Суровое взросление

Мне слегка неловко, так как вы можете сказать: «Раз уж вы журналист, можете все лучше узнать, съездив туда».

Я так не скажу. Хотя сейчас Ястржембский¹ организует и такие «турпоездки».

Турпоездки в Чечню?!

Да, собирает толпу иностранных журналистов и устраивает для них этакую турпоездку.

В Чечню?

Да, причем ни шагу ни вправо, ни влево, только жесткий маршрут. В Грозном есть места, скажем так, для «международного потребления». Например, до взрыва 27 декабря возили в правительственный комплекс. Запирали ворота, и они там жили за высоким бетонным забором. Встречи с администрацией, все признаки цивилизации: телефон, факс… Можно поговорить с прокурором Чеченской Республики, с главой администрации Чеченской Республики – с теми, кто угоден президентской администрации. Могут свозить в какую-нибудь школу.

И сколько такой тур стоит?

Не знаю, но некоторые журналисты мне говорили, что где-то тысячу долларов. Но я не знаю. Понимаю, что это договор между средствами массовой информации и администрацией президента.

Когда вы там были последний раз?

Как раз во время взрыва², перед Новым годом.

Скажите, ваше отношение к Чечне как-то изменилось после «Норд-Оста»?³

Мое отношение никак не изменилось – ну разве что тяжко приходило это понимание… Я весь сентябрь думала о том, что чеченская среда радикализуется, со многими об этом говорила, в том числе и на Западе.

Почему вам так казалось?

Я говорила с людьми.

С чеченцами?

Да. С молодыми людьми, входящими в боевые формирования и не входящими. И с середины лета 2002 года мне стало совершенно ясно, что их настроение начинает меняться в худшую сторону. Представления о том, что надо делать на этой войне, резко радикализовались. Это поколение, идущее уже после Масхадова, не желает с ним мириться, считает его недостаточно радикальным, недостаточно упорным в борьбе за то, чтобы война кончилась. И вот, в принципе, когда я узнала про теракт, меня удручало, что я не смогла его предотвратить.

А официальные структуры когда-нибудь интересовались вашим мнением?

Никогда. Просто никогда. За исключением «Единой России» – вы знаете, у нас это президентская партия. В сентябре она заинтересовалась моими знаниями, и мы долго беседовали с человеком, ответственным в партии за Чечню. Я все ему долго объясняла в надежде, что это пойдет выше. Естественно, ничего. В сентябре мне в Штатах выдалась возможность поговорить с представителем Госдепартамента, тоже ответственным за Чечню, с лордом Джаддом⁴, с Бжезинским. Я им объясняла: вы мешкаете, вы ничего не разъясняете, Путин ничего не хочет делать – и вы ничего не делаете. Никто не продемонстрировал чеченской стороне, что существует хоть какое-то стремление к миру. Говорила, но убедить не смогла – видать, красноречия не хватило. И когда случился «Норд-Ост», я это, естественно, отнесла и к себе – что я маловато работала. Это стало таким тяжелым испытанием – говорить с людьми, видеть их за пару часов до смерти. И потом осознать, что они умерли.

Не в первый раз.

Не в первый. Но от этого ничуть не легче… К тому же меня шокировало применение газа.

Я хочу попросить вас высказать мнение о том, что там произошло. Всякое говорят: например, что пояса шахидов у женщин были всего лишь муляжом, что заложники звонили, умоляя начать с чеченцами переговоры, и поэтому силовые структуры считали их уже чужими, не своими…

Мифов сегодня в избытке, и мне временами очень странно их слышать. Террористы были людьми, не собиравшимися выжить, – это мне совершенно ясно. Я знаю чеченцев, я знаю, как они готовятся к смерти, я видела их на войне. Есть некие ритуалы, и эти ритуалы они в театре выполнили. Люди не едят, не пьют или пьют мало, в определенном порядке. Они совершают определенные молитвы. Все это происходило на моих глазах. И мы говорили о том, почему они хотят умереть, какой в этом смысл.

С кем говорили?

С террористами. Все это бредни о муляжах, еще о чем-то… Никаких муляжей, все было серьезно, по-взрослому, не было никаких игрушек. Они приняли решение о своей жизни. И таких, как они, сегодня в Чечне очень много. В декабрьской командировке в Чечню я именно об этом с людьми говорила. Это их герои. Молодые девушки мне прямо так и говорили: «Если только мы узнаем, что где-то нечто подобное готовится, мы попросим, чтобы взяли нас». Загнанные в безнадегу люди готовы на безумные шаги. Надо же это понимать. Есть и такой миф, что заложникам было не так уж и плохо. Когда я вышла из театра, спецназовцы меня спросили о впечатлениях, и я ответила, что в таком отчаянии я людей еще не видела. Там все готовились умереть – и те и другие. Возможно, это было самое главное, что так меня потрясло. Я потом месяц не могла работать. Третий миф в том, что это был не газ. Конечно же, это был газ. И все знают, что решение применить газ принял Путин. Газ видели заложники и засвидетельствовали это в ходе следствия. Люди, имевшие опыт употребления наркотиков, героина, подтвердили, что газ действовал именно так, как действует героин. Все, кто когда-то употреблял героин, выжили… Это был газ опиатной группы, героиновой группы⁵. И люди видели – те, кто не заснул, – как наползает этот газ.