Искусство – это там, где хорошо

Быть может, думать о художественном образовании во время чумы неприлично, но так недалеко и до мысли, что неприлично или по меньшей мере неуместно думать и говорить также и об искусстве. А в это трудно поверить хотя бы потому, что не ясно, о чем в таких обстоятельствах думать было бы уместно и своевременно, к тому же искусство как усилие сознания предполагает возможность отвернуться от того, что ты заперт в каком-то конкретном времени и месте, и, совершив такое усилие, увидеть себя и свою ситуацию иначе и с другой точки. И ректор, и проректор Латвийской академии художеств, которым приходилось не раз и в различных форматах встречаться с руководителями европейских художественных институций, на мой вопрос, есть ли среди них личности интересные, сразу же назвали Пола Хейвуда, вот уже более трех лет отвечающего за формирование учебных программ Центрального колледжа искусства и дизайна Св. Мартина – одного из шести вузов, составляющих Лондонский университет искусств. До встречи с ним, признаюсь, меня очаровали некоторые его высказывания, доступные в публичном пространстве, особенно это: «Я ничего не знаю. Я ничего не делаю. Я ничего не создаю». И это: «Как исследователь я мошенник. Как общественный активист я занимаюсь самообманом. Как художник я беден». Правда, ничего большего, на что намотать нить разговора, у меня не было, если не говорить о моем собственном непонимании в течение последнего года возможностей и нужд художественного образования. Однако это непонимание относится не столько к художественному образованию в спектре от освоения навыков до открытия творческого сознания, сколько к образованию вообще. Чему кто-либо кого-либо может научить? Отсюда возникли еще более общие вопросы о том, какие действия человека что вызывают в этом мире; как люди, когда задумываются, обосновывают то, что они делают; играют ли попытки как-то обосновать свои действия хоть какую-то роль в том, что с нами происходит? Такое вот любопытствующее непонимание, в свете или темноте которого и состоялся этот разговор.

А. Р.

У меня сложилось впечатление, что образование в сфере искусств переживает кризис – по всему миру, но особенно в Европе. Может быть, я ошибаюсь, но впечатление у меня именно такое. Можно ли научить чему-то в искусстве, если понимать его так, как оно сейчас понимается?

В общем, да, образование в кризисе. Что это за кризис? В чем его природа? Вот, как мне кажется, важнейший вопрос.

И как вы сами на него отвечаете?

Здесь на самом деле имеет смысл подумать сразу о нескольких вещах. Во-первых, конкуренция на рынке образования приобрела глобальный характер. Можно, наверное, сказать, что Великобритания ввела систему образования, основанную на финансовых трансакциях, и уже само это меняет множество параметров и целей образования. Но теперь это стало уже глобальной проблемой, потому что образовательные институции конкурируют друг с другом на глобальном уровне, и отчасти эта конкуренция подстегивается именно странами, решившими придать образованию рыночный характер.

Но мне это не кажется проблемой. Может, конкуренция не так уж и плоха для образования в сфере искусств – может, она способствует улучшению качества в целом.

Мне трудно понять, зачем в сфере образования конкуренция. Точка. Я думаю, что если мы и можем чему-то научить, то по большей части сотрудничеству, совместным действиям, совместному созданию культуры…

То есть вместо конкуренции у вас сотрудничество?

Я бы сказал, что да. Мне кажется, мы все согласились с тем, что иерархии, определявшие наш подход к культурному потреблению, на самом деле не отражают многообразия производства культуры в наших сообществах. Мы сознательно игнорируем какие-то довольно важные подходы к тому, как создается и переживается культура. А еще я все-таки верю в то, что есть вещи, которым нужно учить. Мне кажется, есть целый ряд областей, например, эстетических навыков, которым можно обучать и сегодня. Вопрос только в том, сколько у нас канонов – один господствующий или много? Чему следовать – какому-то одному господствующему образцу или у нас множество образцов? Обладаем ли мы, будучи учеными и преподавателями, всей базой знания, или наша роль состоит в том, чтобы заставить студентов задуматься о более широкой базе знаний и вообще о том, откуда берется знание? Можно поощрять любознательность. Можно поощрять рискованные затеи в общем подходе к культурному производству. Можно поощрять сотрудничество. Можно – привычку постоянно учиться. Можно – вложения в личные навыки или личные способности. Можно поощрять обмен знаниями.

Когда мы все это поощряем, какого результата мы ожидаем на выходе? Что за человека мы хотим создать всеми этими поощрениями?

Не то чтобы мне очень хотелось об этом говорить… Перевод образования на рыночную модель тревожит меня прежде всего потому, что образование в лучших своих образцах – это процесс обмена между…

Обычно между поколениями. По крайней мере исторически было так.

Между поколениями или даже между соседями, близкими или далекими. То есть образование для меня связано с обменом идеями и соображениями, но в то же время это и восприятие идей, их перенимание. Нет никакой нужды в том, чтобы студенты, с которыми мы работаем, сохраняли приверженность своим изначальным убеждениям. Мне кажется, образование обладает достаточной мощью, чтобы менять убеждения. Но можно ли назвать это необходимым результатом, я не знаю. Необходимым результатом я бы назвал то, что ты даешь людям возможность учиться, вступать в общение с их сообществами, включаться в более широкие системы общественных связей, действующие в тех сферах, которые их интересуют.