Dolce vita rustica

Нужно жить в глухой провинции.

Иосиф Бродский

О сельской жизни я всегда знал мало. Свои шестьдесят с лишним лет я прожил в городах: Свердловске, Ялте, Москве, Саратове (казарма), Тель-Авиве. Мой корпус знаний о сельской жизни ограничивался наблюдениями, сделанными в пятилетнем возрасте, когда я провел летний месяц в родной деревне моей няньки, бабы Ани, где-то в дебрях Челябинской области, и во время редких поездок уже во взрослом состоянии к друзьям в Абрамцево.

Пребывание в бабыаниной деревне поразило меня, мальчика из интеллигентной семьи, несколькими несовместимыми с моим жизненным опытом, но совершенно естественными в том бытовом контексте, в который я попал, вещами. Я был крайне удивлен тем, что бабыанины внуки – они там произрастали в количестве пяти или шести штук приблизительно моего возраста – выдернув из огорода морковку, не мыли ее, а обтирали лопухом и так ели. Там же, на огороде, они по мере необходимости публично справляли большую нужду и подтирались опять же лопухом – я-то привык делать это цивилизованно, уединенно, в туалете и использовать специально нарезанную газету. Здесь же туалет представлял из себя классический скворечник над выгребной ямой, где в жиже копошились червяки, что было тоже интересно. Тогда же я узнал, что картошку можно готовить прямо в костре без всякой сковородки и потом есть немытыми руками, и это очень вкусно.

Поездки же в Абрамцево к друзьям не оставили у меня каких-либо внятных воспоминаний – одни невнятные, так как ехать туда на электричке приходилось час пятьдесят, и пить мы начинали уже в тамбуре, чем и занимались все время нашего пребывания в деревне, каковое сводилось в основном к сидению за столом. Такой извод сельской жизни мне нравился, но, как я уже сказал, в моей памяти не осталось воспоминаний о каких-то конкретных событиях, случившихся со мной за время этих кратких прикосновений к деревенской идиллии, кроме как о бесконечной попытке глухой ночью зачем-то обойти какую-то речку, принятую мною за озерцо, и смутного образа коровы, почему-то энергично бегущей за мной краем пруда с рогами наперевес.

Этим небольшим набором фактов и их интерпретаций исчерпывались мои знания о сельской жизни к тому моменту, когда нас с женой захватила идея построить дом в деревне. Ну разве что еще Слава Зорин рассказал мне в пятом классе, что когда американцы высадились на Луне, то обнаружили, что там уже было накакано и рядом валялись использованные обрывки газеты «Сельская жизнь» за апрель 1965 года. Папа Зорина работал майором в военкомате.

Строить дом в деревне предложила моя жена Галя. «Гениально! – кричал я. – Ты, я и Руссо! И Генри Торо!» Мы тогда пятый год жили в Израиле на съемных квартирах, и будущее не сулило перемены этой участи: работали мы в магазинах, получали минималку и обеспечить материально наше резко обозначившееся стремление к эскапизму никак не были в состоянии*. Израиль – это, конечно, рай, но дорогой. Построить дом с нашими деньгами мы могли только в России и сами. И мы вернулись в Россию. В мае 2021-го. «Ах, как не вовремя», – прокомментировал событие один мой приятель.

Участок мы нашли уже в ноябре, в деревне Во-лодино, под Александровым, в опричнине. «Все у нас теперь Володино», – пошутил по этому поводу другой мой приятель. Чтобы добраться до участка, нужно было выехать из Александрова на восток – это возле кладбища, там еще напротив предприятие «Ритуал. Надгробия, памятники, гробы, аксессуары», – потом метров через шестьсот, у кладбища, свернуть направо на Маяк, проехать пять километров и уже у кладбища в последний раз свернуть налево на Самарино. Участок был на краю деревни, 50 соток, одним краем он упирался в лес, другим – в ручей. Границ с соседями не было. Ближайший необитаемый дом – метрах в семидесяти. На участке печально колебались засохшие сорняки в рост небольшого человека. На дальнем плане кривилась покинутая лет двадцать назад избушка. За ней мрачно, как родственники на похоронах, стояли двадцатиметровые ели. В углу кадра солнце сквозь пасмурную дымку с трудом дарило свое тепло людям. Холодало. И полная тишина. Короче, было все, что нужно уставшим людям после шестидесяти. «Это будет наш тот еще фронтир, блять», – подумал я.

Домов мы раньше не строили. Поэтому зиму и весну мы изучали вопрос в поисках ответа, как быстро и недорого построить каркасный дом вдвоем своими старыми руками. Мы смотрели фильмы с Ларри Хоном в гл. роли, Галя разрабатывала проект, мы скрупулезно считали доски и гвозди. В нашу жизнь прочно вошли общеполезные понятия: ростверк, нижняя обвязка,
контробрешетка, демпферная лента, септик, стяжка в шесть сантиметров, кликфальц и фаза – ноль. План был таков: в первый год мы строим небольшой дом, чтобы было где жить, когда мы будем строить большой дом, который мы сразу построить за теплые месяцы никак не успевали, а вот построить маленький дом успевали. Отличный план.

Подготовившись таким образом, 18 июня, ровно через 207 лет после битвы при Ватерлоо, в тот час, когда корпус Рея начал штурм замка Угумон, мы бодро высадились на участке с палаткой, инструментами, крепежом, скарбом, утварью, ветошью, провиантом, защитными средствами, медикаментами и прочим имуществом. На участке нас никто не ждал. Там шла своя, очень сельская жизнь: вокруг нас беспрерывно что-то ползало, прыгало, скакало, летало, гудело, жужжало, трещало, свиристело и пиликало**. Вся эта предельно подвижная хуета совершенно не церемонясь нарушала наше частное пространство, кусалась, щекоталась, садилась, ползала без определенной цели по туловищу нашему и конечностям, лезла в рот, нос, глаза, уши и во все остальные органы, связывавшие нас с этой жестокой и буйной реальностью***. Природа вступила с нами в бой, даже не замечая этого, – она просто спокойно и механически вписывала нас в свой контекст. Стоило положить на землю что угодно, как на это что угодно тут же залезала какая-нибудь летучая или прыгучая хуйня и сидела там совершенно безбоязненно, беззастенчиво апроприируя наше достояние. Стоило поставить скамеечку, и уже через пару часов под ее сиденьем появлялась паутина.

Мы намазались и обрызгались всем, что у нас было, включили все отпугивающие живое приборы и в то время, когда граф Аксбридж бросил в атаку у фермы Ла-Э-Сент три бригады тяжелых драгун, уже поставили палатку. В момент начала знаменитой атаки кавалеристов Нея против веллингтоновского центра мы уже делали павильончик для душа и биотуалета. Завершение этого начинания совпало у нас с появлением у Парижского леса первых пруссаков Блюхера, во время жертвенной атаки наполеоновской гвардии мы из последних сил вешали рукомойник, а когда Веллингтон уже махнул рукой, призывая войска к всеобщему наступлению, мы, измученные борьбой с природой, обильно пили вино и водку, надеясь почему-то на лучшее. Так и не узнали, кто в этот раз победил.

На следующий день нам бурили скважину. «У вас тут вода где-то на тридцати метрах должна пойти», – сказал бригадир. На тридцати метрах воды не было. На сорока – тоже. Пятьдесят – полная Сахара. Из скважины вылезала лишь черная, липкая, страшная, как наша жизнь, глина. Шел дождь. Бурильщики, перемазанные грязью, с длинными бурами, смахивали на чертей. Вода появилась только на шестидесяти шести метрах и сильно пахла серой. «Вы что, до ада пробурили?» – спросил я. Бурильщики загадочно улыбались. Еще через день мы уже размечали фундамент. Забили первый колышек – понеслось, короче.

Что такое, в сущности, построить дом? Это взять доски и листовые, правильно их распилить и определенным образом сколотить. Когда мы напилили, сколотили и подняли нашу первую стену, прямо как в фильме с Ларри Хоном, мы охуели: оказывается, это действительно можно сделать.

Как выяснилось, все остальное тоже можно сделать. Мы научились довольно резво применять болгарку, циркульную и цепную пилы, триммер и шуруповерт, хотя раньше даже не держали их в руках. Работали тяжело. После рабочего дня мы лежали в палатке, сосредоточенно глядя вверх, как мумии в пирамиде. Но в конце июля наш дом уже уверенно отбрасывал тень. В августе в нем можно было спасаться от дождя. В сентябре – уже пошли заморозки – он стал теплым. А в начале октября мы стали в нем жить и работать, постоянно перетаскивая личные вещи и стройматериалы из одного угла в другой ввиду производственной необходимости.

Сейчас середина февраля. Вчера мы подсоединили унитаз к стояку – важное в сельской жизни событие. Если все пойдет хорошо и снег с крыши не свалится на голову, то дня через три будет готов душ. Еще одно важное событие. Последний раз я мылся в конце августа. Останется сделать сущие мелочи вроде внутренних дверей. А летом мы по плану будем строить большой дом с печкой и мастерской – у меня никогда еще не было мастерской. И уже после этого займемся ремонтом.

Раз в месяц из Москвы к нам приезжает в гости на машине Даша, дочь моей жены. Тогда мы едем в Александров и покупаем там питание и питье. Больше люди нас практически не видят. Когда я вечером сижу с сигаретой на террасе, которую мы по привычке называем балконом, я вижу только лес и ручей. На этом все заканчивается. Остальной мир отсюда так же далек, как звезда Бетельгейзе, которая вроде бы блестит тут где-то неподалеку, над елками. «Ну и хуй с ним, с этим миром», – думаю я. Выставок я все равно больше делать не буду (а что там еще делать-то, в этом мире?) – не могу я их делать, рука не поднимается, когда такое творится. Мне и так стыдно, что я всячески обустраиваю свою жизнь и имею планы в то время, когда у огромного количества людей в жизни настал полный пиздец. Так что не буду. Большим художником я все равно не сделался, и современное иск-во без меня проживет легко. А буду я жить здесь вдвоем с любимым человеком, полоть огород, выращивать капусту, гнать самогон, ходить за грибами и красить картинки для личного пользования. Стану тихим концептуалистом-деревенщиком. И обрету, наконец, в этой сельской жизни предпоследний покой. Я устал.

Я сижу на террасе и курю. Ночь, тишина. Участок покрыт почти метровым слоем снега. В жизненно важных направлениях проложены дорожки, похожие теперь на окопы. Снег лежит очень убедительно и основательно, и я не вполне уверен, что он растает весной. Если, конечно, будет весна. Господи, а с нами-то со всеми что будет?

Иногда я на участке вою. Окрестные собаки откликаются.

* Как-то еще в самом начале нашей жизни в Израиле я говорил с одним ветераном со стажем – тот приехал в конце 80-х. Он спросил, кем мы были в другой жизни. «Современный художник, теле- и просто журналист, искусствовед, жена – журналист, редактор, режиссер монтажа», – ответил я. «Забудьте об этом, – сказал он. – Вы в вашем возрасте не успеете выучить иврит настолько, чтобы работать на этих позициях». «Что же, – спросил я, – у нас всегда будет плохая работа?» – я тогда отправлял свою первую профессию чернорабочего в столовой. «Нет, – ответил он, подумав, – у вас не будет плохой работы, у вас будет много плохих работ».

** Тут даже зимой, в январе, по сугробам ползают какие-то несгибаемые озимые насекомые. Совершенно черные гусеницы, к примеру. Но это же страшно.

*** Однажды я проснулся ночью и обнаружил рядом с собой огромного тарантула. Впрочем, это был сон.