Фиакр и психиатр

Мне так и не довелось увидеть свой фиакр. Но он всегда один и тот же. Каждый день, ровно в восемь утра, хоть часы сверяй, с мая по октябрь: сначала возникает ненавязчивый шум, легкое громыхание. Постепенно звук становится громче, переходя в лязг, цок, цок, цок. Я прерываю завтрак, встаю из-за стола. Но пока дохожу до окна и высовываю голову, грохот успевает удалиться, экипаж уже свернул за угол. Кони, кучер и повозка знакомы мне только со спины. Спина возницы прикрыта чем-то вроде серой клетчатой юбки (или накидки), на голове котелок. Если повезет, успеваю углядеть вороные крупы, но по большей части вижу только задние колеса темно-зеленой коляски с болтающимся на крюке ведром.

Один из 170 венских фиакров грохочет по брусчатке – для Вены это уже редкость – крошечной улочки. Он едет в центр развлекать туристов. Цокот подков на миг прерывает будничное кино цельным и неделимым образом лошадиного аллюра, хотя образ, скорее, звуковой. Утренние новости, неконкретный уличный шум и сон прерывает и забивает ностальгически-антикварный звук, не исчезнувший в современном городе – как колокольный звон или птичий гомон.

Две лошадиные силы, ах, фиакр! Я полагаю, что для выросшего в мире автомобилей и самолетов это явление доисторическое. Совсем как поездка на поезде. Интернет, глобализация, мир как одна большая деревня. Тем временем Вена, мой город, это костюмный фильм.

Разумеется, утренние сны не надо воспринимать серьезно, и если начались видения, надо идти к врачу или обратиться к одной из институционализированных форм художественного выражения, попросту называемой кино и не мешающей нашему обыденному восприятию. Оттуда, из кино, наверняка и всплывают все эти кони, кареты, возницы, и от них у меня всегда на миг перехватывает дух – мрачная картина с бледными лицами, лошади в шорах, где-то в городе неожиданно заворачивающие за угол или вечером бредущие домой, кучер, туго натянув вожжи, замахивается кнутом или останавливает свой экипаж, в него садится молодая дама, и они исчезают. А дальше что? Там, в темном нутре? Осенний ветер гнет деревья, нещадно гоняя листву…

В фиакре, замершем на перекрестке у светофора, видится двойной парадокс. Дважды остановленное время. Пародия на транспортное средство, прервавшая бег секунд. Как раз за это венцы терпеть не могут реальный фиакр, хотя он принадлежит их городу, как Иоганн Штраус, Дунай, Захер-торт и Зигмунд Фрейд. Подвижный товарный знак. С одной стороны, его клянут водители. Надо видеть их мимику и жесты в адрес бестолковой повозки, перегородившей центральную улицу. По пути на работу нет времени пялиться на какие-то там памятники. «Ну, долго ты еще будешь тащиться, урод!» Пара теплых слов найдется и у пешехода, сослепу влетевшего модельной обувью в свежую кучу конских яблок. Вдобавок от желтых луж на брусчатке смрад при 35-градусной жаре стоит до неба. Комментировать эти прелести в возвышенно-эйфорических тонах способна только одна моя знакомая профессорша. Терпению же рядового венца, невзирая на его репутацию добродушного и болезненного человека с мощными анальными наклонностями, тут приходит конец. Долой дерьмо! 15 тонн фекалий, ежегодно оставляемых живыми двигателями фиакров на улицах и площадях, недавно подвигли-таки венского бургомистра принять меры: очередная беспомощная экспертная комиссия рекомендовала кучерам надеть на лошадей подгузники или самим за ними убирать. В конце концов, мы не выгребная яма, а миллионный город, европейская культурная столица, у нас Климт, Вагнер, Лоос! Тут же взвились фиакры, защитники животных и лошади: это же форменное издевательство над бессловесной скотиной, лишние расходы, потеря рабочих мест! А кони тем временем продолжали загаживать общественное пространство, полицейские мстили, составляя протоколы о нарушении общественного порядка, а детективы вооружались камерами для фиксации corpus delicti[1. Состав преступления (лат.).]. В вопросе о фиакрах мир раскололся на пользователей Вены и ее посетителей, хотя сам город по большей части жил от туризма, постоянно взывая к тому самому прошлому, откуда приехали фиакры, чтобы возить туда всех желающих. Австро-Венгерская монархия, блистательная столица их величеств Франца Иосифа и Сисси, имперский мир 1900 года – короче говоря, «к. к. монархия»[2. Австро-Венгерская монархия объединяла кайзеровскую (kaiserlich) Австрию и королевскую (königlich) Венгрию.].

Фиакр есть только в Вене. На этом настаивает немецкий словарь, хотя само слово пришло из Парижа, где напротив ирландской церкви Святого Фиакра возникла первая в истории стоянка наемных экипажей. Хотя «фиакр» – всего лишь другое имя дрожек, ландо или пролетки. (В условиях общеевропейского слияния некоторым специфически австрийским понятиям, отличным от литературного немецкого языка, гарантируется правовая защита. К таковым относится и «фиакр».) Сами владельцы венских фиакров настаивают на неповторимости своего всемирно известного туристического транспорта. Открытый пароконный экипаж на деревянных колесах и в самом деле можно увидеть только в Вене: все они сделаны в XIX веке и стоили по тогдашним деньгам от полумиллиона шиллингов – средний мерседес по нынешним временам. Повозки с резиновыми шинами на улицах Нью-Йорка, Мюнхена или Брюсселя вызывают у них презрительную ухмылку. Жалкие подражатели, деревенщина тянется к столичному лоску. Это Вена, господа! Мы – это мы! И элегантность с роскошью только у нас.

При этом давно забыто подлинное, совсем не столичное, а очень даже пейзанское происхождение венских наемных колясок: сделаны они по большей части в Бремене, лошади из Венгрии. По полицейскому циркуляру еще в конце XIX века кучер, не взявший седока, наказывался двадцатью ударами стека. Фиакр пребывал в довольно противоречивых отношениях с превращающейся в метрополию Веной – модернизируясь, она ухитрялась сохранять особый дух холопства. И бидермейер как апофеоз мелкобуржуазности.

После открытия в XIX веке кайзеровско-аристократического внутреннего города, сноса старых городских стен и присоединения деревенских предместий сильно возросла потребность в городском транспорте. Не каждый бюргер, спешивший по делам, имел собственную карету с кучером и лакеями на запятках. Ориентация на традиционную господскую карету была сугубо прагматичной – незачем заново изобретать колесо. Ментальность, сохранившаяся в фиакрах по сей день, ни в чем не проявляется лучше, как в традиционной фразе: «Куда везти, ваша милость?» Барином милостью божьей стал бюргер. Вперед – осматривать город, вези нас в имперский блеск орлов рейха и площади героев! Но знаменательно, что вопреки знаменитой гегелевской формуле демократии, где у слуг больше нет героев, в Вене рядом с памятью о господах живет и холопский дух. На конных статуях сидят уже не полководцы и кайзеры, а извозчики. И турист в роли барина.

Как бы то ни было, но настоящим венцем не может называться тот, кто не знает Нокерля Братфиша[3. Имя и фамилию Нокерля Братфиша можно перевести как Клецка Жареная рыба.], личного кучера его высочества кронпринца Рудольфа. Само собой разумеется, именно он вез несчастного, влюбившегося в даму не своего круга Габсбурга к месту самоубийства обоих. Или прославленный «бешеный Хугерль», выигравший множество гонок на фиакрах и даже смертью своей не замаравший прозвище, – он погиб, столкнувшись с трамваем, и на его похороны пришли 20 тысяч венцев. Неизвестно, плакал ли Нокерль Братфиш, задушенный трамвайным прогрессом, но вся Вена рыдает до сих пор, когда кто-то затягивает неофициальный гимн фиакров: «I hab’ zwa harbe Rappen, mei’ Zeug’l steht am Grab’n»[4. C двумя вороными стоит мой возок на Грабене (улица в Вене).]. Траурная песня из центра большого города скорбит по далекой родине на его окраине, в пяти километрах отсюда. Вечная тоска по XIX веку и деревне. Венские дамы проходят мимо, не оборачиваясь.

Она была не венкой, а француженкой, наше знакомство состоялось при особых обстоятельствах, и было в ней что-то из XIX века. Мария, назовем ее так, приезжала в Вену на уик-энды. Где она жила, не знаю, она всегда звонила сама. Туристическая программа, которую каждый раз добросовестно отрабатывала Мария, меня изрядно веселила: дворец Шенбрунн, на самом деле явно придуманный исключительно для японцев и прочих иностранцев, в другой раз – испанская школа верховой езды, эта пародия на конный балет, слегка напоминающая девушек из синхронного плавания с прищепками на носах, только здесь всадник во фраке пытается сохранить элегантность на спине рослой белой лошади. То, что я слегка посмеивался над этими мечтаниями благородной девицы, Марию особо не волновало – в последний приезд она спросила без обиняков: «Ты не мог бы прокатиться со мной в фиакре?» Мой уклончивый ответ она пресекла сразу: «Признайся честно, что это действует, только когда веришь». Психотерапевт прописал ей поездку по самым кошмарным туристическим местам города на самом жутком средстве передвижения, какой только можно найти в Вене. Психоанализ, похоже, и в самом деле недуг, назначивший лекарем себя самого, подумал я. Вдобавок я терпеть не мог фиакры, и в первую очередь кучеров с их угодливыми «милостивая государыня», «покорный слуга» и идиотскими байками для туристов. Резиденцию Кинских они превратили в дворец Шварценбергов, памятник Гете в памятник Грильпарцеру. Своеобразная хулиганская пародия на денди с золотой цепью на шее повергает чужаков в легкий ступор. Все продумано – ошарашенного туриста легче доить. Этакий венский оригинал, homo austriacus из плоти и крови: все равно этот иностранец тут в первый и последний раз.

К тому же наша поездка должна была начаться прямо у отеля «Захер»! С другой стороны, я думаю: пусть Фрейд, Гете со всеми Шварценбергами катятся в тартарары, я хочу ехать с Марией. Малый круг по городу длится двадцать минут и стоит больше 50 евро – об этом я, надев требуемый костюм с галстуком, все равно узнал слишком поздно. Разумеется, она выбрала темно-зеленую коляску и, разумеется, вороных лошадей, кучеру было запрещено разговаривать, и мне тоже. Последнее, что я помню, – это плита на отеле «Европа», где ночью после чтений умер английский поэт Уистен Хью Оден, любивший в Вене кататься на фиакрах – они напоминали ему Нью-Йорк. Мария, с началом нашего путешествия погрузившаяся в ледяное молчание, была одета в черную юбку на молнии. Why then? Why there? Why thus, we cry, did he die? The heavens are silent[5. Почему тогда? Почему там? Почему, – кричим мы, – он умер именно так? Безмолвствует небо (англ.). – Цитата из «Элегии» У. Х. Одена на смерть Джона Кеннеди, написанной по просьбе Стравинского как текст для его траурной элегии.]. Она сидела, не глядя ни вправо, ни влево, сосредоточившись лишь на колыхании повозки, в действительности она не находилась нигде. Я тоже втиснулся поглубже в сиденье, только что не удалась моя последняя шутка, и я тоже исчез, только по другой причине – вот-вот из-за угла мог появиться кто-то из знакомых и увидеть меня в фиакре. Прослыть психом совсем не хотелось. Видимо, это было как раз то, чего добивался ее психотерапевт. Она стеснялась делать на людях нечто совершенно обыденное, и требовалось изгнать какого-то мелкого беса, неважно какими средствами – с тем же успехом это могла быть гондола в Венеции, оленья упряжка в Лапландии или тройка в России. В Вене, соответственно, фиакр. Может, и мне слегка тронуться умом? Кучер на козлах молчал, как было велено. Через мгновение я глянул на Марию со стороны и ощутил, как на голове шевельнулись волосы – она плакала. Следы слез на щеках. Потом она снова окаменела, ноги стиснуты, руки на коленях. Барочные фасады домов, звонкий цокот подков, мимо города, сквозь него, сквозь весь мир. Цок, цок, цок, бряк. Оказывается, вовсе неплохо прокатиться так по Вене. Она медленно расстегнула молнию, раздвинула ноги, слегка подтянула юбку. Шевелиться не следовало. Фиакр колыхался, на нас смотрели люди, пошел дождь, кучер легким движением руки поднял над нами полог. В Вене это называется «у них нет своей квартиры». Теперь она у нас была. Мы были в темном нутре, мы все еще ехали, и вокруг был уже не май. Осенний ветер гнет деревья, нещадно гоняя листву…

Сколько длилась поездка, где и как мы покинули экипаж, когда уехала Мария, откуда она приехала, почему фиакр – я ничего уже не помню. Знаю только, что однажды поутру, проснувшись, я подошел к окну, внизу как раз проезжал фиакр, и кучер почти незаметно повернул голову в мою сторону, и на лице его была этакая высокомерная ухмылка. Возможно, слегка заговорщицкая. И? С тех пор я свой фиакр уже не видел. День за днем повторяется одно и то же: тишина в ожидании замаха кнута.