Поезжай к Пятигорскому, не пожалеешь

Миша Майский – уроженец Риги, освоивший основы музыки в школе им. Э. Дарзиня, – стал одним из тех, у кого на глазах, можно сказать, разворачивалась история музыки ХХ века, тех, кто прочувствовал ее на собственной коже. Учиться в Московской консерватории у Мстислава Ростроповича, чуть ли не каждый день встречать Рихтера, Ойстраха, Шостаковича и выходить на сцену с мировыми титанами: Раду Лупу, Бернстайном, Аргерих, Кисиным и целой плеядой других – это путь избранного музыканта. Еще подростком Майский в первый раз вышел на сцену с ленинградскими филармониками и заслужил прозвище «будущий Ростропович». Успехи на конкурсе Чайковского, арест и принудительные работы в колонии, отъезд из СССР в Израиль и приобретение старинной виолончели венецианского мастера – мимо этих событий в жизни Миши Майского невозможно пройти, но лучше всего о них рассказывает он сам, и его рассказы, уже ставшие фольклором, слушать не надоедает, как и еврейские анекдоты, которыми он пересыпает свою речь.

Гидон Кремер вспоминает, как на одном концерте у Майского, слишком экзальтированно водившего смычком, порвались целых три струны, после чего ему пришлось непрерывно отвечать на вопрос: «Готовы ли вы к таким ситуациям?» Мишу Майского часто хвалят за эмоциональную мощь, которой он наделяет музыку; в одной из рецензий в The New York Times его даже назвали огнеметом. Скрипач Дмитрий Ситковецкий охарактеризовал Майского как «неукротимого зверя исполнительства». За то же самое, за страстную манеру игры, его иногда и ругают. Майский до сих пор активно концертирует, но слушателям в Риге, Юрмале и Лиепае об этом напоминать излишне. Пабло Казальс говорил, что виолончелист за день должен сыграть хотя бы одну сюиту Баха для виолончели. Так, я впервые столкнулся с Майским, услышав в школьные годы, как он играет Первую сюиту соль мажор. Для меня это была первая встреча с сюитами Баха, которые (что подтверждается и этим разговором) необычайно привлекательны и в самых разных смыслах неисчерпаемы, и сказать о них что-либо осмысленное – впрочем, это относится и к музыке в целом – почти невозможно.

Давис Энгелис

У нас с вами есть по меньшей мере один общий биографический момент: определенную роль и в вашей, и в моей жизни сыграл человек по фамилии Пятигорский.

Это точно. В моем случае – очень важную роль.

Вы учились у Григория Пятигорского всего четыре месяца, но всегда говорите об этом времени как о самом важном периоде в своей жизни.

Так и есть.

Можете объяснить почему?

Здесь сошлось сразу много разных обстоятельств. Это стало началом моей новой жизни – я называю ее своей второй жизнью.

И когда начиналась эта ваша вторая жизнь, вам, насколько я понимаю, было около сорока?

Верно. На самом деле я в последнее время думаю, что сейчас у меня, наверное, третья жизнь, потому что, прожив со мной 24 года, жена ушла от меня к художнику, который оформлял нам дом, но это другая история.

Она ушла от вас – не вы от нее?

Она ушла. Потому что я слишком много шутил.

(Смеется.)

Нет, ну это, понятное дело, тоже шутка – на самом деле все было сложнее. Но в каком-то смысле это правда, в последние несколько лет у нас в семье было правило: не больше одной шутки в день. И я это правило постоянно нарушал, поэтому она от меня ушла. И тогда я сам по этому поводу пошутил: «Первые двадцать лет ей мои шутки нравились, а потом я стал повторяться».

То есть теперь у вас третья жизнь?

Это было не мое решение, я вынужден был начинать с начала. И вот у меня опять отличная новая семья.

Но, возвращаясь к Пятигорскому: это было начало новой жизни, я был полон позитивной энергии. Жизнь Пятигорского подходила к концу, и он это знал – у него был рак легких, он всю жизнь слишком много курил. И ему страшно нравилось говорить по-русски! Русский у него был замечательный – совсем не тот, на котором мы сегодня говорим. Я тогда почти не говорил по-английски. Он понимал, что для него это последний шанс поделиться всем тем, что он пережил. Скорее всего, все это было усилено его небывалым воображением – многие говорят, что все его истории по большей части неправда.

Вы могли бы привести в пример какую-нибудь такую историю?

Да хоть десять. Он рассказывал, как играл в некоем французском городке, когда был еще относительно молод, но уже довольно известен. Он должен был играть оркестровую сюиту Баха № 2 си минор, и, как он утверждал, он взял первую ноту и внезапно понял, что не имеет ни малейшего представления о том, какая должна быть следующая. Он просто отключился. И сразу же – в какую-то долю секунды – решил, что было бы глупо останавливаться после первой ноты. Он немножко занимался композицией и, соответственно, решил импровизировать – так и сымпровизировал всю прелюдию в духе Баха. Просто играл нечто в си миноре. Проблема была в том, что единственный в городе виолончелист сидел в первом ряду со своими учениками и в руках у них были ноты. После концерта они пришли взять автограф, сфотографироваться и т.д. И кто-то из них спросил: «Но скажите, маэстро, по какому изданию вы играли?»

И вам кажется, что это выдумка, а не реальная история?

Да, мне трудно представить, что он мог сыграть просто ни с того ни с сего целую прелюдию. Но точно сказать нельзя. Я думаю, что это, скорее всего, просто преувеличение. Но он сам верил во все свои истории! Искренне, страстно верил!