производители компьютерных
игр предложат публике стрелялку «Потопи Лу­зитанию» и «Капитан подлодки».

В этом смысле старый мир, мир относительно простодушного стимпанка, в котором глупый Блок еще был уверен, что на символическом уровне «Титаник» прикончила Природа, а не сами люди, – тот мир действительно подошел к концу. И мы плывем на каком-то другом корабле, уже даже не космическом, а на том, что видим на экране айфона, едучи в тряском метро на работу.