Дальше Сибири не пошлют

Вячеслав Мизин родился в 1964 году в новосибирском районе Огурцово.

Сначала – как вы помните – был «бумажным архитектором» и живописцем-неоэкспрессионистом. Но после возвращения с панк-фестиваля в Цюрихе стал заниматься радикальными перформансами и перезаразил этим всех знакомых.

Уснув пьяным в сугробе, потерял половину легкого, после чего стал кромсать на куски фотографии собственного тела, склеивая из них «гомункулюсов экстремальных чувств» («Неогермафродиты», 1966).

Потом исследовал свои «Выделения» и «Внутреннее содержание» (1998) — засовывал в рот муляжи человеческих органов и фотографировал себя с ними.

В последствии перешел к более вызывающим проектам, соединившим самые шокирующие образы из арсенала европейских панков. Фотографировался голым, с нанизанными на половой член бумажками, на которых была нарисована фашистская свастика («Е*аный фашизм», 1998), портреты президента США Клинтона и Энди Уорхола («На х*й НАТО», 1999). Форма, конечно, вызывающая, но смысл вполне патриотичный.

Или просто клал член на разные предметы – глобус, березовую поленницу, рекламные буклеты и др. – и тоже фотографировался («Судьба моего х*я», 1999).

Свой метод Мизин называл «художественным слабоумием» и объявлял это антитезой «мертвым концептуализму и лэнд-арту» (камень в огород Голиздрина). Искусство понимал как спорт – надо быть круче самых крутых соперников и оттеснять конкурентов.

Мизин призывал: «Нужно расшевелить урало-сибирскую ось!»

Из книги «Соединенные Штаты Сибири»

Скажите, что общего между Си­бирью и Соединенными Штатами Аме­рики?

Ничего. Ну, не может быть ничего общего-то. Были какие-то завиральные идеи времен декабристов, что по типу Соединенных Штатов может быть организована вся Сибирь. Но время показало, что ничего общего, кроме какого-то названия, выдуманного в начале XIX века, практически нет. Ментальность разная, люди другие.

Но все равно вы своей выставкой старались как бы намекнуть на то, что Сибирь тоже может быть Соединенными Штатами.

Да нет, не старались. Просто, грубо говоря, это не политическая тема, а скорее тема объединения художников. Сибирь – огромное пространство, и городов там достаточно, а современного искусства не так уж и много; в каждом городе один, два, три художника. Но если их всех объединить, то получится с десяти, двенадцати городов количество художников равное... Сколь­­ко может быть в Москве художников, которые занимаются актуальным искусством? Человек пятьдесят, ну, семьдесят. В Сибири наберется, может, чуть поменьше. И вот это некое шутливое объединение под знаменем Соединенных Штатов Сибири. Когда Дамир Муратов рисовал этот флаг, он, кроме шутки, ничего не предполагал.

Но в шутке бывает доля правды.

Возможно, бывает. Вот глупые люди начинают заниматься наполнением нашего искусства, влезать со своими комментариями, хотя их никто не просил этого делать, но они почему-то лезут. Ведь, я думаю, на теме современного искусства можно построить некий собственный пиар, заработать такой дешевый политический капиталец. Поэтому эта тема и возникла, собственно говоря. Художник де­­лает работу, а эта работа, как некая лакмусовая бумажка, проявляет дейс­твитель­ность вокруг себя: какова эта действительность, такие комментарии люди и дают.

И какова же эта действительность?

Ну, я не знаю какова, если нас все заставляют быть сепаратистами, или называют сибирскими сепаратистами, хотя мы, наоборот, сделали как раз антисепаратистскую выставку.

В каком смысле?

В прямом. Мы объединили художников всей Сибири и вписали художников Сибири в... До этой выставки не было сибирского современного искусства.

Но тем не менее можно сказать, что вы противопоставили художников Сибири художникам Кремля.

Ни в коем случае, наоборот – интегрировали.

Каким образом?

Ну как? Поле искусства – это отдельное поле, там нет «художников Кремля» и «сибирских художников». Нет такого деления. И такое деление, собственно говоря, глупое.

То есть вы сейчас хотите сказать, что абсолютно ничего политического в этой выставке не было и в помине?

Изначально нет, конечно. Более того, я хочу сказать, что в данный момент заниматься политическим искус­ством просто бессмысленно.

Почему?

Потому что сделаны уже шаги, которые на данный момент закрывают политическое искусство. Группа «Война», Pussy Riot. И мы тоже были политизированными художниками в середине 2000-х.

А не думаете ли вы, что, например, шутка с Че Хов, Че Гевара, Че еще что-то и просто Пу вполне может вписаться в такое отношение человека к происходящему, которое можно назвать политическим?

Если вы готовы объяснить это искусство таким образом, я не могу вас остановить. Я говорю, что это не так, но в то же время я не могу остановить ваш комментарий.

А вы случайно не хотите заведомо отмахнуться от любых интерпретаций, потому что вам не нужно, чтобы на ваше искусство вешали какой-то политический ярлык?

Нет, я же говорю, если у вас есть воля это делать, делайте. Пожалуйста. Но я не могу замыкаться только в этом контексте. Мне интересен весь спектр интерпретаций. Как у Кандинского было – каждая вещь имеет бесконечное количество интерпретаций. Если у вас есть желание в политическом ключе комментировать эти работы, вы можете это делать. Но наш иронизм и критицизм создают некую дистанцию, это конструктивная позиция.

То есть вы хотите сказать, что политическим искусством вы считаете то, что активно, как Pussy Riot или «Война», которые вовлекаются в какой-то акционизм по отношению к власти?

Залипают, да, в этот контекст.

Хорошо. Но тогда что представляют три голые русские валькирии на конях как три богатыря?

Актуальное искусство очень быстро выпадает из контекста, и в тот момент, когда нашим президентом был Медведев, он кинул такой клич, что мы сейчас построим Силиконовую долину, у нас везде будут нанотех­нологии, инновации, и я тогда взял ортодоксальный сюжет Васнецова «Три богатыря», посадил на этих лошадей трех женщин и написал, что теперь это наша новая тройка. Как Гоголь писал: «Русь, куда несешься ты?» Вот эта тройка: Инно, Нано и Техно. То есть на этом вот мы ворвемся в светлое будущее. (Смеется.) Это как бы контекст, а потом, когда я понял, что никто не понимает, особенно в Латвии, что такое «Инно, Нано, Тех­но» – это долго объяснять, – я просто подписи отрезал и оставил реплику на работу Васнецова.

Извините за такой, скажем так, ме­­тафорический вопрос: как можно ис­пользовать сибирский мак? (Речь идет об объекте искусства под названием «Сибирский мак» – «компьютере» с яблоч­-ком «Макинтоша», изготовленном из сосновой коры. – Ред.)

Я думаю, что никак. Как глупое украшение. Вот как ваза с цветами. Как ее можно использовать? Никак. Нужно поставить и смотреть. Ну, можно использовать при драке, достаточно тяжелая вещь.

А если написать что-нибудь на нем?

Конечно, у меня матерок в голове сидит. Это первое, что приходит. Конечно, я бы написал «хуй». И в общей стилистике происходящего как бы.

Но это же в России нельзя.

Ну хорошо, нельзя. Но «пенис» глупо писать. Что у нас осталось? Фаллос? Нет. Пенис да фаллос. «Что у нас осталось? Пенис да фаллос».

Кстати, про носы. Вы знаете, что гоголевский нос, который убежал, уже купил билет на дилижанс в Ригу?

Нет. А можно я скажу? Дамир Му­ратов недавно показал эскизы замечательной работы. Это как раз вот нос гоголевский на ножках таких стоит, он как живое существо, а рядом ухо, тоже на ножках. И нос спрашивает у уха: «А где Ван Гог?» А ухо отвечает: «Да я его отрезал».

(Смеется.) Здорово.

Это, собственно говоря, ситуация нынешняя, когда абсурд уже зашка­ливает. (Смеется.)

Да, я вот знаю синюю бороду, европейскую. А «синий нос»? Это от пьянства?

Нет. Это долгая история. Мы в 99-м году... Значит, вот этот был психоз, помните, перехода из 1999 года в 2000-й, миллениум? И там была проблема компьютерных нулей, помните? Что дев­ятки не смогут автоматически переключиться, техногенная катастрофа, самолеты падают, атомные электростанции взрываются кругом. И нам это так надоело, что мы на Новый год заперлись в бомбоубежище – по всем нормам гражданской обороны. Ну, там же наверху катастрофа, а мы единственные оставшиеся на Земле, двенадцать художников. И первый день весело было. Ну, двенадцать мужиков балдеют, художники все, смешно. Потом как-то надоело. На второй день... А мы договорились почему-то, что мы будем без электронных приборов (это понятно
почему), без водки и без женщин. Вот без женщин я тоже не понял почему. Вот. На второй день мы обнаружили, что один из чуваков, который с нами сидит, принес видеокамеру. Видеокамера – это уже как надмирный глаз. И мы начали снимать короткие реплики по поводу жанров со­­временного искусства – ну, там концептуализм, я не знаю, техническое искусство и так далее. Наснимали таких роликов двадцать штук. А для того чтобы эту клоунаду идиотическую поддержать, мы взяли пробки от бутылей с водой, на нос надели – такие клоуны придурошные.

А потом-то за нас уже надумали. Массу метафор. Мы еще когда в Москву при­ехали, нас сразу обозначили сибирской группой. Ну, у них как бы все, что за МКАДом, сразу Сибирь. Они там, в Москве, больше ничего не понимают. Знают, что где-то еще наверху Ленинград есть. Поэтому мы и не сопротив­ляемся всем этим выдумкам, которые нам приписывают... Давайте.

Скажите, а ведь каждый может надеть на себя эту синюю крышку. И я могу, и вот женщина может. Но от этого ведь она не станет Синим носом. Что нужно?

Квадрат может любой нарисовать. А вот стать таким мистиком, каким был Малевич, нелегко. Крышки тоже кто угодно может надеть, но, я думаю, сделать так, как мы, вряд ли кто сможет.

А если человек только прикрывается Синим носом, вы можете его разоблачить?

Я таких не встречал. Я думаю, что это невозможно.

Даже если он наденет эту крышку?

Ну конечно. Так, как мы, не сделаешь. Ты так не сможешь.

Да, я так не смогу.

Нет, ну это как-то уже пафосно звучит, но есть некоторая искренность. Вот эта вот сибирскость – она это и предполагает. Это как бы делается от души, особенно сначала, понимаете? И если ты это как-то скрываешь... В женских журналах пишут, что оргазм невозможно симулировать.

Вот вы говорите, что есть некая сибирская искренность… И Сибирь… А зачем Сибири Москва, собственно говоря?

Сибири Москва? Нет такого вопроса. Есть как бы одна Россия, да и есть. А че ее делить-то? А зачем Москве Сибирь? Тоже какой-то вопрос...

Нет, ну Москве-то Сибирь понятно зачем: оттуда идет пушнина, золото...

Вот это стереотипы. Знаете, я вспомнил анекдот. «А правда, что у вас в Си­­бири медведи по дорогам ходят?» Знаете, нет?

Нет.

«Пиздят. Нет у нас дорог!» (Смеется.) Конечно, пушнину в Москву. А из Мос­квы что? Царский указ? (Смеется.)

Опричников.

Да, холопам шапки ломать. Нет, это просто одна из форм стереотипов, которая очень сильно работает в общении с западными кураторами. Я-то думал: ну, кураторы – это же культурные, образованные люди. Вот они приезжают, увидели нас, «Синих носов» из Сибири, и мы шутим: «Ребята, вам что сделать?» Они говорят: «А что вы можете?» Мы: «Ну как, баня, водка, медведи, прорубь» – и весь этот набор. И как-то раз мы очень ошиблись, потому что кто-то из кураторов неожиданно, услышав незнакомое слово, сказал: «А сделайте-ка мне прорубь». И мы вынуждены были в проруби фотографироваться зимой.

О господи!

Но все стереотипы работают. Когда эти работы показываешь кураторам, они радуются как дети: наконец-то у них какая-то сибирская идентичность.

Искренность.

Идентичность, какая для них искрен­ность?! Мы-то это делаем специально и еще сильнее идиотничаем. И они-то задают планку уже идиотическую, фактически абсурдную, а мы еще хуже делаем. (Смеется.)

А есть в Сибири какая-то идентичность?

Идентичность? Да не знаю. Нет, наверное, нету.Нельзя сказать, что эти ребята родились из-за того, что тут медведи, снег и пустота.

И Чапаев.

Чапаев и пустота. То есть это абсо­лютно не дзенское отношение к жизни. И все, кто говорит про Алтай, просто бездельники. Я постоянно говорю: «Вот вы куда?» Это культовое место, Ал­тай-то. Они говорят: «Ну, на Алтай, очиститься, подумать». Я говорю: «Да, блядь, не на Алтай вам надо, а в биб­лиотеку. Идите книжки читайте». Как деревянные все. (Стучит по столу.)

Да, у вас тут еще были какие-то сибирские ученые, которые в 60-е годы прошлого века впервые открыли колесо…

Это шутка про Новосибирск, кото­рый не является серьезным культурным центром. Нет, на данный момент уже является, но ему всего 100 лет. 115, по-моему. Точно, 93-го года. (Считает.) 111. Вот. И, допустим, Красноярск претендует на место культурной столицы Сибири; Иркутск, которому 410 лет, тоже претендует на это место. А что вы спросили? Пока я считал, что-то из головы вылетело.

Вы говорили, является ли Новоси­бирск культурным центром.

А, да. Я хотел объяснить смысл работы Кости Еременко. Так как в истории нашего города нет значимых происшествий, Костя просто решил придумать значимую историю Новоси­бирска – о том, что Фредди Меркьюри выступал перед работниками Новоси­бирского метрополитена, группа «Битлз», проезжая в Китай, дала концерт на вокзале и так далее. Ученые Академгородка изобретают колесо, ну и масса других историй.

Кстати, а у жителей Сибири есть какая-нибудь травма?

Травма?

Да.

Она у нас завуалирована. Един­ственная травма в том, что Сибирь – это место, куда всех ссылали; есть даже поговорка – «Дальше Сибири не пошлют». Но я думаю, что это не травма, а предпосылка, допустим, к тотальному интернационализму. В Сибири нет национальных проблем. Там евреи рассказывают еврейские анекдоты, никто, как в Москве, этих самых узбеков не гоняет, ничего такого нет. Все нормально существуют. Как вон Саша Шабуров написал: «В Сибири всегда выживание было выше национальной проблематики и вообще какой бы то ни было проблематики».

То есть это в основном города без истории, и получается, что люди, чтобы там жить полной грудью, должны что-то придумывать. И вот вы...

Ну да, новое жизнестроительство. У Лисицкого такое было.

Вы этим и занимаетесь?

Этим и занимаемся. Новой сибир­ской мифологией. У нас один из последних проектов посвящен Элю Лисицкому, семью которого депортировали в Новосибирск как этнических немцев. Он умер в 1941 году, и они туда привезли достаточно большую коллекцию работ. А в 1967 году появляется Академгородок, новые ученые, эта новая волна: «Девять дней одного года», где Баталов физика иг­рает, и там одновременно в течение полугода открываются выставки Ли­сицкого, Шагала... А, нет, Шагала не смогли привезти, Шемякина! Ну, то есть какое-то движение 1967 года, которое сейчас оттепелью называется, в Новосибирске очень проявилось. А мы, узнав о том, что эта единственная выставка в СССР проходила в Ака­демгородке, выдумали такой проект… Собственно говоря, этот быстро развивающийся город, которому сто с небольшим лет, – это тоже авангардистский проект, и там прирост населения был в начале 30-х годов больше, чем в Чикаго – начальство назвало Новосибирск вторым Чикаго, – и, соответственно, выдумали такой объект городской среды, который в октябре будет открыт. Город выдал землю для того, чтобы мы построили там объект, посвященный Лисицкому. Но когда большие люди приехали… вот Ник Ильин у нас есть такой, это куратор больших выставок, в Гугенхайме работал; Амир Кабири – это председатель фонда, который авангард поддерживает, ну и еще несколько. Они посмотрели и говорят: «Ребята, так вы же обманываете. Где же у вас Лисицкий-то? От выставки ничего не осталось». А мы говорим: «Ну да, новая мифология, новая история. Вот мы придумали, а Лисицкий про это и говорил. В общем, пока выглядит как авантюра, дальше посмотрим». Ну а как, это же здорово! У вас нет таких корней, к которым вы должны быть привязаны. Абсолютно. То есть гордость москвичей – ну что там? 800 лет, да. И что они из этих 800 лет знают? Вы простых москвичей спросите. Я не уверен, что они владеют всеми этими культурными пластами, которые накопились в Москве за 800 лет.

А если бы вы жили в Москве, вы должны были бы начать копаться в каком-то московском...

Концептуализме? Это вряд ли. Я такое искусство, честно говоря, не очень понимаю. Хотя там есть, конечно, замечательные работы, ироничные. Но в принципе этот московский пафос, что вот это – единственное, что есть, практически второй авангард… Это меня просто раздражает.

У вас есть какой-то месседж народу?

Народу?

Да.

Ну да, вот: прекратите реагировать на медиа как на религию, держите башку чистой. Хотя я думаю, что как раз простой народ достаточно далек от всяких политических, экономичес­ких игр элит, в народе все-таки хватает здравомыслия, чтобы уже окончательно не впасть в эту помойку медийную. Но надо это здравомыслие проявлять еще больше.

Вот вы говорили, что у ваших сибирских ребят что-то общее, и мне представилось, что ваше искусство – коллективное, где важен круг друзей, важно выпить вместе, поболтать, пошутить.

Ну да. Но тут даже маленько не так. Когда я в первый раз начинал собирать выставку, с некоторыми художниками я был знаком только шапочно. Выпивали, грубо говоря, вместе. Их искусством не интересовался. А когда уже серьезно к этому подошел, я обнаружил, что у них у всех присутствует особый взгляд на вещи – вот этот иронизм, критицизм, некий абсурдизм. И мне не надо было предпринимать никаких специальных ша­гов, чтобы объединить художников под каким-то лозунгом, под какой-то общей идеей. Потому что работы оказались очень похожими. И мне показалось: ну да, это здорово, сибирское искусство представляет такой вот пул художников, которые мыслят примерно одинаково и работают примерно одинаково.

Но вы ведь помните, что в конце тридцатых брали не только «классиков», но и абсурдистов. В литературе, скажем, обэриутов. Казалось бы, ведь никакой политики, да? Просто вываливающиеся старухи.

Нет, ну там все было проще, нежели сейчас. Сложность предполагает некое культурное развитие. А там – все, кто не с нами, сорная трава.

Но ведь похоже, что и вы тоже как бы не со всеми.

Конечно, не со всеми, безусловно. Люди, которые дистанцируются, собственно говоря, от медиа, не ходят на митинги и не поддерживают...

А скажите, если бы, например... Это условное, конечно, сравнение, в Рейкь­явике – знаете Рейкьявик?

Ну да, столица Исландии. (Смеется.)

Там мэром города стал бывший панк, и он собрал себе команду из таких полупанков-полухудожников. И все серьезные люди ожидали, конечно же, скорого краха.

Провала. Естественно.

Как ни странно, им удалось осуществить довольно много хороших проектов. И вот, если бы, например, группа «Синие носы» победила на сибирских выборах, что бы она предприняла для того, чтобы...

Я могу сказать, что бы она предприняла. Я бы взял, собственно говоря, команду, с которой я сейчас, и работал бы.

Хорошо, я переиначу немножко вопрос. Какой была бы ваша предвыборная программа? По-моему, у них были такие пункты в программе, что мы пойдем к каждой бабушке домой и споем ей песню.

Вопрос довольно неожиданный для меня. Я же не собирался баллотиро­ваться, хотя я сейчас работаю курато­ром в центре современного искусства.И там приходится как-то с людьми сталкиваться. Но мы бы тоже пришли к каждой бабушке, но, может быть, не спели бы, а рассмешили бы.

С теми топорами с выставки?

Почему?

Ну как бы цитата из Достоевского.

Вы думаете, с топором из Досто­евского можно рассмешить?

Ну конечно. Если бы, например, вы пришли и сказали, что хотите воплотить в жизнь эпизод из «Преступления и наказания».

А мы не хотим ничего из «Преступ­ления и наказания» воплощать. (Сме­ется.)

Но вы же все время цитируете что-то, вы шутите относительно чего-то.

Конечно! Но пока вот до Достоев­ского руки не дошли.

До топоров все же дошли.

У Васи есть проект, я бы сказал, антикультурный. Он нашел несколько собраний сочинений Достоевского, выложил из них такую огромную как бы стену корешками в одну сторону и топором вырубил портрет Достоевского. То есть там синяя корка была, белая – вот это монумент на века. Книги читать не надо, но Достоевского все знают. Вряд ли кто его читал, но портрет все, думаю, знают.

У меня было похожее приключение. Один местный художник решил похо­ронить собрание сочинений Ленина, и мы с ним поехали гулять по городу, зашли в несколько баров, довольно силь­но напились и поехали на машине с этим собранием сочинений. Утром я проснулся, не зная, где нахожусь, но было темно и страшно тяжело. Ока­зывается, я сидел в этой машине и он меня завалил этими Лениными. И чтобы вообще увидеть свет, я должен был вот так как-то корячиться... (Сме­ется.)

Ну конечно, под грузом социалистического интеллектуализма. Вот метафора какая!

А вы не страдаете от того, что находитесь далеко от Европы?

Так мы не находимся далеко от Европы. Вот мы с вами сейчас где разговариваем? (Смеется.)

Помню такую шутку из 70-х, когда кто-то боится, что его могут отослать куда-то далеко. И вот вопрос: далеко по отношению к чему?

Когда мы десять лет назад попали на Венецианскую бьеннале, куратор поставила такую задачу: «Всегда нем­ного впереди». Имелось в виду, что современное искусство всегда чуть-чуть опережает происходящее. В ре­зультате мы подумали: впереди кого? А может быть, за? И мы сделали такую работу: у нас были видеомониторы в ящиках, где по кругу бегали люди, но непонятно, кто за кем. Маленькие такие человечки. Это и ответ. Дальше, дальше, дальше, но куда? 

Hotite polneite,
hotite hudeite,
no tolko ne peite,
ne peite, ne peite*
Б. У. Кашкин

Epigraf

Posmotrite, kak seichas
Alcogolica lomaet
Vyshel vovremia Ukaz
Ot 16-go Maya!

Udar
Probka – hlop! –
Popala v lob.
Netu bednagi,
Propal ostolop!

Nuli
Probki hlopnuli –
Sosudy lopnuli!

Lozhnyi vyzov
Skoraia pomosch, zachem ty primchala –
Nado druzhinnikov vyzvat snachala!

SOS

Kazhdyi pianitca – ChP.
Pomogite, LTP.

Napravlenie

DND, LTP i t. d., i t. p.

Za delo, tovarisch!
Tovarisch! Razbei, ne zhaleia, stakan –
Ne to kto-nibud nedovypolnit plan!

Ukazanie
Poslushai, chukcha, uzkii glaz,
Ne pei, ni v buduschem, ni schas!

Predskazanie
Uvlecheshsia ty vinom –
I zasnesh poslednim snom!

K pahariu
Esli pashesh ty i seesh,
Chaem dushy ty sogreesh!
K rabochemu classu!
Esli ty rabochii class,
Pei gazvody, sok i kvas!

K sluzhaschemu!
Esli sluzhish ty narodu,
Kipiachonuiu pei vodu!

K gigantu!
Esli ty – gigant Ch. K.
Ne pei i tochka, T. Ch. K.!

K alcogolicu!
Ty v nashem obshestve slovno repei,
Bros, alcogolic, i bolshe ne pei!

Akcia
Esli iziat vsio spirtnoe na svete –
Stanut togda polnocennee deti!

Stereometria
Bylo v kvartire ubranstvo –
Ostalos pustoe prostranstvo.

Dematerializacia
Byl krasivyi pulover –
Gde on? Propil, izuver.

Neravenstvo
Stakan nad pianchugoi zamknulsia kak
           krug,
On v nem odinok – ni druzei, ni podrug.
U trezvogo – deti, liubov i semia,
Zdes vsio horosho, a vot tam – ai-iai-iai.

Schastie
Ia ne piu, ne piosh i ty –
Nashi deti kak cvety!

Record
Kto record v rabote biot?
Tot, kto nicogda ne piot!
Chernoe zoloto
Chem pomnogu vypivat –
Luche ugol dobyvat!

Kak byvaet...
Ot etoi samoi vodki
Zvereet dazhe krotkii.

Kak luchshe!
Luchshe «Muhoi-Tsokatuhoi»,
Chem «pod muhoi», s «bormotuhoi».

Ochnis!
Lubogo eto brosit v drozh –
Detei ne budet, esli piosh!

Ochnulsya
Risuiut na asfalte deti –
No net detei u diadi Peti...

Son
Tot, kto trezvyi, tot mne drug,
S nim na pole i na lug.
Pianyi – vrag, i ot nego
Nichego horoshego.

1985 

Из книги «Соединенные Штаты Сибири: Сибирский иронический концептуализм». Томск: Сибирский филиал Государственного центра современного искусства, 2014