Чтобы все больше было все меньше

О Марине Абрамович, одном из наиболее влиятельных мастеров современного перформанса, можно говорить и как о независимой женщине, которой удалось обрести редкую, труднодоступную форму свободы. Рынок актуального искусства непрерывно требует на что-то «повлиять», что-то преодолеть и оспорить, но создается впечатление, что Марине Абрамович это не помешало осуществить сочиненный ею самой идеальный сценарий жизни художника и освободиться от всего, что ему не соответствует.

Марина Абрамович родилась в 1946 году, изучала традиционную живопись в Белградской академии искусств, однако вскоре поняла, что на плоскости холста многого о себе и мире рассказать не может. В начале 70-х она обратилась к «неофициальному» искусству перформанса, которое в коммунистической Югославии по определению было связано с социальным и политическим протестом. Однако с переездом на Запад ей удалось освободиться и от этого вроде бы важного содержательного слоя. Сейчас Абрамович живет в Нью-Йорке, и ее перформансы превратились в созерцательные действа, где, как подчеркивает сама художница, между нею и зрителем больше нет ничего лишнего.

Практика Абрамович как в искусстве, так и вне его почти всегда была связана с преодолением физических и психологических границ. Она часто говорит о своих отношениях с деспотичной матерью, которая поддерживала в семье спартанскую дисциплину и насаждала страх. В 70–80-е годы Абрамович экспериментировала с болью, отвращением и дискомфортом. Это было очевидно в перформансах, где она лежала на кресте, выпиленном из кусков льда, серебряной ложкой съедала килограмм меда или клала перед зрителями заряженный револьвер, которым они могли распорядиться по своему усмотрению. Однако то, что Абрамович делает сейчас, гораздо больше напоминает духовные искания. Конечно, и они не были бы возможны без присущей ей свободы, выражающейся в активном соучастии, – трудно представить, чтобы Абрамович взялась практиковать религию, автором которой, хотя бы отчасти, не была бы она сама.

Несколько лет назад в интервью Rīgas Laiks Марина Абрамович рассказывала, что живет только для того, чтобы в полной мере осуществить свой художественный замысел. В настоящем разговоре она обратилась к гораздо более личному вопросу, к которому, как мне кажется, рано или поздно приводит деятельность любого художника: как должен жить сам художник, чтобы его искусство стало возможно.

Свен Кузминс

Каковы, по-вашему, важнейшие источники творческой энергии?

Природа. Все идет от природы. Мне кажется, нам пора уезжать из городов – города нужны только для того, чтобы предъявлять работу, а не для того, чтобы ее делать. Нью-Йорк – это водоворот энергии, он съедает тебя заживо. Здесь нужно проводить как можно меньше времени – нужно уезжать, а потом возвращаться. Природа – лучший источник энергии.

Большие города, по-вашему, только забирают энергию и не дают ничего взамен?

То, что город может напитать тебя энергией, – иллюзия. Ты приезжаешь в Нью-Йорк, и он тебя завораживает, ты думаешь: «Боже, поразительно, сколько здесь энергии», но ты ведь даже не осознаешь, насколько он загрязнен. Здесь очень шумно, здесь повсюду какая-то визуальная грязь… Вздохнуть некогда, настолько здесь все густо и плотно! Постоянно думаешь, что ты чего-то не сделал. То есть теряешь внутренний покой, необходимый для творчества. И жить здесь на самом деле очень трудно. Город, дающий энергию, – иллюзия; на самом деле он у тебя ее отнимает. И в какой-то момент нужно запастись новой энергией – вместо той, которую он из тебя высосал. Вы знаете, что Нью-Йорк целиком стоит на граните, а не на земле? Он не поглощает энергию, чтобы потом возвратить ее в какой-то новой форме, – от него все отскакивает.

Когда вы говорите, что природа – самый мощный источник энергии, что именно вы имеете в виду? Есть ли в природе какие-то особенные точки силы?

Я говорю об энергии природы и, кроме того, об особых людях с особой энергией. На самом деле это два аспекта одного и того же. Я только что закончила фильм о шаманизме¹ – четыре года работала над ним в Бразилии, ездила по разным местам, где можно встретить людей с особыми способностями. И встречалась я с ними на природе. Интересно, насколько взаимосвязаны эти два аспекта: ведь эти особые люди, обладающие особой энергией, на самом деле черпают ее из природы – они просто знают, как ее использовать и канализировать. Земля – источник неисчерпаемый. Меня лично особенно привлекают вулканы, водопады, скалы, высокие горы, океаны… Места, где энергия и в самом деле движется и где это движение можно ощутить. И я ездила туда в связи с работой. Если бы я ничего не делала или ездила бы просто на курорты, я была бы не в состоянии работать. Ничего нельзя сделать, если просто сидеть на месте.

Чему вас научили шаманы?

Шаманы научили меня устанавливать связь с этими природными источниками. Одна шаманка с Амазонки показала мне, как управлять ветром.

И теперь вы умеете управлять ветром?

К этому надо долго готовиться, но на самом деле да… Она закопала меня в землю черт-те где, после чего я должна была много всего исполнить – например, какое-то время вообще не есть… Я была совершенно голая в какой-то лесной чаще, и она мне говорит: «Ну а теперь действуй самостоятельно!» Я ей отвечаю: «Да у меня же ничего не получится!» – но потом направила руки к дереву и сказала ему: «Двигайся влево!» Нужно этого захотеть, причем желание это должно стать таким сильным, чтобы его уже было невозможно отличить от дыхания. И вот листья действительно сдвинулись влево – я глазам своим не поверила! Не знаю, смогу ли я это повторить, потому что для этого нужно быть на природе, для этого нужно очиститься, сделать множество других вещей… И кроме того, когда работаешь с природой, достигаешь синхронности, а синхронность – вещь невероятно важная.

Вы имеете в виду синхронность в смысле Юнга или что-то другое?

Я не знаю!

Объясните тогда, пожалуйста, что вы понимаете под синхронностью.

Синхронность – это состояние, в котором вся энергия твоего тела приходит в гармонию с энергией космической. В этом состоянии возможно все что угодно – скажем, ты думаешь о ком-нибудь, и этот кто-нибудь появляется, или тебе хочется что-то сделать, и ты получаешь знак с той стороны. И ты просто идешь по этим знакам. Сами-то знаки присутствуют всегда – просто мы их не узнаем.

И вы полагаете, что существует какая-то техника, позволяющая достичь этого состояния?

Именно поэтому я и работаю над созданием метода Абрамович. Для всего на свете есть своя техника! Вы знаете, единственные полностью реализовавшие себя люди, которых мне удалось встретить, именно такие: это полные жизни аборигены, обитающие в пустынях Центральной Австралии. Я прожила с ними год.

И они живут в синхронности?

Они живут в синхронности – это дано им от рождения! Остальным приходится учиться, чтобы достичь этого состояния. Надо научиться правильно дышать – от дыхания зависит буквально все. Только потом ты понимаешь, почему это так. Мы же настолько оторваны от всего! Нам нужно долго учиться, долго очищаться, чтобы просто понять, в чем суть. Я сама наркотики не люблю, пить и курить мне тоже не нравится. Но вот жить без еды – это нечто! Попробуйте не есть в течение долгого времени, и вам откроются невероятные вещи.

Вы имеете в виду, что нужно держать пост и пить только воду?

Да, только воду, но не дольше 16 дней. Мне кажется, что 16 дней – это уже даже немного опасно для здоровья, но голодать от 7 до 12 дней просто необходимо. Мы же постоянно заняты собственным желудком, постоянно перевариваем, поэтому в течение первых трех дней это трудно: болит голова, тело производит кислоты для переваривания пищи, которую вы не потребляете, это крайне неприятно. Но через три-четыре дня тело соображает, что от него требуется: раз нет пищи – не будет и кислот. Желудок успокаивается, и вся сконцентрированная там энергия поднимается вверх.

Вы упомянули метод Абрамович. В чем он состоит? Это переработка техник тибетского буддизма?

Это смесь. За сорок лет работы я успела поэкспериментировать со всем на свете, перепробовать все, что имеется на этот счет в самых разных культурах по всему миру. Я испытываю все это на себе и создаю на этом материале систему: действенную, простую, понятную в применении. Самое трудное я оттуда убрала, так что теперь этим методом может пользоваться любой нормальный человек. Прямо сейчас я занимаюсь «Гольдберг-вариациями» вместе с Игорем Левитом – это русский пианист, которого американцы считают лучшим исполнителем века и которому всего 27 лет. Он играет «Гольдберг-вариации» Баха, а я создаю систему, позволяющую по-новому услышать классическую музыку. Премьера – 7 декабря, так что мы полностью погружены в работу. На самом деле эта система обучает всему: как слушать, как пить воду, как ходить – все ведь взаимосвязано!

За те четыре года, что вы делали фильм о шаманах, удалось ли вам поучаствовать в церемонии, связанной с употреблением аяуаски?

Да!

И чему вас научила Мама, как местные называют аяуаску?

Первый раз был довольно опасным. Я никогда в жизни не принимала галлюциногенные наркотики, поэтому я, как и все, кто в первый раз пробует аяуаску…

Это происходило в присутствии шамана?

Да. Со мной была съемочная группа, причем один оператор принимал аяуаску, а другой – нет, мы снимали происходящее двумя камерами, чтобы потом увидеть разницу. И фотограф тоже принял. Мы были как дети: в обычной жизни мы наркотики не употребляем, поэтому всем хотелось просто понять, что это такое. И я тоже, как и все, приняла. У всех начался какой-то трип, а я сидела и ничего не чувствовала. И вдруг я вижу, что фотограф бегает туда-сюда со штативом. Я ему говорю: «Что ты делаешь?» Он отвечает: «Фотографирую!» При этом камеры на штативе у него не было. (Смеется.) Я его спрашиваю: «Ты что-нибудь чувствуешь?» Он говорит: «Нет». Но он уже, очевидно, был там, как и я, – просто мы не понимали, как это действует. Я подошла к шаману и говорю: «Ничего не чувствую». Он отвечает, что, мол, хорошо, и дает мне еще… Мне кажется, с его стороны это была полная безответственность, потому что через три минуты у меня было такое ощущение, что в моем теле разрывается бомба. Мне пришлось подняться, из меня извергались все возможные выделения: моча, кал, рвота… Все это на одежду. И все одновременно, как будто произошел взрыв! И потом я 17 часов провалялась на земле, не могла подняться. У меня было такое чувство, что голова раскололась на миллионы разных сознаний и я не могу собрать их вместе. Это был ад! Мне было так страшно! Плюс меня одолевали галлюцинации – сотни каких-то разных вещей… Можете себе представить, насколько это было мощно? И в конце концов, после того, как я пролежала 17 часов без движения в полном изнеможении, меня охватил дикий страх. Все тело сотрясалось от страха. Мне казалось, что это безумие никогда не кончится, что я схожу с ума и в нормальное состояние уже никогда не вернусь. Прошло три месяца, и мне пришлось снова прибегнуть к аяуаске, чтобы избавиться от этого страха. Я приняла обычную дозу, чтобы обойтись без всякой рвоты и прочих вещей. И тогда я решила, что аяуаска – не для меня. Моя проблема в том, что если я что-то принимаю, впускаю что-то в свое тело, я весь последующий опыт связываю с веществом, которое я приняла. А когда просто не ешь, ты ничего в свое тело не впускаешь – это просто ты сам, поэтому все твои ощущения абсолютно реальные, и никакого похмелья на следующий день. Это очень реальная вещь – в тебе поднимается столько энергии, что трудно поверить. Для меня отказ от еды – это система общей аскезы, которой придерживается и православие, которая по-настоящему работает и которая мне больше всего нравится. Потому что здесь я уверена, что переживаю нечто не благодаря действию какой-то еще вещи, а просто благодаря чистоте. Вы же знаете, что я за всю свою жизнь ни разу не пробовала алкоголь? Что для человека славянского происхождения просто невероятно! (Смеется.)

Вы никогда не пробовали водку?

Нет, ничего не пробовала. Я не пью.

Вы православная?

Бабушка была православная… Вы, наверное, знаете, что у нас в семье даже есть святой – патриарх.

Да, а вы-то сами?

Одно время я очень интересовалась тибетским буддизмом. Ездила в Индию, училась там, и все это очень меня тронуло. Но православие тоже меня трогает – именно аскетическое православие. Меня интересуют праведники – те, у кого на теле появляются стигматы… Я хочу сказать, что рассуждаю здесь не о коррумпированной церкви, прислуживающей власти, а о духовности в ее чистейшей форме. О любого рода духовности, очищенной от всего мирского.

У меня складывается ощущение, что через свое искусство, через перформансы вы пытаетесь вынести в публичное пространство духовные практики, обнаруженные вами в разных религиозных традициях. Но когда вы отрываете эти практики от их источников и выносите их в публичное пространство, не оскверняете ли вы их тем самым? Все же это своего рода сдвиг…

Нет, никакого осквернения здесь нет. Все зависит от того, как вы с этим работаете в процессе подготовки. Я провела множество семинаров, на которых обучала своему методу, – в Австралии, в Бразилии... Люди должны были оставить свои часы и телефоны в камерах хранения, им выдавали наушники, подавляющие шум, после чего их заводили на простую деревянную платформу. И вот пока они стояли на этой платформе, энергия полностью менялась, превращаясь в нечто совершенно иное. Я думала, что у меня с этим ничего не получится, но когда я увидела, как через это проходят сотни людей... Это очень волнительно! Понимаете, в нас во всех есть что-то такое, из-за чего нам это страшно нужно. Двадцать лет назад ничего подобного сделать было невозможно, а сегодня все этого хотят.

Хотят чего?

Хотят понять самих себя, хотят мира и покоя… Нам нужно вернуться к простоте, иначе мы самих себя потеряем. Технологии довольно сильно нас калечат. Мы все живем в виртуальном мире, это факт. Хорошо, смотрите… Я вам покажу одну семейную фотографию… Им хотелось пережить это сообща. Это обычные люди, они пришли в галерею абсолютно неподготовленными. Я выдала им наушники, блокирующие шум, и поставила их на платфорьму. Они стояли там несколько часов.

Вы просили их закрыть глаза?

Да, в том-то и суть: закрыть глаза и просто сидеть там. Три поколения вместе. Вы только посмотрите на них!

Они счастливы.

И вы знаете, сколько людей потом хотят в этом участвовать? Стоит мне выйти на улицу, как меня тут же останавливают люди, которым хочется угостить меня кофе, потому что им это как-то помогло. У них была такая потребность! Когда дети надевают эти наушники, ты понимаешь, что они ни разу в жизни до этого не слышали тишины. Сами они пользуются наушниками, только чтобы слушать музыку, поэтому им кажется, что эти наушники просто не работают. Они с ума сходят! А потом приходят по второму разу. Вот эти ребята потом пришли снова… Но я просто хотела показать вам эти три поколения одной семьи, чтобы вы убедились, что это действует. Вот этого ребенка вообще ничего не интересовало… А бывает, что люди переживают настоящий религиозный экстаз, рыдают. Поразительно! А я ведь ничего не делала – просто убрала все постороннее. Давать я ничего не давала – только забирала. (Смеется.)

Вы говорите, что двадцать лет назад людям этого не хотелось, а сейчас есть определенная…

Потребность, огромная потребность.

Что же изменилось за эти двадцать лет?

Все! Скорость жизни полностью поменялась! В Нью-Йорке, когда я говорю галеристу, что сяду на стул и пусть люди рассаживаются передо мной, галерист отвечает, что ни у кого не будет на это времени. Но люди ночевали на улице, чтобы попасть на мой перформанс, – это же безумие какое-то! Зачем им это делать, если у них нет в этом потребности?! Вокруг столько боли и одиночества, вы даже не можете себе представить сколько.

Значит, потребность избавиться от мусора и всего поверхностного…

Обусловлена тем, что у нас всего этого слишком много! Наше общество построено на потреблении. Когда я только приехала в эту страну, я шла в магазин за рисом и покупала три килограмма вместо одного, потому что если ты покупаешь три, то один получаешь бесплатно. В конце концов я просто перестала брать с собой деньги, потому что мне казалось, что мной постоянно манипулируют. Не нужно нам всего этого говна! Зачем нам все это? Суфии на самом деле утверждают, что чем меньше, тем больше – но теперь ведь и это используют в рекламных целях. У меня лично такой лозунг: «Давайте все чаще и чаще иметь все меньше и меньше». Иначе никак. Мозг человеческий на протяжении столетий никак не меняется, а технологии меняются с такой скоростью, что мозг за ними просто не поспевает. Если мы не вернемся к простоте, мы попросту исчезнем. Технологии придумывали для того, чтобы у людей было больше свободного времени, а у нас его становится все меньше! Ты получаешь имейл, отвечаешь на него, но в следующем имейле обязательно будет какой-то еще вопрос, переписка затягивается до бесконечности, прекратить ее невозможно. Каждое утро ты отвечаешь на письма, а вечером у тебя их в два раза больше. Мне приходит по 100–120 имейлов в день!

На фоне всего этого остается один вопрос: почему мы не бросаем все это и не уходим в пустыню?

Прекрасный вопрос, на который у меня есть очень хороший ответ. Я была в пустыне – я прожила год в Австралии, и в тот момент я была самым счастливым человеком на свете.

Вы жили с аборигенами?

Да. Денег у нас не было, мы ели муравьев, каких-то ужасных ящериц и прочую гадость.

В самом деле?

Еще кузнечиков и червей, которые живут на деревьях. Как бы то ни было, я всю эту гадость ела, но суть была не в этом. Мне там было хорошо! Каждый день самыми важными моментами были восход и закат солнца. Я полностью в это встроилась.

Замечательно! Зачем же вы вернулись?

А я вам скажу. Самое важное для человека – понять свое предназначение на этой планете. Каково мое предназначение? Мое предназначение на этой планете – быть художником. Я с этим родилась. Ничего другого я делать не умею. Семью я не создала, детей у меня нет, мужа тоже – ничего у меня нет. Мне просто хотелось заниматься искусством. Все то, что я испытала, нужно было перевести на язык искусства и донести до людей. Потому что я испытываю потребность в том, чтобы возвысить человеческий дух, а единственный способ это сделать – это вступать во взаимодействие с людьми.

Такова ваша миссия?

Такова моя миссия. У каждого миссия своя. Кто-то прекрасно печет пироги, у кого-то получаются отличные ботинки, кто-то хорошо фотографирует… Всегда нужно понимать свою цель, иначе жизнь превращается в пустую трату времени. А жизнь коротка! Мне 70, и это уже серьезно! Сколько мне остается? Поэтому все должно быть расписано по минутам. Беседовать с вами приятно, но когда я говорю, что у меня только тридцать минут, я говорю это потому, что не хотела бы тратить время на то, что не попадает в мой фокус.

Но ведь этот разговор тоже может способствовать возвышению человеческого духа.

Именно поэтому мы с вами и разговариваем – я же не знаю, каким окажется фокус этой беседы. Поэтому в нее и интересно вступать. Но мне все равно еще нужно сделать массу вещей… (Смеется.)

То есть смысл искусства, по-вашему, состоит в том, что оно возвышает?

Да, и далеко не каждый художник с этим согласится. Даже сегодня есть много художников, которые просто отражают реальность, – но реальность гроша ломаного не стоит! Сегодня я видела человека, он стоял у витрины кафе и говорил, что ему хочется есть, а люди просто проходили мимо. Я подошла к нему и спросила, что бы он хотел съесть. Он ответил: «Хочу сэндвич с беконом, сыром и горчицей». Мы зашли с ним вовнутрь, и я все это ему купила. И мне стало так хорошо! В этом смысле я могу совершать добро хоть каждый день. Это просто: 6 долларов 50 центов. У меня они есть, могу позволить себе купить сэндвич этому человеку, и я ему еще оставила пару долларов на кофе. Он не был наркоманом или пьяницей – он просто был ужасно голодный! А люди все равно проходили мимо. Мне кажется, дело не только в том, чтобы критиковать текущее положение дел или отражать реальность в искусстве, – нужно искать решения, нужно думать, как возвысить дух, нужно смотреть, что можно сделать, чтобы лично вмешаться и помочь. Если бы можно было каждый день делать что-то хорошее… Если каждый будет ежедневно делать что-то хорошее, этот мир станет другим.

Протестанты бы с вами не согласились. Они бы сказали, что купив этоьму человеку еду, вы просто поддержали его в его попрошайничестве и никак на самом деле ему не помогли. Протестанты бы сказали, что чем помогать попрошайкам, лучше научить их работать.

Да, это все очень сложно. Есть множество людей, для которых жизнь на улице – вопрос личного выбора, это одно. Но в этой стране много бедных – людей, у которых нет работы и которым эту работу никто не дает, и я тоже не в состоянии обеспечить их работой. Но купить им сэндвич я могу.

Но тогда ведь получается, что делать добро – это такая банальность!

А делать зло разве интереснее? (Смеется.) Я бы предпочла делать добро. Подумайте, сколько всего плохого происходит!

И как вы защищаетесь от дурного влияния реальности?

Никакой защиты у меня нет – происходящее меня ранит. Я не выстраиваю никаких стен, чтобы защититься. Так больно на все это смотреть… Вот вы идете в Париже в обычный ресторан, и тут начинается стрельба, и вы гибнете. Безумие! Я всегда думала, что Германия – самое безопасное место на свете, потому что у них столько беженцев, но тут вдруг полиция находит грузовик со взрывчаткой, который едет от границы Германии к футбольному стадиону… Теперь уже нигде не безопасно.

Когда вы указываете на все эти проблемы, какое чувство вы испытываете: есть ли еще какая-то надежда, или мы обречены?

Я во всем вижу надежду! У Далай-ламы есть замечательное высказывание: «Единственный способ перестать убивать – это начать прощать». Я думаю, что наше спасение в прощении. Сегодня утром я видела по телевизору репортаж – поразительный! – об афроамериканке, единственного сына которой убил его приятель. Сыну было 18 лет. Она потеряла сына, ее переполняют гнев и ярость, жажда мести, она говорит: «Я хочу его убить, надо отправить его в тюрьму». Парня посадили на 25 лет. Он отсидел 17, и она поехала в тюрьму, чтобы с ним поговорить, потому что этот гнев не давал ей жить. Он был как рак. Ей пришлось научиться прощать – ради нее самой, не ради него. И она начала регулярно к нему ездить, и это его изменило. Когда он вышел, отсидев 25 лет, она помогла ему найти жилье поблизости, буквально в соседнем доме. И теперь они не разлей вода. Потому что он нашел, как быть полезным обществу…

В чем истоки этой силы прощения? Не в природе же.

Нет, не в природе. Прощение проистекает из веры в то, что человек должен найти в себе силы любить всех, главным образом – своего ближнего. Посмотрите – мы живем в XXI веке и до сих пор рубим друг другу головы! Мы ничему не учимся. Но если изменить сознание, изменится и все остальное. Дело в том, чтобы поменять сознание. И если мой метод поможет хоть чуть-чуть приблизить эту перемену, тогда мою функцию, когда я покину эту землю… Как минимум можно будет сказать, что у меня была какая-то функция.

Последний вопрос.

Так и что же, получилось у нас хорошее интервью?

Ну, опубликовать можно.

(Смеется.)

Назовите самую важную вещь, которую вы в этой жизни поняли.

Безусловная любовь.

То есть вы поняли важность безусловной любви?

Я поняла, что ты любишь, невзирая ни на что. Что ты любишь не потому, что получаешь что-то взамен или по каким-то другим причинам, а просто любишь безотносительно чего бы то ни было. Безусловная любовь открывает сердце. Это поразительный опыт. Болезненный, но абсолютно удивительный.

Спасибо вам большое, Марина.

1“The Space In Between: Marina Abramović in Brazil”, 2016.