Немедленный прорыв

В начале 60-х годов прошлого века среди молодежи, приезжавшей к отцу Александру Меню в его подмосковный приход, появился студент исторического факультета Миша Меерсон, будущий отец Михаил. Как и многих молодых людей этого окружения, его привел туда интерес к русской религиозной философии начала XX века. Занимался он также переводами, правозащитной и подпольной издательской деятельностью, что в те времена было совсем не безопасно. Постепенно пришел к христианской вере. Будучи крещен еще в детстве русской матерью, Михаил стал прихожанином и другом отца Александра Меня, который сыграл огромную роль в его жизни.

Эмигрировав в 1972 году, Михаил учился какое-то время в Свято-Сергиевском богословском институте в Париже, потом оказался в Соединенных Штатах, учился в Свято-Владимирской православной семинарии у отца Александра Шмемана и отца Иоанна Мейендорфа. Был рукоположен в священники в 1978 году и стал отцом Михаилом. Еще до этого провел год в знаменитой École Biblique в Иерусалиме, проживая там в греческом монастыре Св. Онуфрия, находящемся в Геенне (долине Гинном). Так что можно сказать, что отец Михаил попал в число православного духовенства прямо из Геенны, предварительно женившись (уже по выезду из Геенны) на Ольге Шнитке.

Это внешние факты. А по существу можно сказать, что отец Михаил – это целая компания самых разных людей – мудрых, знающих и веселых. Он интеллектуал и ученый, причем и историк, и богослов. Защитил докторскую в католическом университете Фордем в Нью-Йорке, автор множества статей и нескольких книг, из них последняя – «Империй призрачных орлы», об истории Первой мировой войны – очень занимательная: в ней показано, что одной из причин войны, чуть ли не главной, была путаница в голове русской Думы, которая оттуда перекинулась и в голову императора Николая II. Путаница заключалась в том, что «патриотически настроенные» русские решили, что к их числу принадлежат и карпатские русины, которые тоже называли себя «русскими» или же «руськими», и они, русские, ринулись на защиту этих «руських» русинов против австро-венгров.

Сам Меерсон говорит о себе в нижеследующем интервью: «Я же болтун, я лектор по природе». Самым потрясающим образом эти качества проявляются в его проповедях. Каждое воскресенье отец Михаил говорит две проповеди: одну по-русски, а другую – причем на другую тему – по-английски (в приходе у него и русскоязычный народ, и американцы). В этих проповедях он умудряется увязать содержание воскресных чтений с человеческой жизнью и историей или же литературой, искусством, кино – все это интересно, злободневно, слова Писания оживают, обращаются к каждому, доходят до сердца, остаются в памяти.

Согласно словарю и церковному употреблению, старославянское слово «окормлять» происходит от слова «корма», то есть место на судне, где находится руль и сидит кормчий. Священник окормляет свой приход, то есть руководит им, управляет, ведет, осуществляет попечение. Есть и другая, народная этимология, производящая это слово от корня «корм» и приписывающая священнику действие по этому корню: «кормление» верующих, чаще всего понимаемое в духовном смысле.

Вот уже сорок лет отец Михаил служит верой и правдой в одном и том же приходе храма Христа Спасителя на 71-й улице в Нью-Йорке. Он привел к христианству и крестил несчетное число людей, он причащает, исповедует, женит, хоронит, утешает, вдохновляет, веселит – одним словом, он окормляет свой приход и в истинном, и в народном смысле этого слова: он кормит и поит народ евхаристическими вином и хлебом и в то же время печется обо всех и каждом, направляя людей мудрым советом, добрым словом, улыбкой, шуткой, а иногда и анекдотом. И вот что забавно: интервью, которое вы сейчас прочитаете, тоже кончается гостеприимными словами: «А сейчас я вас должен кормить и поить».

Лариса Волохонская

Как вы понимаете то, что в христианстве основной текст представлен в четырех версиях, которые очень отличаются друг от друга? Ни в одной другой религии основной текст не представлен в различных по содержанию версиях. Почему в христианстве их четыре, а не одна?

Много лет назад у меня был друг, ныне покойный поэт Иван Елагин. Он мне подарил сборничек своих стихов, а потом говорит: «Я страшно люблю кино. И вообще, мне для стихов необходимо в кино ходить». Я спрашиваю: «Каким образом?», и он отвечает: «А они очень похожи. Кино неожиданно дает что-то крупным планом, например, какой-то цветок. И так же в поэзии – ты выделяешь какую-то деталь, и она начинает играть». Он показал некоторую, для меня совершенно не очевидную связь между двумя разными жанрами. Представьте, что вы оператор или режиссер. И вы знаете потрясающего человека, который несколько лет назад появился в Иудее, – такой Иисус из Назарета. Вы знаете, что многие его современники еще живы, и, в принципе, можно даже документальный фильм о нем снять, потому что он до сих пор ходит. И вот сначала поехала одна съемочная группа и сняла маленький фильмик. Потом поехала другая, скажем, из Александрии. Евреи, израильтяне сделали фильм про своего пророка во главе с режиссером Матфеем. А другой режиссер, Марк, приехал из Рима, причем матфеевскую версию он не видел и решил снять свою. Потом откуда-то из Малой Азии приехал уже нееврей, Лука, но он слышал про эти дела. Сам не принадлежал к этой общине, но слышал. «Я сделаю такой документальный фильм, – говорит, – но это дела прошедшие, поэтому мне надо опросить свидетелей о том, как развиваются события дальше». И он сделал свой фильм в двух сериях. Первая – это Евангелие, вторая – Деяния. А потом Иоанн взял и создал свою версию.

Сидел у себя и все придумывал.

В каком смысле? Он не все придумал. Поразительное дело, они все показывают конкретный материал, конкретные события. Но каким образом они их компонуют? Всякий фильм, всякое произведение, каким бы оно ни было, является художественным.

Потому что композиция создается человеком?

Нет, художественная вещь концентрирует содержание. Я вообще очень люблю кино и даже в свое время хотел стать режиссером – так сказать, в молодые годы. Но карьера иначе повернулась. Однажды здесь в Америке, во французском клубе Alliance française, показывали Cinéma vérité. Я даже не знал, что это такое. А это просто стоит камера на улице и снимает все, что происходит. Я просидел там часа два. Более бессмысленного, пустого, я бы сказал, бессодержательного времяпровождения у меня никогда не было. Не показано ничего, хотя это нормальная каждодневная жизнь. Ведь что делает художественное произведение? Оно берет эту каждодневную жизнь и ее концентрирует. Художник ее приводит в состояние такой конденсации, что ты в ней видишь жизнь. И даже когда реализм не работает, такую концентрацию может дать, скажем, сюрреализм. Ничто не передает советскую действительность лучше, чем сюрреализм Хармса или Платонова. Меня всегда поражало и в «Чевенгуре», и в «Котловане», насколько это вещи абсурдистские. Именно в этом абсурдизме концентрированно передается весь абсурд этой реальности. Хорошо, вернусь к Евангелию...

Правильно ли я вас понимаю: евангелия – это четыре художественных произведения, которые по-разному концентрируют то, что важно в событиях, о которых они говорят?

Да.

Как вы объясняете, что люди, принимавшие канонические решения, решили, что надо сохранить все четыре, вместо того, чтобы выбрать один авторитетный рассказ, на который можно сослаться и в котором нет внутренних противоречий?

С удовольствием расскажу. Канон Нового Завета был принят достаточно поздно, а именно в конце IV века, на соборе в Северной Африке, в Гиппоне. Там, где Августин Блаженный был дьяконом и позже стал епископом. Это 382 год, когда канон был определен! А до этого возникала куча всяких, что называется, апокрифических писаний. Два тома апокрифов, маркианистские писания, потом всякие гностические вещи. Поэтому интересным образом именно внутри церкви происходила эта селекция, этот отбор, причем я говорю не только о православии и католичестве, но и о реформаторах. Мы, между прочим, все соглашаемся, что это есть канон Нового Завета. Для протестанта это вообще scriptura sola, что тут говорить. Это основа. И даже сейчас, притом что все это перетолковывается, гиперкритизируется, Новый Завет разбирается на части буквально по слогам и потом собирается снова, никому и в голову не приходит добавить туда еще что-то из апокрифических евангелий, которые сейчас тоже издаются томами.

Я встречал людей, которым это приходит в голову.

Это приходит в голову, но тем не менее это туда не вставляется.

Почему? Из-за ригидности церковной практики?

Нет, дорогой, не только. Когда возникла критика – научный, свободный обзор, анализ и обсуждение святого канона, все хотели прежде всего сравнить эти четыре евангелия с другими источниками. А вдруг в них что-то другое? Начали искать по-научному. И оказалось, что в этом веке нет вообще никаких источников. Что все остальные апокрифические вещи возникли значительно позже, чуть ли даже не в начале IV, в V веке.

Про Евангелие от Фомы еще не известно. Возможно, это самое начало II века.

Все-таки позже. Я знаю Евангелие от Фомы. Дело в том, что для каждого из евангелистов характерно наличие сюжета, имеющего начало и конец. Возьмем разработку, скажем, Евангелия от Матфея. Это сюжет, надо сказать, царский.

Там и военный элемент присутствует.

Он по-разному присутствует и в других евангелиях тоже. Я на самом деле хочу провести одну линию. Она начинается в Евангелии с Иисуса, затем Давида, затем Авраама. Почему именно в таком порядке? Все-таки Авраам был раньше Давида. Давид – это такой идеальный царь, когда-то создавший государство, которое потом стало распадаться и в итоге распалось. Ко времени Иисуса его уже не существовало пару веков. Оно потом немножко возникло при Маккавеях, и вот Ирода, который фигурирует в Евангелии от Матфея во введении, практически прикрывают. После него евреи сами просят римлян упразднить эту монархию. Так вот, Иисус – наследник Давида. И дальше дается генеалогия, как мы помним: 14 родов, от Авраама до Давида. Почему? Потому что Давид – это исполнение пророчеств. Господь Бог обещает Аврааму: «Я тебе дам эту землю». Но Авраам в этой земле что получает? Только кладбище. Все остальное ему не принадлежит. В Хевроне до сих пор из-за этого кладбища идут перестрелки, там лежат патриархи. Это единственное, что он приобрел, – патриархию. Пустыня Махпела – чистое поле, а на нем пещера, в которой они до сих пор лежат.

Таким образом, обещание Господа исполнилось? Он сказал: «Получишь жизнь» – вот он и получил?

Как начало. Но! Господь сказал: «И будут твои потомки как песок морской». Окончательно это исполнилось в Давиде, согласно царской иудейской линии. Именно Южного царства. Потому что у Северного царства была своя философия истории: это была республика, федерация, так сказать, племен. В то время как монархическая традиция была в Южном царстве. Но Северное-то распалось раньше и было забрано Ассирией. Они исчезли. К 722 году там уже ничего не было. А эти просуществовали еще двести лет, до Вавилонского плена. Давидовская философия – это философия монархической централизации Иудейского царства. Которую, между прочим, интересным образом потом восприняли и репродуцировали европейские монархи. В том числе Иван Грозный.

Они репродуцировали давидовскую философию?

Да. Причем он фигурирует на церковных витражах, в псалтырях, во всех манускриптах. Иван Грозный даже повторяет давидовскую опричнину. У Давида есть такие Хелефеи и Фелефеи, таинственные опричники.

Так вот, в Давиде исполнилось обетование, данное Аврааму. 14 поколений – и полное исполнение. От Давида до переселения из Вавилона. Всё. Вернулись назад. Откуда Господь Бог вызвал Авраама из Вавилона? Из Ура Халдейского. «Вот вам, понимаешь, за то, что вся ваша история пришла к нулю». Откуда начали – туда и вернулись. Но почему именно 14 поколений? Меня долго интересовал этот вопрос, пока моя жена, знающая иврит, мне не объяснила. Дело в том, что это нумерическое число имени Давид на иврите. Далет-вав-далет: 464 – 14. Это каббала, гематрия. Во всех древних языках буквы – это цифры. Значит, если читать имена как цифры, в принципе становится понятно. Давид – это мерка всей еврейской философии истории. И дальше Иосиф оказывается дальним потомком Давида, про которого в то время все забыли. Между прочим, согласно Иосифу Флавию, никто вообще о Давиде не упоминал, хотя там постоянно возникали разные взрывы националистических движений. Вожди восставали, ссорились между собой, грабили свое население, воевали с римлянами, пока не началась великая война, положившая конец Иудейскому царству. То есть Иисус здесь оказывается единственным прецедентом, причем он не потомок Давида по крови. Он, так сказать, фиктивный сын Иосифа. Он усыновлен царским родом, который сам на это царство не претендует. Поскольку это было так же опасно, как претендовать, скажем, во время Сталина на русский престол на том основании, что ты потомок Рюриковичей. Я бы не рискнул.

Вы говорите, что у каждого евангелия не только свой сюжет, но и своя аудитория?

Конечно!

И этот сюжет мог быть понятен только евреям?

В общем, Матфей написан для евреев. Откуда мы знаем, между прочим, предания церкви, особенно православные? Откуда мы знаем, кто что написал? У такого раннего автора, как Ириней Лионский, – это первая половина II века – сказано, что первым написал Матфей. Написал на иврите, а потом переводили кто как мог. Потом написал Марк, который был учеником Петра, с его же слов. Потом написал Лука, который был учеником Павла. И уже потом, после всех, Иоанн написал свое Евангелие. С точки зрения литературного анализа, который я провожу, я тоже считаю, что это правильный подход.

Вы согласны с Иринеем?

Да, причем исходя не из того, что я твердо держусь православного предания отцов церкви. Прежде всего, я это не сам придумал. У меня есть определенная школа для этого. Я очень много лет изучал Библию и немножко занимался самоиздательством – переводил библейские комментарии. Меня это так заинтересовало, что я поехал в Израиль, учился там в École biblique de Jérusalem. Это доминиканцы, которые издали знаменитую...

…Иерусалимскую Библию?

Да. Там я немножко подучил иврит. Потом здесь занимался Ветхим Заветом, меня жена таскала на лекции, мы тут слушали замечательного библеиста Мюррея Лихтенштейна в Хантере¹. В 80-е годы я там прослушал два его курса на иврите. Это был разбор Книги Псалмов и Книги Премудрости. Сначала мне было тяжело, а потом я никак не мог понять, куда мне еще пойти, на библеистику или на историческое богословие. Меня интересовали две темы: лингвистика и русская религиозная философия. Я все-таки решил, что нужно написать про русскую религиозную философию. Поэтому я, так сказать, защитился по этой линии. Но, конечно, меня заинтересовал в основном мой профессор Чарльз Гиблин в Фордеме², который читал курс по Новому Завету. Я слушал аспирантские курсы по Евангелию от Иоанна, Евангелию от Марка и Апокалипсису. Книгу «Апокалипсис: Открытая книга пророчеств», которую он написал, Оля³ перевела. Она издана с моим большим предисловием и комментариями. Мы ее издали на английском в 1993 году. Так вот, для меня Библия открыла целый метод.

В чем состоит ваш метод?

Это метод структурного текстуального анализа. Это формальный анализ.

Что может дать читателю формальный анализ текста?

Он раскрывает внутреннее содержание, показывает, как содержание доносится через форму. Скажем, Гиблин произвел совершенно фантастический структурный анализ Нагорной проповеди. Там в Заповедях блаженства всего десять строк. У него вся книга посвящена Нагорной проповеди, но основная часть – это структурный анализ Заповедей блаженства. «Блаженны нищие духом, ибо их есть Царство Небесное. Блаженны плачущие, ибо они утешатся. Блаженны алчущие и жаждущие правды, ибо они насытятся» – ну, вы знаете. Гиблин совершенно справедливо говорит, что, конечно, мы все это знаем, но скользим мимо, не обращая внимания на один интересный момент. Если мы возьмем Заповеди блаженства, то увидим, что все ценности, которые существовали всегда, особенно в нашей современной секулярной цивилизации, в этих заповедях перевернуты с ног на голову. Если бы мы серьезно восприняли Заповеди блаженства, мы бы все как минимум стали юродивыми Христа ради. Франциск Ассизский по сравнению с нами был бы жирный буржуа, понимаете? И дальше он разбирает, причем структурно, насколько здесь содержание и форма сопутствуют одно другому. То есть насколько Царствие Небесное, которое Иисус идет проповедовать, уже фактически присутствует в этих Заповедях блаженства. Это действительно сложный, математически точный, вымеренный прекрасными схемами анализ текста.

Но вернемся к Евангелию от Матфея. К царской теме.

Да, царская тема. Чем кончается Евангелие? Последние слова Господа, воскресшего в Галилее. Что он говорит апостолам? «Дана Мне всякая власть на небе и на земле». То есть он таки воцарился! Но он воцарился уже похлеще Давида. (Смеется.) Власть ему дана везде – и на небе, и на земле. И через все Евангелия проходит тема царства, которое в параллельных местах у синоптиков так не педалируется.