На пае-пае на Рароиа

Как много уродливых вещей нас окружает! Как, впрочем, и таких, которые мы привыкли считать красивыми, прекрасными. Как вписать те, первые, в гармонию мира? Фома Аквинский еще в XIII веке считал, что именно недостаток, дефицит красоты в вещах и делает их уродливыми, безобразными. Безобразными, то есть без-образными, лишенными трех категорий красоты: ясности, целостности и пропорциональности.

Через семь столетий скульптор Константин Симун, возможно, никогда не читавший Summa Theologiae, увидел мир вещей по-своему.

Ржавые механизмы, пластиковые контейнеры из-под молока, консервные банки, дырявые автомобильные шины – все эти выброшенные за ненадобностью, испорченные, сломанные, бесполезные останки вещей были найдены, собраны, очищены от пыли и грязи, принесены в гараж, заменявший ему мастерскую. И вот после часов работы непостижимым образом груда мусора преображалась в скульптуру – каждая вещь заново получала имя и, опять же, по определению Аквината, начинала «излучать» красоту (resplendentia formae), становилась искусством.

И если св. Фома вынужден был признать существование уродливых вещей в Творении по методу контраста: «…так и зло живет в мире, чтобы Добро сияло ярче на его фоне», то скульптор Симун был избавлен от таких дихотомических мучений – мир, созданный им, был целостно прекрасен, ибо из каждой безобразной вещи, найденной им на обочине, он вылущивал образ, спящий внутри, скрытый для безразличного взгляда.

Но был и другой Симун – монументалист, с «хищным глазомером» плотник, столяр, каменщик. Ваятель, всю жизнь упрямо боровшийся с неуступчивой плотью камня, кипящей бронзой, творя образы четкие, резкие, бьющие в лоб и потому ясные (claritas), цельные (integritas) и совершенные в своей форме (proportio). Так доминиканский монах и ленинградский скульптор достигали согласия.

Много лет назад нас познакомил мой друг, композитор Игорь Ткаченко. Симун приходился ему тестем, две семьи делили два этажа большого дома в старой части Бостона, неподалеку от Гарвардского университета. Мы подружились сразу, сразу перешли на «ты», Костя часто спускался в подвал, где Игорь оборудовал себе студию и где мы любили проводить время – работать вместе или просто выпивать. Костя охотно присоединялся, но это было только вечером – утро и весь день до заката были отданы работе: вставал он очень рано, и еще в предрассветных сумерках можно было увидеть его в саду среди великолепного многообразия «исходного материала» – от катушек цветного телефонного кабеля до остова старого «Кадиллака» невообразимой красоты и элегантности, лишенного колес и загадочным образом поселившегося на Костиной территории. Были там и привычные вещи – гипс, формы для отливки в бронзе и много уже готовой скульптуры, стоящей в саду, почти превратившемуся в лес, где позволялось расти всему, что хотело вырасти.

Когда Симун говорил, слова напоминали его работы: собранные в короткие емкие фразы, они и звучали иначе – горько, иронично, всегда мудро. В долгих паузах он становился грустен, суров. Тогда он был точной копией Иеремии с ватиканской фрески Микеланджело – Бах и Буонарроти всегда жили рядом, с ними он никогда не расставался.

«Жизнь божественна!» – любил он повторять во время наших застолий.

И это было так – несмотря на тяжесть той жизни, которая ему досталась, она изнутри была для него легка и божественна, как и тот уродливый мир, в котором скульптор Константин Симун возвращал вещам смысл и красоту.

Яков Якулов

Елена Симун: А как вы расположены – вино пить или водку? Что вы предпочитаете?

Константин Симун: Есть анекдот…

Улдис Тиронс: …и пиво тоже.

Арнис Ритупс: И пиво тоже. (Смеются.) Да, водку и пиво было бы лучше всего, я думаю.

К. С.: Пиво? Да бросьте вы! Лучше всего – все, что есть. Вы знаете, как это водится в интервью: у меня по рюмке виски есть. Как вы к вискам?

А. Р.: Я не любитель, нет. Водку…

Е. С.: Если будет виски, интервью будет совсем забавное.

А. Р.: Почему?

К. С.: Она очень беспокоится, чтобы я выглядел хорошо.

А. Р.: Вы очень хорошо выглядите, кстати.

К. С.: Да. Так я, кстати…

А. Р.: Я надеюсь, вы это слышите каждый день.

К. С.: Вы знаете, я сегодня… Иногда бывает, что я слежу сам за своим разговором… Я сегодня сказал, что у меня жизнь замечательная. Потому что с утра встаешь, и по 15 замечаний сразу.

А. Р.: (Смеется.) От кого?

К. С.: От жены, конечно.

А. Р.: Замечательная жизнь.

К. С.: Да нет, вообще все замечательно. Замечательно. Но хоть по рюмке водки выпьем?

А. Р.: Я надеюсь. Открыть?

К. С.: Я могу открыть.

А. Р.: Давайте я.

К. С.: Леночка! Сейчас. По-моему, я в том же интервью говорил, что я с детства был евреем.

У. Т.: Да. С детства были евреем, а потом поменялась ситуация.

К. С.: Потом это стало не так остро… Тогда все должны были об этом знать, а сейчас можно даже не говорить об этом. Я учился в Таллине. А сам я урожденный в Ленинграде. Меня не принимали в Академию художеств.

А. Р.: По еврейским соображениям не принимали?

К. С.: Да. Но в Таллине мне на самом деле очень нравилось. Во-первых, это была заграница. Мне это очень нравилось. Там я дружил с такой дамой, у нее было имя потрясающее – Аста фон Пиларю.

А. Р.: Ого!

К. С.: Она жила в Таллине.

У. Т.: Баронесса?

К. С.: Нет, это по мужу она была. И когда Джугашвили решил всех евреев сослать в Сибирь, я этому не мог поверить. А она предлагала, чтобы я жил у нее под кроватью. Но я привык у нее жить на кровати. (Смеются.) И для меня это было очень…

А. Р.: …унизительное предложение.

К. С.: Да. Но, правда, когда стука не было, можно было вылезать, да.

А. Р.: Нальем.

К. С.: Да. Мне там нравилось жить. Там, кстати, жил – то есть в общежитии, где мы были, – там жил парень, он был из Риги.

Е. С.: Дать тебе отдельную тарелочку?

К. С.: Он был мастером по стеклу. Он рисовал такие всякие… Я не знаю, за что мне взяться. За что-нибудь…

Е. С.: Вы извините, по-моему, мне не надо присутствовать при интервью.

К. С.: Почему?

Е. С.: Потому что я слышала это миллион раз.

А. Р.: Тогда не надо.

Е. С.: Во-первых. А во-вторых, вот эта предыдущая интервьюерша, она меня вставила. Хотя я думаю, что это украсило интервью.

У. Т.: Я заметил, что вы были недовольны.

Е. С.: Я недовольна была ею, да. И многие сказали, что это как-то украсило интервью.

А. Р.: Ну, за знакомство тогда.

К. С.: Сейчас, одну секундочку…

У. Т.: Я не буду, я за рулем, и я боюсь полиции, не могу.

К. С.: Ну, тогда за вас.

У. Т.: Спасибо.

А. Р.: Это ваша скульптурная композиция, вот этот огород?

К. С.: Да. А что?.. Могу рассказать. Приходит полицейский и говорит: «Убери этот мусор». Я говорю: «Как мусор? Это же скульптура!» – «Да брось ты, я вчера на помойный день выбрасывал из дома точно такое же!»

У. Т.: Полицейский говорит?

К. С.: Да. Телевидение приезжало сюда. Я на неделю стал знаменитым в Бостоне. И они оштрафовали, штраф наклеили на дверь. 300 долларов в день. И если обычно этот тикет красный, то мой был зеленый. Но я победил.

А. Р.: В смысле – не заплатили?

К. С.: Да.

А. Р.: И они извинились, полицейские приехали, извинились перед вами за несправедливый?..

К. С.: А какая бы власть извинилась? Может, Индия?

А. Р.: Достойная бы власть извинилась.

К. С.: Древняя Индия.

У. Т.: (Смеется.)

К. С.: Закуски нет. Колбаса есть у нас.

А. Р.: Нет-нет, ничего не надо. Если только вам.

К. С.: Нет, мне тоже не надо.

У. Т.: Скажите, пожалуйста, на вас оказало какое-то влияние то, что вы родились на улице Правды?

К. С.: Это вопрос любопытный. Я думаю, что да. Но не в смысле правды как правды, а в смысле звука. Все-таки улица Правды. Но не в смысле «поиски правды». На самом деле я недавно об этом думал.

К. С.: Еще по одной можно?

А. Р.: Да.

К. С.: Вы же не за рулем?

А. Р.: Нет. Я только за рулем своей жизни.

К. С.: Да, улица Правды. Вы родом из Риги, да?

У. Т.: Да. Нет, на самом деле я родом из маленького городка, сто километров от Риги в сторону Пскова.

К. С.: Это как бы как при Петре – Даугавпилс?

У. Т.: Это в другую сторону. При Петре это Двинск называлось, скорее всего.

К. С.: Понятно. Он там свою племянницу замуж выдавал. И так мужа напоил водкой, что тот умер.

А. Р.: (Смеется.)

У. Т.: И правильно, чего уж там.

А. Р.: Но мы по этому пути не пойдем.

К. С.: Мы пойдем другим путем, как сказал Ленин. Да. Главное, чтобы не было скучно.

А. Р.: Это очень близко к идее Александра Моисеевича: главное, чтобы было интересно.

К. С.: Ну, в общем, да.

А. Р.: А все остальное – это тоже ваше? Этот хлеб с ножом?

К. С.: Это мой хлеб с ножом.

А. Р.: А эти, в консервных банках, что делают?

К. С.: А это мавзолей.

А. Р.: Красавцы. А кто там?

К. С.: Ленин и Сталин.

У. Т.: Спокойно очень спят.

К. С.: Да, они устали, наверное.

А. Р.: Устали там спать?

К. С.: Они разве спят? Они же живут. Вот Путин доказал, что они живы до сих пор. Вообще моя жизнь все время возле войны была. Я, вы знаете, стал…

А. Р.: А почему ваш Жуков, маршал Жуков, не понравился официальным людям?

К. С.: Я не могу сказать, что не понравился: его же купили в Русском музее. А почему вы думаете, что не понравился?

А. Р.: Мне кажется, что когда вы его сделали, были какие-то…

К. С.: Были неприятности, да.

А. Р.: В этом смысле не понравился. А что в нем такого, чтобы не понравиться?

Е. С.: А-а-а! Это даже не не понравилось: это было в то время, когда про Жукова еще плохо не говорили. А потом говорили, что он верно его изобразил. Но тогда с его кровавостью не очень считались.

К. С.: Те люди смотрят и думают, что он скачет на топорах. Но когда я жил в детском доме во время войны, то когда мы брали любые немецкие города, я всегда думал, что это Жуков, ведь он главный. И, вы знаете, он не скачет, он – кентавр. А топоры – это невольно вышло, потому что если соединить эти линии, получается как бы уход на лошади. В общем, «дела давно минувших дней, / Преданья старины глубокой».

Е. С.: Я попробую найти еще Невский проспект. Вот, Костя, я нашла. Похвастайся.

К. С.: Видите, Невский проспект.

У. Т.: Да.

Е. С.: А узнаете работу Константина, нет?

А. Р.: Да, конечно.

Е. С.: Это вот во всю длину Невского проспекта…

К. С.: Так что вы можете посмотреть… Как это, познакомиться. Жена знаменитого скульптора.

Е. С.: …в разную погоду ставили…

У. Т.: Они стояли, да?

Е. С.: Да, они вывешивали.

У. Т.: Понятно.

К. С.: Представьте себе, что был там и Аникушин, и скульптура XIX века, и ни одной работы не могли поместить, кроме как эту. Я за это не получил ни значка, ни ордена, ни денег. Между прочим, также я не получил ни значка, ни ордена, ни денег за работу для де Кордова…

А. Р.: А за «Тотем Америка»?¹

К. С.: Тоже ничего не получил. Может, это и хорошо.

У. Т.: А как получился такой замечательный Бродский у вас?

К. С.: Сейчас объясню.

У. Т.: Вот об идее, из той фотографии, где Бродский уезжает и сидит на чемодане?

К. С.: Довольно противное слово – идея.

У. Т.: Почему же? Греческое слово, ничего противного нет.

К. С.: Нет, я вспоминаю анекдот. Один советский труженик приходит в церковь и говорит: «Идея». Его спрашивают: «Какая идея?» – «Где я?»

Е. С.: Ты знаешь, что валяется что-то?

К. С.: Нет, упало просто. Лена, никогда я таких прибалтийских подарков не видел, как водка.

Е. С.: Впечатляет. Меня – очень.

К. С.: Вот это я люблю – выпивать. Это Яша² сказал?

У. Т.: Яша намекал.

Е. С.: Вы знаете, сейчас уже такой большой любви нет, поскольку это потом сказывается на самочувствии.

У. Т.: Безусловно.

К. С.: Давайте выпьем за мою жену.

Е. С.: А раньше – до упаду.

К. С.: А так бы она знаете сколько замечаний сделала?

А. Р.: Да, выпьем за вашу супругу. За вас…

К. С.: Елена Анатольевна.

А. Р.: …Елена Анатольевна.

К. С.: Мы женаты уже лет 80.

Е. С.: Ну что ты болтаешь!

К. С.: Она правда замечательная. Я не буду всем говорить, чем она замечательная.

Е. С.: Еще бы, конечно, замечательная. Нянька.

К. С.: Я уже на это придумал слово: «Замечтательная»…

У. Т.: Замечтательная. За вашу замечтательную супругу.

К. С.: Будь здорова, Леночка. Take it easy. Я по-английски… Я, значит, оказался в Америке, как и Лена, но она тут училась, во-первых, на золотую медаль. Будьте добры, себе подвиньте.

Е. С.: Получила.

К. С.: Да, получила. Она умная. Действительно, золотую медаль. Кругом были коммунисты, но они не знали, что она наполовину еврейка. Видно же так.

У. Т.: Грузинка, может быть?

К. С.: Вот-вот, ее принимали за грузинку.

Е. С.: В Грузии меня точно примечали: «Почему ты не говоришь по-грузински?»

К. С.: Да. Такая странная жизнь. So difficult.

Е. С.: Я недавно прочитала фразу, что замечено, что хорошие девочки выходят замуж за плохих мальчиков.

А. Р.: И наоборот.

Е. С.: Как наоборот?

А. Р.: Наоборот тоже.

Е. С.: Хорошие мальчики за плохих девочек, да?

А. Р.: Вполне.

К. С.: Почему вы не едите?

А. Р.: Я ем почти все время.

К. С.: И вот там я читал…

Е. С.: Про Путина.

К. С.: Нет.

Е. С.: Слава богу.

К. С.: Но это и Путина касалось.

А. Р.: И узнали что-то новое про него?

К. С.: А зачем узнавать? Сразу видно.

А. Р.: А что видно сразу?

К. С.: Вор, убийца, КГБ.

А. Р.: Просто по внешнему виду?

К. С.: А что, не видно? Это удивительно. Это увидительно. В России со времен Николая II, которого я тоже не люблю, потому что я читал, что он антисемит. Это раз. А потом я видел фотографию: он стоит на крыльце какого-то дворца – и перед ним бесконечное количество каких-то убитых зверей, бесконечное. Ну взял бы убил, я не знаю, для котлеты. Бесконечное количество! Николай II. Его сделали в России святым, а он был сука и дурак, на мой взгляд. Я, вы знаете, не изучал марксизм-ленинизм… Или как?

Е. С.: Ему не повезло, что его сделали царем, а так он был нормальным человеком. И умер нормальным.

А. Р.: Вы не изучали марксизм-ленинизм?

К. С.: Нет. Нет, однажды…

Е. С.: Как? Ты должен был изучать.

К. С.: Да. Однажды мы снимали дачу. Знаете, что такое дача?

У. Т.: Слышал, слышал.

К. С.: Мы снимали в Шапках. И там был дождь. Все время моросил дождь, никуда не выйдешь.

Е. С.: В Шапках у нас была своя дача, между прочим.

К. С.: Ну ошибся. Какая разница – своя, не своя? И я впервые… хотя я учился, и везде надо было сдавать марксизмленинизм, но я никогда не увлекался. То есть это вообще не мое дело.

У. Т.: А какая связь марксизма-ленинизма с дачей в Шапках? Это место так называется?

К. С.: А вы имейте терпенье.

У. Т.: А, извините, да.

К. С.: И я взял с полки хозяйскую книжку «Ленин». И стал читать. Никогда в жизни не читал. Я даже запомнил, что он там пишет письмо то ли Плеханову, то ли кому-то такому, что никогда нельзя предаваться любви – надо всегда держать камень за пазухой. Я, вы знаете, закрыл эту книжку и больше не открывал никогда.

А. Р.: Не заинтересовал этот человек вас?

К. С.: Нет. Как если бы я сказал по-русски: «На хер он мне нужен?»

У. Т.: Но вы же его лепили довольно много.

К. С.: Нет, немного. Я лепил его, чтобы заработать деньги.

У. Т.: И это?..

К. С.: Да. Нет, у меня еще есть, видели? Обнаженный он.

А. Р.: Да, с лампочкой. Но она не горит…

К. С.: Надо в штепсель…

У. Т.: Очень красиво.

А. Р.: Просто великолепно.

К. С.: Он наш вождь. А еще у меня было в Бостоне открытие выставки, и я сказал, что хотел бы сделать такого Ленина, как статуя Свободы.

А. Р.: Такого большого?

К. С.: Такого большого.

А. Р.: А почему такого большого вы хотите Ленина сделать?

К. С.: Чтобы все видели. Где-нибудь на окраине океана.

У. Т.: Здесь, в Америке, его поставить или в России?

К. С.: Нет, во многих частях света. Может быть, разного цвета лампочки.

А. Р.: Это, конечно, было бы красиво.

К. С.: Я думаю, это было бы назидательно.

А. Р.: Да, будущим поколениям.

К. С.: Конечно. Потому что можно взять Путина. Ему надо отдельную лампочку.

А. Р.: Отдельную лампочку?

К. С.: Конечно. Где напряжение КГБ. Напряжение 220 вольт.

У. Т.: Очень, очень мне нравятся ваши скульптуры, извините за такое банальное признание.

К. С.: Лена, извини, я могу за этого человека выпить водки?

Е. С.: Костя, ты можешь, но не нужно. Тебе же потом самому нехорошо будет.

К. С.: Я на автомобиле не поеду никуда.

Е. С.: При чем тут автомобиль? Как хочешь. Хозяин – барин.

К. С.: Я не барин и не хозяин.

У. Т.: А почему это называется самопортретом?

К. С.: Вы знаете, давайте я вам сейчас подробно…

Е. С.: Еще второе название – «Крик».

К. С.: Это я, как оказался в Америке, кричу. Мы оказались в Америке, когда приехали на похороны. Сына у нас не стало. Которого мы любили бесконечно. Так случилась ужасная жизнь моя. Вот так примерно: он приехал сюда и убил себя. Это мой крик, это я не подумал, но… Вы слышите меня?

У. Т.: Слушаем.

К. С.: И я говорю, что у нас сына не стало, а этот мудак [Евгений] Рейн говорит: «Это хороший способ переехать в Америку». Идиот… «Я не боролся за права». Замечательные стихи Александра Сергеевича: «Не дорого ценю я громкие права, / От коих не одна кружится голова». А? Качество поэта – это внутри человека…

А. Р.: А качество художника?

К. С.: Может быть, правильно сказать, что это просто он идиот. Черт, не льется. Вроде бутылка с дырой…

У. Т.: А вас удивляют ваши работы?

К. С.: Вы знаете, это такой очень трудный вопрос, удивляют ли. Я держусь за свои работы, это как бы способ мне жить.

У. Т.: Я скорее в том смысле, что вы что-то сделали и теперь смотрите: «Что же это такое?»

К. С.: Бывает такое, что я смотрю – и: «Что же это такое?» Но мои предпочтения на этом долго не задерживаются. Как ни глупы эти слова, мне кажется, надо идти дальше. Куда дальше – who knows. Это литературное слово. Можно и так: who в nose? А вы нет?

А. Р.: Почему нет? Давайте. За вас.

К. С.: Ну почему за меня?

А. Р.: Ну а почему нет?

К. С.: Тоже странно.

Е. С.: Что, что?

К. С.: Ну друг, который пришел, говорит, почему бы за меня не выпить. Я же за тебя выпил, честно. Первую дорогую рюмку. Да… Какая противная страна – Россия! И, видимо, была такая. Но были же там и Пушкин, и Гоголь. И надо же, вылез такой Путин.

У. Т.: Может, из Гоголя и вылез.

Е. С.: А вы были в Ленинграде? В Питере, в Ленинграде?

У. Т.: Да, конечно же. Много раз. И недавно был, и поеду через месяц приблизительно.

Е. С.: Тут недавно как раз говорили, что очень красивый город. Что побывали в разных столицах мира, но Ленинград действительно задуман был как бы ансамблем.

К. С.: А я запомнил два стихотворения, одно Мандельштама: «В Петербурге жить – словно спать в гробу!» А другое – Пушкина: «Город пышный, город бедный…» Знаете дальше? Это была моя мечта – жить там.

У. Т.: Но вы ведь там и жили.

К. С.: Но вот, видите, переехал в Америку. В общем, довольно грустное событие – по крайней мере, в моей жизни. Но не только в моей.

Е. С.: А вы на английском говорите все?

А. Р.: При необходимости.

Е. С.: Parlez-vousfrançais?

А. Р.: En plus.

К. С.: А когда вы чувствуете необходимость?

А. Р.: Когда заинтересовал меня какой-то человек и на других известных мне языках не говорит – тогда я говорю на английском.

К. С.: Я очень тупой к языкам. В школе изучали немецкий. Была война. В школе отношение к немецкому было сами понимаете какое. Я ненавидел немецкий, хотя, вы знаете, культуру немецкую я ставлю превыше многих культур. Имея в виду и музыку тоже. Вот так случилось. Вообще война ужасна.

У. Т.: Вы в 1941-м эвакуировались из Ленинграда?

К. С.: Мы были на даче. Знаете, что такое дача? И в это время там был киоск, где пиво продавали. Я помню это время. Я утром встал и нашел бутылки из-под пива в кустах, а рядом был пивной ларек. Я ему отдал эти бутылки пива.

У. Т.: Полные?

К. С.: Нет, пустые. Чистые. Они не чистые, а грязные. Значит, хозяин пивного ларька в знак благодарности дал мне пирожок какой-то – слоеный пирог, он был сухой. Я пришел домой, приехал отец, муж моей мамы. И сказал: «Началась война». Так началась война.

А. Р.: Дайте я налью.

К. С.: Отец сидел очень часто в тюрьме. Но он не был политический какой-то, он был… из Бунда.

У. Т.: Да, партия такая еврейская.

К. С.: Да, самая еврейская. А тех, которые не евреи, тоже сажали. И вот, действительно, кончился этот… Умер Сталин. И опять пришел какой-то тип. Ведь посмотришь на этого Путина, и видно: явный негодяй. Ну и не надо смотреть.

А. Р.: А вы заметили, что здесь тоже новый президент?

Е. С.: И как он вам нравится?

А. Р.: Ну что, он как…

Е. С.: Как через океан – вы чувствуете его влияние?

У. Т.: Мандарин напоминает.

А. Р.: Нет, влияния пока не чувствуем. Но вы-то заметили, что поменялся президент в этой стране?

Е. С.: Еще бы.

К. С.: Вообще-то говоря, не очень.

Е. С.: Нет, мы знаем об этом, но пока еще не почувствовали на себе.

А. Р.: А когда вы на него смотрите, вам ясно, кто он такой?

К. С.: Я вам скажу откровенно. Можно я вообще буду говорить откровенно?

А. Р.: Прекрасная идея!

К. С.: Вы знаете, мой Игорь, муж моей дочери, он очень против Трампа. Очень.

А. Р.: Музыка играет…

К. С.: Знаете какая? Бах. Иоганн Себастьян Бах. Лучше нет на свете. Нету мудрее, умнее нету. Я не знаю, не убивали бы они евреев… Я просто восхищен Бахом. Я узнал музыку Баха, когда мы жили на 11-й Красноармейской на ломаной железной кровати. Я тогда и познакомился с Еленой Анатольевной, и с тех пор не остывает у меня это чувство. Немецкая, фашистская, немецкая, французская… Я просто в восторге от музыки Баха. А вы как к музыке Баха?

А. Р.: Я ее плохо знаю, но то, что слышал, мне очень приятно.

К. С.: Ну да. Давайте, твердо говоря, выпьем по рюмке.

А. Р.: И немедленно.

К. С.: И немедленно.

А. Р.: Слушайте, я не успеваю за вами.

Е. С.: Костя, это правда, остановись, это опасно.

К. С.: Да, это опасно.

У. Т.: Каравайчук говорит, что нужно слушать Вагнера, потому что Вагнер молодит. А Малер старит.

К. С.: Я не знаю в смысле омоложения, но вот еще есть таблетки такие: примешь – будешь такой молодой, как идиот. Но Вагнер мне тоже очень нравится.

Е. С.: Я помню концерт Каравайчука, когда я была в университете… Значит, там был такой большой актовый зал, и объявили, что вот Каравайчук такой необыкновенный музыкант… И наконец с запозданием разнесся шум, что Каравайчук приехал. Причем он приезжал со своим роялем и с мамой. И это такая проблема была: нести рояль по лестницам. Принесли рояль, настроили, вышел Каравайчук, сел возле инструмента, взял ноты. Посмотрел в зал: «Как вы считаете, настроено?» Ушел, пришел настройщик, еще что-то поделал, вышел Каравайчук, сыграл какое-то начало – я не помню, Шопена, по-моему. Начало сыграл, закрыл крышку и ушел. Концерт окончен.

У. Т.: Как-то он пришел на концерт, лет десять тому назад, надел на голову наволочку и сказал: «Чтобы не видеть этих рож. Я не могу играть, когда они здесь».

К. С.: Давайте за него. Мне нравился уклад жизни в Таллине. Наше общежитие было на улице Уус. «Новая» в переводе. Она утыкалась в площадь, где стояла… Ратуша? Я до сих пор помню глаза девушки, которая была продавщицей… поразительные глаза. Выпьем за ее глаза.

У. Т.: Эстонская?

К. С.: Эстонская, конечно. Они блестели то желтизной, то зеленью. Удивительно.

У. Т.: А вам приятно, что другой великий скульптор XX века – ваш тезка?

К. С.: Константин из Румынии. Бранкузи. Вы знаете, у меня был друг, его звали Борис Евсеевич Каплянский, он хороший скульптор был. А у него жена была – забыл, как ее звали. В общем, она ехала во Францию – в то время вдруг разрешили вспомнить о родственниках. И он попросил, чтобы она, будучи во Франции, посмотрела тех художников, которые его интересуют – его интересовала как раз фамилия Бранкузи. И он, чтобы она не забыла, сочинил ей два стихотворения: «Накося выкуси и Бранкуси». А второе сейчас не помню.

А. Р.: (Смеется.)

У. Т.: Интересно, что в России вас все же любят. Вы сами говорите, что музеи покупают. Я читал, что даже дали мастерскую.

Е. С.: А что вы читали про мастерскую?

У. Т.: Просто сам факт, что дали. Это уже теперь, после отъезда, да?

К. С.: Это правда.

Е. С.: Но мастерской нету сейчас.

У. Т.: Это я тоже понял.

Е. С.: У него была его личная мастерская, единственная в Ленинграде.

У. Т.: Единственная?

К. С.: Вы знаете, я мог пригласить девушек…

Е. С.: То есть она абсолютно его была, частная.

К. С.: …со всей России…

Е. С.: Купленная.

К. С.: А что? Этот француз, блядун, как его называют, Лена?

У. Т.: Роден.

К. С.: Роден. Он всегда окружал себя девушками. Я думаю, что от этого он себя чувствовал пусть и не древним греком, но полугреком.

У. Т.: Ну это же французы: Дега так же делал.

К. С.: Дега? Он был разве француз?

У. Т.: Вполне.

К. С.: Вполне. Вот у меня висит работа моего сына. Обнаженная. Я таких обнаженных, честно говоря, не встречал. Таких превосходных скульптур.

Е. С.: Извините, пожалуйста, может быть, чай, кофе?

У. Т.: Я бы не отказался от кофе, поскольку ехать и…

Е. С.: Хорошо.

К. С.: А вам далеко ехать?

А. Р.: Амхерст.

К. С.: Это ругательное какое-то слово?

А. Р.: Это другой город.

К. С.: Давайте выпьем. Нет, я думаю, что нет, ничего. Прожить жизнь. Это грустно, конечно.

А. Р.: Как?

К. С.: Грустно.

У. Т.: Вам кажется, что ваша жизнь не получилась?

К. С.: Как не получилась? Чего мне надо? У меня все в порядке. А вам как кажется, у вас жизнь получилась?

У. Т.: Еще не знаю.

К. С.: Так, может, за пивом съездите?

У. Т.: За пивом?

К. С.: Да.

У. Т.: И тогда жизнь получится?

К. С.: Тогда узнаем, получится или…

А. Р.: Если за пивом съездить?

К. С.: У меня есть ключи, автомобиль, бензин, а пива нету. Да нет-нет, шучу. Нет, я думаю, что к жизни надо относиться шутливо. Все это шутка.

А. Р.: Такая грустная шутка иногда.

К. С.: Вы знаете, мне очень нравились стихи древних греков и римлян. Архилох, например. Никогда не слышали?

А. Р.: Слышал.

К. С.: «Сияло некогда и для тебя солнце, / Когда ты хаживал, куда вела дева»³. Так? Замечательный поэт.

А. Р.: По-моему, у него еще было про лису и ежа.

К. С.: Нет, еще помню: «В чудной дружбе два подлых негодяя, Кот Мамурра и с ним — похабник Цезарь!»⁴ Наливай, сэр.

К. С.: Да, и вот если идти от улицы Уус в сторону Ратушной площади, там слева магазинчик, где продавали кофе с такими сливками, маленькими кружочками. Девушка, которая продавала, была обворожительная, но сейчас ей, наверное, лет 90.

А. Р.: За ее глаза мы выпили несколько рюмочек назад.

К. С.: Нет, еще не допили.

У. Т.: Как-то вы не можете ее забыть совсем.

А. Р.: Все еще кокетничаете?

К. С.: Да, я с утра занимаюсь любовью. Ну а вы вот из Прибалтики. Если бы я… Я помню, вы водите автомобиль?

А. Р.: Он. Я не умею.

К. С.: Давайте я вас научу.

А. Р.: Сегодня?

К. С.: Нет, сегодня я пьяноват, а так запросто. Я научил одну сумасшедшую и одну безногую. Да, девочек в основном учил. Я им объяснял: «Понимаешь, водить автомобиль – это так же, как ходить по тротуару. Ты же не будешь лоб в лоб. Обойди, не дойди». Вы знаете, они сдали на права. Я-то научился автомобилю здесь.

А. Р.: Здесь, в Америке?

К. С.: Конечно, я прав и на велосипед-то не имел.

А. Р.: А сейчас имеете права американские?

К. С.: На машину? Кучу – два, три – прав. Нет, конечно. Нет.

У. Т.: А почему вы как бы учите только таких, с недостатками? Вы же учили глухонемых тоже.

К. С.: Та-а-а-ак. Откуда вы знаете про мою жизнь?

А. Р.: Удивительный человек.

К. С.: Он у Путина?..

А. Р.: Нет, там у нас договор.

К. С.: Сэр, я боюсь, что упадет.

А. Р.: Я слежу за этим, сударь.

К. С.: Наливай, сэр. Нет, я вам скажу, что я не против КГБ. Вчера мне прислали приглашение, потому что я продолжаю быть членом Союза художников, – приглашение участвовать в выставке «КГБ в нашей жизни».

У. Т.: Серьезно или шутите?

К. С.: Я до шуток вообще глух и нем. Нет, серьезно.

А. Р.: А КГБ играл в вашей жизни какую-то роль?

К. С.: Вы записываете?

У. Т.: Да.

А. Р.: Мы никому не покажем.

К. С.: Нет уж, тогда всем показывайте.

А. Р.: Хорошо.

К. С.: Вы знаете, у меня была мастерская. Я жил довольно ничего. Однажды, значит… Единственно, мне не спутать опять…

А. Р.: Роль КГБ в вашей жизни…

К. С.: Она постоянная и она не уходит.

А. Р.: Не уходит?

К. С.: Нет. И я вот чувствую Путина.

У. Т.: Чувствуете Путина?!

К. С.: Да.

У. Т.: Сердцем?

К. С.: Всеми барахлами души своей.

У. Т.: Фибрами.

К. С.: Фибр… барахлами. В общем, мой сын решился уехать. В Америку. И стали они наблюдать за моей мастерской. Однажды я приехал в мастерскую. Вдруг звонок по телефону. Вы знаете, я почувствовал что-то такое… Оказалось, что в два часа дня он будет стоять… Вы Ленинград знаете чуть-чуть?

У. Т.: Ну чуть-чуть.

К. С.: Угол Чернышевского и Восстания⁵, вот там.

У. Т.: Да.

К. С.: И что у него будет отличительный знак – шапка, кожаная шапка. Кепка.

У. Т.: Но кто это – он?

К. С.: А я даже не спрашивал – я понял, что это КГБ. Я, значит, сел на троллейбус (у меня мастерская была на Мечникова), доехал. Подошел к этому человеку. Говорю: «Где ваша шапка?» Он говорит: «В портфеле». Я удивился его честному ответу и стал с ним разговаривать. Причем разговор у нас был… Виски?..

А. Р.: Надоела эта водка?

К. С.: Хер его знает. Я пьянею просто.

А. Р.: Виски не надо.

К. С.: Да, я с вами согласен. И мы стали прогуливаться. Знаете эти места? Вряд ли вы знаете. Справа через Неву – тюрьма, слева – КГБ. Место такое населенное, житейское. Он мне говорит: «Вы знаете, нас интересует не бог весть что: чтобы вы рассказывали, с кем встречаетесь, кому говорите о нас». Я стал жаловаться, что я ни с кем за границей не вижусь, не интересуется мною заграница. Он стал говорить, что мы это… что нетрудно помочь… что нам надо только, с кем кто… Налейте мне, пожалуйста. Это воспоминания детства, я переживаю.

А. Р.: Все-таки водку?

К. С.: Конечно, водку. Тогда я ему говорю: «Меня интересует жизнь за границей, я иногда встречаюсь с иностранцами». Он мне говорит: «Это несложно устроить. Вы нам только расскажите, с кем кто встречается, кто о чем говорит».

А. Р.: И вы согласились?

К. С.: Тут нет тайн. Я, вы знаете, остроумный человек, в отличие от вас, как оказывается. Я ему сказал: «Вы знаете что?» Нет, я ему сказал, что… Ох, не помню, что я ему сказал. Я ему не сказал: «Пошел ты на хуй!» Я ему ничего такого не сказал.

У. Т.: А он не удивлялся, что вы его узнали без шапки?

К. С.: Он мне показал передник свой.

У. Т.: Понятно, но как вы его узнали?

К. С.: Ну такое… мудак. А! Он меня спросил: «Собственно, ничего сложного нет, вы должны»… Не «должны» даже, этого не было – слова «должны»… «С кем кто встречается» и так далее. Вы знаете, я вспомнил. Только налейте мне еще. Я сказал: «Я не привык работать на двух работах».

А. Р.: (Смеется.)

К. С.: Честное слово. То, что я сказал, я запомнил: «Я не работаю на двух работах». Он сказал: «Говорят, какой-то француз работал на двух работах».

У. Т.: Наполеон.

К. С.: Наверное, не на двух, потому что я его не нанимал. Я нанимал других наполеонов, особенно с пирожковой.

У. Т.: С Терешковой?

А. Р.: С пирожковой.

У. Т.: Но расскажите… Я понял, что вас потряс полет Гагарина в космос.

К. С.: Откуда вы знаете?

У. Т.: Ну я оттуда.

К. С.: Еб твою мать, он работает на двух работах?

А. Р.: Как минимум на двух.

У. Т.: (Смеется.)

К. С.: Да, наверное, я был очень лучезарным молодым янг мэном. И, вы знаете, я действительно запомнил эту жизнь свою. Кроме музыки Баха. Я… Может, принести вам хлеб?

У. Т.: Нет, спасибо, все в порядке со мной. Но меня интересует насчет Гагарина все-таки.

К. С.: Я вам откроюсь.

У. Т.: Откройтесь, пожалуйста.

К. С.: Вы знаете, вы это даже не поместите, потому что вам будет потом стыдно. Но понимаете, в чем дело? Мои работы вызывали восторг неосуществления. Короче говоря, я жил так. Это отец у меня в тюрьме бывал все время, а мамочка – нет. Она была… Ей, главное, было вырастить детей своих. Ее звали Михля Лейзеровна, Миля. А я мечтал о чем-то таком высоком, куда не залезает эта говенная нога человека. Да. И я иду по Невскому, приближаюсь к тому месту, где эти лошади стоят.

У. Т.: Да. Анечкин мост.

К. С.: Я не знаю, насколько Анечкин, но мостик. И тут я услышал, что этот…

У. Т.: Гагарин.

К. С.: Да-да, Гагарин взлетел. И я так расстроился! В мои места человеческой страсти залетела эта нога какая-то, с сапогом! Это правда. Believe me, sir.

А. Р.: Believe me – любимое высказывание Трампа.

К. С.: Пошел он на хуй. При чем тут Трамп? Я говорю believe me по поводу… Я не имею никакого отношения к Трампу. Я живу в Америке уже много лет. Никаких претензий к Америке у меня нет. Нету претензий и к Путину, просто он мне не нравится. Что бы нам выпить? Лена там занята, никого нет…

А. Р.: Никто не видит.

К. С.: Нет, я рад, что вы из Прибалтики. Мне нравится, что она не под жопой у России. Лен, а Лен!

Е. С.: Да?

К. С.: Подойди на минуточку.

Е. С.: Что случилось?

К. С.: Ты знаешь что? Мои знакомые как будто проглотили чего-то. Сидят и молчат.

Е. С.: Значит, им надоело, что ты болтаешь.

А. Р.: Нет, это неправда.

Е. С.: Неправда? Тогда я прошу прощения. Я не люблю, когда человек говорит с алкоголем. Ну не любой человек, но Константин точно. В нем пробуждается нечто, что мне несимпатично.

К. С.: Я знаю, что такое это нечто.

А. Р.: А интересно, можно ведь было бы – такое общение молча.

К. С.: Не знаю. Вряд ли.

А. Р.: Вряд ли?

К. С.: Сейчас хочется орать.

У. Т.: Кричать?

К. С.: Орать.

У. Т.: Орать? Как в вашем автопортрете?

К. С.: Да.

А. Р.: А важно, чтобы кто-то услышал?

К. С.: Это уже неважно. А впрочем… Я хотел бы вспомнить фамилию того человека из Риги, который жил с нами в общежитии.

У. Т.: Константин, вы поняли, в чем смысл жизни?

К. С.: Извините меня, но мне кажется, это самый идиотский вопрос, который я слышал за свою жизнь.

У. Т.: Пожалуй, я соглашусь с вами.

К. С.: Смысл жизни. На хуя он вам нужен?

А. Р.: Шутник. Вы что-то поняли?

К. С.: Знаете, я понял, что понимать и не надо. Давайте, сэр, наливайте. А вы поняли?

А. Р.: Нет.

К. С.: Конечно, нет. Можно сказать, бессмыслица – вот и весь смысл. А вы?

У. Т.: Я, сэр, тоже ничего не понял.

К. С.: Я могу сказать, что ничего и дальше не поймете.

У. Т.: Спасибо, это обнадеживает.

К. С.: Серьезно. Давайте выпьем за вашего друга.

А. Р.: С удовольствием, за Улдиса.

К. С.: Он не выпивает… Грустно.

У. Т.: Спасибо.

К. С.: Будьте здоровы. Да, так смешно. Я живу в Америке.

А. Р.: Разве это жизнь? Нет, я хотел пошутить, неуместно.

К. С.: Почему? Давайте.

А. Р.: Ну я подумал, глупая шутка.

К. С.: Вы знаете, кто это сказал? Это сказал поэт. Не Пушкин, а другой поэт.

А. Р.: «Я не поэт, скажу стихами». Так начиналось, да?

К. С.: Нет. Поэт. Не Эренбург, другой.

А. Р.: Что же сказал?

К. С.: «И жизнь, как посмотришь с холодным вниманьем вокруг, – / Такая пустая и глупая шутка». Лермонтов!

У. Т.: Жизнь – пустая и глупая шутка?

К. С.: Да, конечно. Стихи Лермонтова.

У. Т.: А вы согласились бы с таким утверждением?

К. С.: Он так строго спрашивает, что хочется закурить.

У. Т.: (Смеется.)

А. Р.: Немножко как в прокуратуре, да?

К. С.: Нет, знаете, прокурат…

У. Т.: А скажите, ваша фамилия откуда такая?

К. С.: Жидовская. Нет, не жидовская она. А зачем вам это все?

У. Т.: Интересно.

К. С.: То есть вас все еще интересует все?

У. Т.: Да, меня все еще интересует все.

К. С.: Давайте сообразим. Вы знаете про Шостаковича на троих?

У. Т.: Нет.

К. С.: Идут люди, идет Шостакович. Ему говорят: «Давай на троих». – «Давай». Он достает деньги, они тоже достают. Он говорит: «Я тороплюсь на работу». – «Кем ты работаешь?» – «Я работаю композитором». А те в ответ: «Не хочешь говорить – не говори».

А. Р.: (Смеется.)

К. С.: Это документально.

А. Р.: А вы работаете скульптором?

К. С.: Временами. Вот сегодня я просто прогулял день. Сейчас… А вы?

А. Р.: Скульптором не работаю.

К. С.: Поэт?

А. Р.: Нет, непонятно.

К. С.: Ну ничего.

А. Р.: Но про фамилию не скажете, скучно говорить, да?

К. С.: Ваша фамилия нет, она какая-то звучная…

А. Р.: Нет, про вашу фамилию не скажете?

К. С.: А что она моя? Я могу сказать, что моя фамилия случайная.

У. Т.: Вы сердитесь?

К. С.: За что?

У. Т.: Сейчас вы посмотрели очень сурово.

К. С.: Да ну бросьте.

А. Р.: А может, это нечто проснулось?

К. С.: Да нет. Вы знаете, я знаю одни стихи, мне они очень нравились: «Добрый день, Тераи Матеата и твои люди, пришедшие по океану на пае-пае к нам на Рароиа… оставайтесь подольше среди нас…» И потом: «…и пусть у нас будут одни и те же воспоминания…» Довольно замечательная, доброжелательная песенка⁶.

А. Р.: Подадимся в путь?

У. Т.: Да. Константин, я очень благодарен за эту встречу.

К. С.: «На пае-пае на Рароиа»?

У. Т.: Да.

А. Р.: (Смеется.) Ну простите, если вы потеряли этот день.

К. С.: Я не потерял этот день. Я даже думаю, что я нашел, найду.

У. Т.: Это как у Игоря Северянина. «Еще один ненужный день, / Великолепный и ненужный!»⁷

К. С.: Хорошие стихи, но я… Мне нравятся стихи. Вот закончил день…

Беседа состоялась весной 2016 г.

12) Скульптура К. Симуна в стиле поп-арт, установленная в парке скульптур Музея де Кордова в городе Линкольне, штат Массачусетс.