Пауза между мной и Бетховеном

Разве не странно устроен мир – достаточно выглянуть солнцу, и людям сразу радостнее на душе? А вас радует солнце?

До невозможности. Я вообще солнечный человек. Солнечный и водяной. Это две вещи, без которых я жить не могу. И я очень сочувствую, например, жителям Северной Ирландии, где из 365 дней в году 330 солнца не видно вообще. Они готовы ехать греться даже в Лондон, где солнце тоже не самый частый гость.

И где вы ищете солнце?

Человек так устроен, что подобно птице стремится к солнцу и теплу. Я не орнитолог, но мне кажется, что именно так поступают птицы – из Скандинавии летят в Италию, из Италии в Африку, лишь бы поближе к солнцу.

Похоже, что ваша музыка всегда была ликующей. Почему?

Вы наверняка больше знакомы с моими работами, написанными в молодости или среднем возрасте. Потом я стал серьезнее. Произведение, которое прозвучит сегодня вечером («Запечатленный ангел» в исполнении академического хора Latvija в Домском соборе. – Ред.), ликующим никак не назовешь. Как и целый ряд моих сочинений последнего времени – а в последние годы я сделал очень много. Но это объясняется чрезвычайно просто – посмотрите, как ведут себя щенки! Они неутомимо двигаются, радуются, тявкают. А старая собака лежит у порога с грустными глазами. Такова сущность познания жизни, характерная для человека и вообще любого существа. Ты с ней знакомишься, познаешь и – стареешь. Взгляд на жизнь становится, выражаясь высоким стилем, философским.

В каком возрасте вы это заметили?

Я не могу провести такую линию, наверняка ее легче заметить со стороны. Но нет сомнений, что этот процесс затронул и меня.

Кроме того, у каждого произведения уже есть какая-то задача, и в последние годы я все чаще начинаю работать так, как это делали все великие предшественники – на заказ. Мне нередко поступают заказы с самыми парадоксальными целями. Восемь лет назад мне позвонили и говорят: у нас есть такое предложение, не могли бы вы написать к следующему сезону введение к Девятой симфонии Бетховена. Я решил, что мой немецкий меня подвел или баварский диалект тому виной, и я чего-то недопонял. Попросил прислать предложение письменно. И все же такой проект был реализован, невзирая на весьма сложные условия.

Какие именно условия?

Я говорю о профессиональных условиях – продолжительность от 15 до 18 минут, состав оркестра точно такой же, как для симфонии Бетховена, исполнение без перерыва вместе с симфонией. Таков был замысел – взгляд на Девятую симфонию из XXI века. Но на премьере публика все же из приличия стала аплодировать, чем очень огорчила руководство Нюрнбергской филармонии. Во второй раз я участвовал уже инкогнито, и обошлось без аплодисментов. Только что видел в интернете, что где-то в Японии один дирижер исполняет это произведение отдельно как «Прелюдию к Девятой симфонии Бетховена». Зачем я это рассказываю? Потому, что настрой произведения часто зависит от поставленных задач.

Получается, что и заказчики участвуют в создании произведения, вкладывают в него известную творческую идею?

В данном случае дело было на рубеже веков, а Девятая симфония Бетховена стала своего рода символом гуманизма, Солнцем музыкантов. Таких произведений, вокруг которых вращается наша музыкальная планета, всего два или три. И устроители наметили создать некую связь между этой симфонией-символом и тем фактом, что наступил XXI век, принимающий эстафетную палочку у великого немецкого классика. Ваш соотечественник, выдающийся музыкант Марис Янсонс в прошлом сезоне заказал мне написать для Баварского оркестра своего рода музыкальный мост к Третьей симфонии Бетховена, соединяющий технические возможности современных композиторов со взглядом на эстетику Бетховена, его тембральный вкус. Он сделал два заказа, вторым автором был немецкий композитор Йорг Видманн, написавший этакое абстрактное произведение Con brio к Седьмой симфонии Бетховена. Я свою работу назвал по-немецки – Beethoven’s Heiligenstadt Testament. Вы же знаете, что Бетховен решил покончить с собой в крошечном курортном городке, где лечился от глухоты. Через несколько месяцев, убедившись в безнадежности лечения, он впал в жуткую депрессию и написал завещание. Но, к счастью, вместо самоубийства написал Третью симфонию.

Насколько для вас важен контекст произведения, какая-то история, скрытая в музыке?

Вообще я отношусь к типу композиторов, пишущих для исполнителей и публики, а не для коллег и критиков. Как мне кажется, есть два течения – одни пишут, чтобы поразить и восхитить коллег, чтобы тебя включили в список уважаемых композиторов, чтобы критики отметили, какой ты смелый и революционный. Но оркестр играет это с тоской на лицах, и это прекрасно видно. Невооруженным глазом. Сходите на любой концерт и посмотрите. С другой стороны, и я говорю это без лишнего кокетства, судей у меня только два – слушатели и оркестр. Или хор. Вчера я был на репетиции вашего хора и сразу заметил, какие у них красивые лица. Они увлеклись моей работой, и это невозможно изобразить ради приличия или от хорошего воспитания. Исполнитель обычно очень откровенен с тем, что играет. В особенности оркестр. Это как лакмусовая бумага – удалось ли вам заинтересовать оркестрантов. Ведь они главные скептики на этой планете – все уже играли, все знают. А второй критерий в том, удалось ли тебе захватить внимание публики. Если во время эпидемии гриппа в зале никто не кашляет, это означает, что мне это внимание захватить удалось. А потом время покажет. Один критик заявит, что это никуда не годится. Другой напишет, что это было чудесно или напомнило что-то написанное раньше. Во мне это уже ничего не изменит. И это не высокомерие – дескать, мне плевать, что об этом пишут. Конечно, мне интересно, что о моей музыке сказал бы, например, Шостакович или Стравинский. Я интересуюсь мнением коллег и высоко его ценю. Но мнение зрителей все же главнее.

Вам приходилось сталкиваться с откровенно осуждающей критикой?

Приходилось, приходилось. И в прессе, и устно. Вам доводилось читать книгу Николая Слонимского о том, с какой критикой сталкивались все выдающиеся композиторы? Совершенно гениальная книга! Почитайте, что в свое время писали современники про Бетховена! Как его Девятую симфонию обзывали «турецкой музыкой»! Как это возможно? Как могла провалиться премьера «Кармен»? Критики ее в один голос обругали, обвинив вдобавок в отсутствии мелодичности! Или «Евгений Онегин» Чайковского, идущий сейчас в любом оперном театре. Меня в свое время попросили сказать пару слов перед телетрансляцией, и я посмотрел, что писали современные Чайковскому газеты – ни одного положительного отзыва! В письме брату Чайковский жаловался – вот как получилось, написал на редкость неудачную оперу, никому не нравится, надо будет тщательно разобраться со всеми изъянами, дабы впредь не допускать. А что про мою «Кармен-сюиту» писали после премьеры в Англии! Единогласно убийственная критика! С презрением и отвращением! А в прошлом сезоне ее поставили заново, между прочим – Матс Эк создал великолепную постановку, на мой взгляд, великолепную. Только что открыл в самолете Financial Times, там пишут – пугающая постановка, все ужасно, балерина – полная катастрофа, единственное, что во всем этом было чудесно, так это партитура Щедрина! И это пишет та же газета, что в 70-е годы буквально вытерла об меня ноги. Причем единодушно! Ну и как после этого доверять мнению критиков?

Именно про это я и хотел спросить – можно ли вообще считать хорошую музыку объективным понятием?

Нет. Субъективное. Человек должен быть настроен на определенную волну восприятия. Если человек пришел с похорон, или дома у него жуткий конфликт, или его уволили с работы из-за кризиса, то даже «Болеро» Равеля не вызовет у него никакой приязни, он останется в своем настроении. Восприятие музыки в первую очередь очень зависит от настроя человека. Когда к Шостаковичу после концерта – кажется, это был струнный квартет – подошел человек и сказал: мне не понравилось, вы не могли бы объяснить смысл этой музыки, Шостакович ответил: «Вам не понравилось? Прослушайте еще раз!» Думаю, что это абсолютно субъективное понятие. Добавляются еще качество исполнения, акустика зала.

Можно ли хорошо исполнить плохую музыку?

Ее можно исполнить убедительно. Если эту плохую музыку напишет премьер-министр или Баррозу, дирижер и музыканты постараются и состроят приличные лица. А вот работу молодого композитора-недоучки просто снимут с репетиции. Существует все же какой-то уровень, ниже которого опускаться нельзя. Если человек просто не очень одарен и конкретная работа не слишком удалась, я не думаю, что первоклассный исполнитель станет за нее браться. Но если возьмется, значит, он усмотрел в ней какие-то удачные места и постарается их акцентировать. Это в руках дирижера – высветить произведение. Возможно, оно будет укорочено. Бывали случаи, когда знаменитые дирижеры из 40-минутного произведения делали 20-минутное. Потом композитор рвет волосы и перестает здороваться с дирижером. Но на публику это производит гораздо большее впечатление – как блюдо, из которого взяты самые лакомые кусочки и красиво разложены на тарелке.

Когда вы пишете музыку, то представляете, как ее будут исполнять?

Непременно представляю. Теперь, достигнув определенного возраста и известного места в мире музыки, я уже знаю, для какой цели заказывается произведение, кто его будет исполнять, где и как. Меня всегда интересует, кем будут мои «соседи». Драматургия концерта очень важна. Особенно для премьеры. Когда я писал уже упоминавшееся завещание Бетховена, меня очень интересовала вся программа концерта. Я знал, что прозвучит Третья симфония Кароля Шимановского, затем моя работа, потом перерыв и во втором отделении Третья симфония Бетховена. Я знал, что между мной и Бетховеном будет пауза. Не случайно так высоко ценятся дирижеры, которые славятся особым умением составить программу концерта. Для меня это очень важно.

Разве не бывает так, что программу меняют в последний момент?

Это случается крайне редко. Разве что кто-то заболеет… Если меняют дирижера, то скорее заменят всю программу, и твое произведение могут просто выбросить. Но это чрезвычайные случаи.

Может ли плохой композитор случайно написать хорошее произведение?

Тут надо уточнить, что вы подразумеваете под словами «плохой композитор». Если речь о непрофессиональном композиторе, то Руже де Лиль, к примеру, написал Марсельезу. Больше мы о нем ничего не знаем – он для нас автор одной великой мелодии. Ершов, если говорить о писателях, сочинил сказку про Конька-Горбунка. Это его единственное бессмертное сочинение, известное в России каждому ребенку. Все возможно, природа непредсказуема. «Есть многое на свете, друг Горацио, что и не снилось нашим мудрецам», – писал Шекспир.

Западная академическая музыка одной из первых среди сфер деятельности человека потребовала от него полной отдачи. Если раньше вплоть до Ренессанса художник или ученый мог заниматься много чем, то музыканты в какой-то миг стали узконаправленными профессионалами.

Ну, как – музыканты были обслугой. Возьмем хотя бы Гайдна – он служил у Эстерхази, спал во флигеле для слуг вместе с главным кучером. Они были слугами одного уровня – тот, кто возит правителя, и тот, кто пишет ему музыку для воскресных забав. И Моцарт служил, и Бах служил. Чтобы заработать пару бочонков пива – ведь в их жалованье входили дрова и пиво. Это была просто служба при дворе. Не случайно Стравинский сказал, что завидует Баху, которому приходилось писать каждый день, чтобы семья не голодала. И однажды это стало профессией. И эти композиторы былых времен были профессионалами высшего класса. Я совсем недавно, к своему стыду, услышал неизвестное мне произведение Моцарта – концерт для двух скрипок, гобоя, фагота и струнного оркестра. И был поражен не только красотой и элегантностью, а в первую очередь тем суперпрофессионализмом, с которым он управлял голосами этих четырех инструментов. И когда он это написал? В восемнадцать лет. В современной музыке есть все эти подсобные средства, компьютер, программы – это породило великое множество дилетантов. Мне доводилось преподавать и встречать людей, пишущих выморочную музыку, смутно представляющих, как она будет исполняться. Я им говорю: «Вы написали симфонию, но известно ли вам, сколько симфоний было у Брамса?» Они не знают. Представление об уровне образования, необходимом, если ты хочешь посвятить этому всю свою жизнь, очень понизилось. Они хотят стать знаменитыми уже завтра. Они хотят быть богатыми. Хотят, чтобы газеты о них писали – ах, появилось нечто такое, чего мы еще не слышали! Глагол «поразить» они ценят намного выше глагола «познать». А Бах, Моцарт, Бетховен – они свое дело знали. Бах пешком ходил в Любек, чтобы послушать Букстехуде. Чтобы узнать, как он пишет для органа. Видите, сейчас я говорю как старый человек, которому кажется, что в его время собаки лаяли звонче… И все же я встречаюсь с молодежью, преподаю в мастерских и вижу, сколько в наши дни поверхностности, насколько сильно желание немедленно добиться успеха. Но ведь в природе так не бывает. Ведь лето не приходит сразу за зимой – непременно должна быть весна! А нетерпение и отсутствие постепенности порождает небрежность и множество несостоявшихся, неудавшихся судеб. Я с высоты своего возраста прекрасно это вижу. И это печально.

Недавно Пол Маккартни публично высказался в защиту авторских прав, и какой-то интернет-комментатор задал в этой связи вопрос – почему одни могут в молодости написать одну песню и потом всю жизнь не работать, получая проценты от авторских прав, в то время как другим приходится каждый день ходить на работу? У вас есть ответ на этот вопрос?

Это меня мало интересовало. Обычно деньги приходят параллельно тому, что ты делаешь. Если все свое внимание посвящать созданию чего-то, что может принести тебе доход, результат обычно плачевный. Теперь, правда, времена другие, я вхожу в немецкое общество авторских прав GEMA. Какое-то время назад я говорил с его руководителем, и он сказал, что дела у нас сейчас идут не так хорошо. Знаете почему? Потому, что истекло авторское право на Равеля. Прошло семьдесят лет после его смерти. И это серьезное агентство по авторским правам. В свое время Лучано Берио мне сказал, что он переходит из своего итальянского агентства в GEMA, так как немцы лучше считают деньги. Что же касается Маккартни, ну, мелодия песни «Yesterday» действительно чудесна. И он заслужил получать за нее вознаграждение. Ведь так же обстоят дела и с патентами. Игорь Сикорский, изобретатель вертолета, получал вознаграждение всю свою жизнь и мог на него жить. Так что – пишите шедевры! И еще семьдесят лет после вашей смерти плату будут получать ваши дети или родственники.

Вы умеете жить?

Я полагаю, что жить не умел никто и никогда. Нет человека, который мог бы сказать: «Как же правильно я жил!» Даже… Христос окончил жизнь на кресте, хотя ничего мудрее провозглашенных им истин человечество так и не придумало. И все десять заповедей нарушаются снова и снова. Я думаю, невозможно поставить перед собой такую цель – жить правильно. Тогда необходима какая-то другая ментальность. Для моего русского менталитета это слишком трудная задача. В безумно богатой русской литературе есть один хороший пример – Обломов. С одной стороны, Обломов, с другой – Штольц. Думаю, Обломов считал, что правильно живет, лежа на диване. А Штольц, работавший в поте лица, полагал, что правильно живет он. Поэтому формулировка вашего вопроса мне кажется неверной, слишком… примитивной. Только не сердитесь. А вы – правильно живете? Может быть, сейчас для вас было бы правильнее плыть на яхте вдоль Канарских островов? Или рассекать волны близ Алеутских островов в обществе блондинки с распущенными волосами? Вместо того чтобы сидеть в городе и говорить с каким-то композитором, слушая дребезжание трамваев за окном?

С другой стороны – сколько бывало случаев, когда человек всю жизнь рассекает волны с блондинкой, а потом сознает, что это было неправильно.

В том-то и дело. Как сказал сорок лет назад один мой друг, вы его, безусловно, знаете, это один из известнейших русских поэтов: «Свидание с девушкой – это прелестно, но самый чудесный миг во всем этом настает, когда она уходит». Весь этот взрыв страстей, ожидание, счастье – это замечательно, но в конце концов поэту надо остаться наедине с собой, чтобы сублимировать впечатления и так далее. Я думаю, что никто не живет правильно. И самые неправильные люди в мире – это политики. Им самим кажется, что они являют пример другим, но мне кажется, что это плохой пример.

А выжить? Для вас это было актуально?

Когда в России начался полный хаос, для нас с женой это стало вопросом материального характера. Деньги, приходившие из других стран за использование авторских прав, банально разворовывались. Комитет по авторским правам возглавляли бывшие генералы КГБ. Наверняка даже не бывшие, а только снявшие погоны. Только позднее выяснилось, что они перечисляли миллионы на счета своих детей в каких-то сельскохозяйственных банках в Праге и так далее. Слава богу, была GEMA, я был первым советским композитором, принятым в это общество, и начал получать полагающиеся мне деньги. А то случалось так, что я иду в Москве в Комитет по авторским правам, хорошо зная, что в двух десятках концертных залов мира исполняется моя «Кармен-сюита», и спрашиваю, где мои деньги. И слышу в ответ – ой, знаете, все так сложно, кризис и все такое. Потом в коридоре мне суют две тысячи долларов засаленными купюрами и добавляют: только никому не говорите, это только для вас. Вопрос выживания стоял очень остро.

Но ведь это вопрос элементарного порядка.

Почему? Нужна же человеку элементарная материальная основа. Я ведь не желал и не мог (и по-прежнему не могу) купить виллу у озера. Мне хотелось только письменного стола и условий, чтобы я мог сконцентрироваться и работать.

Вы сказали, что в последнее время пишете только на заказ. Разве так лучше?

Определенно лучше. Для меня, во всяком случае. Во-первых, этих заказов достаточно много. Даже больше, чем я могу осилить. Во-вторых, это дисциплинирует. Что касается русского менталитета, почитайте Достоевского, там все написано. И то, что у тебя есть определенный срок, дата, когда ты должен закончить работу, это дисциплинирует.

Вы заканчиваете работу в последний момент?

Стараюсь не затягивать до последнего момента. Хотя знаю многих своих коллег, которые иначе не могут. Они продолжают работать до последней секунды.

Вам известен рецепт, как правильно слушать музыку?

В последнее время я слушаю в очень особых случаях. Если не считать того, что я обязан слушать, преподавая мастер-классы, я слушаю только то, что действительно хочу. Под настроение. Хорошо, что теперь это совсем просто – ты едешь в машине и сегодня слушаешь Вторую симфонию Брамса, например. Завтра – скрипичный концерт Сибелиуса.

То есть вы это делаете на радость себе?

Да, я люблю музыку. И не перестал ее любить.