Другой с твоей головой

Парализованная мышь, как маленький белый Лазарь с красными глазками, начала ходить.

Несколькими днями ранее она лежала, распластавшись на операционном столе, и два китайских аспиранта, глядя в микроскоп, оперировали на ее позвоночнике. Очень маленькими ножницами они удалили верхнюю часть крохотного, как зернышко, позвонка, и на свету заблестела капелька спинного мозга. Это было похоже на картину Ротко: чистый прямоугольник цвета слоновой кости, рассеченный красной линией. Осторожно – мышь изредка подрагивала – они перерезали красную линию (артерию) и перевязали ее. Потом один из хирургов взял в руки скальпель за тысячу долларов с таким тонким алмазным лезвием, что сквозь него можно смотреть на просвет. Коротким движением спинномозговой канал перерезан – и задние лапы мыши навеки застыли.

Или застыли бы, если бы другой хирург мгновенно не обработал срез жидкостью янтарного цвета – будто последней каплей из пустой бутылки виски. Эта жидкость содержит полиэтиленгликоль (ПЭГ), и когда хирурги зашили мышь, это вещество начало сращивать нервные окончания.

Два дня спустя мышь пошла. Не идеально: задние лапки иногда волочились. Однако у находящейся рядом контрольной мыши, которая прошла через ту же операцию, но без полиэтиленгликоля, дела гораздо хуже: задние лапы полностью парализованы. По сравнению с ней первая мышь довольно бодро курсирует вдоль и поперек клетки.

Если ПЭГ докажет свою эффективность при операции на человеке, можно ждать чудес. Несмотря на миллионы долларов, потраченных на исследования за последние сто лет, врачи до сих пор не умели восстанавливать поврежденный спинномозговой канал. Однако это не единственная причина, по которой внимание научных кругов приковано к руководителю этого исследования – харбинскому хирургу Жэню Сяопину.

Восстановление спинного мозга лишь часть более крупного, еще более дерзкого проекта, которым Жэнь занимается совместно с итальянским хирургом. Чтобы понять их планы, достаточно взглянуть на стены лаборатории. Если бы распластанная на операционном столе мышь могла поднять глаза, она бы увидела плакаты, которые на первый взгляд не имеют к ней никакого отношения. На первом изображены две мыши: черная с белой головой и белая с черной головой. На втором плакате – обезьяна с зигзагообразным швом вокруг шеи, похожим на декоративный ошейник. На третьем – маленький человек из России в инвалидном кресле.

Объединяют эти изображения головы. Черно-белые, как будто бы сделаны в фотошопе, но на самом деле команда Жэня пересадила им головы хирургически. Плакат с обезьяной сфотографирован после пересадки головы, которая прошла под руководством Жэня в январе. Теперь он готовится делать такую трансплантацию на другом примате – человеке; а россиянин в инвалидном кресле – первый доброволец.

Посреди этого хаоса Жэнь кажется тихим, даже немного робким. Однако в его подходе к хирургии нет и следа робости. Он родился в Китае в 1961 году, прожил там более тридцати лет, потом уехал в США. В 1999 году он был в команде хирургов, которые провели первую успешную пересадку руки в Луисвилле. Готовясь к той операции, он практиковался на свиньях, делая им пересадки передних конечностей. В 2012 году он вернулся в Китай. В кабинете хранится подарок от коллег из Луисвилла – бронзовое ухо свиньи с надписью: «Без тебя ничего бы не получилось».

Трансплантация головы относится к весьма давнему, хотя и довольно маргинальному направлению в хирургии. В 1908 году хирург из Сент-Луиса создал первую двухголовую собаку, привив голову одного пса к шее другого. Советским и китайским хирургам удалось повторить это достижение в 50-х годах; одна из собак в СССР прожила 29 дней после операции, причем она могла лакать воду обеими головами. Аналогичная операция в Китае прошла в том же университете, где работает Жэнь, и изображение этого бицефала красуется на стене библиотеки.

В 1970-х кливлендский хирург Роберт Уайт пересадил голову нескольким обезьянам-резусам. Говорят, что его помощники кричали от радости, когда первая обезьяна проснулась и попыталась укусить кого-то за палец. Уайт не восстанавливал спинной мозг (его целью было поддержание жизни мозга), поэтому неизвестно, могли ли они ходить или шевелить конечностями. Однако они ели и следили глазами за предметами, и их мозговая активность была в норме.

Уайт был человеком эксцентричным: например, он курил трубку во время операций. В течение нескольких десятилетий он спорадически появлялся на разных ток-шоу с призывами поддержать идею пересадки головы. В 90-х он даже приезжал в Киев, чтобы встретиться с заинтересовавшимися врачами. Жэня этот факт печалит: «Мы застряли там же, где были 40 лет назад», – говорил он мне. Нет никакого прогресса в лечении заболеваний, связанных с мышечной и нервной атрофией, параличом и другими тяжелыми патологиями. «Если мы не будем этим заниматься, то прогресса в этой области не будет ни через 20, ни через 100, 200 лет».

Однако путешествие Уайта в Киев дало один результат: идея пересадки головы запала в душу юному инвалиду Валерию Спиридонову – тому самому, чья фотография висит на стене лаборатории Жэня. Сейчас Спиридонову 31 год, у него болезнь Верднига-Гоффмана, генетическое заболевание, приводящее к атрофии мышц и отмиранию мотонейронов – нервных клеток в головном и спинном мозге, отвечающих за движение мышц. Он не помнит, мог ли он когда-нибудь ходить, а сейчас он способен лишь самостоятельно есть, печатать и управлять инвалидной коляской с помощью джойстика. Когда он сидит, его правая нога всегда закинута за левую, а тело ниже шеи выглядит усохшим, как будто сдувшимся. Заболевание Спиридонова смертельно, однако точно сказать, сколько ему осталось, невозможно – врачи говорят, что он должен был умереть давным-давно.

Спиридонов помешан на новых технологиях. Сидя у себя дома во Владимире, он управляет собственной компанией, занимающейся обучающим программным обеспечением. Он внимательно следит за новостями об экзоскелетах и прочих подобных технологиях. В феврале в ходе интервью по скайпу он рассказал мне о своем друге, который потерял руку на стройке и взамен получил роботизированную. «Этот случай показывает, как сильно технологии могут изменить жизнь к лучшему», – говорит Спиридонов.

Он тоже уповает на новые технологии, в частности – на радикальную операцию Уайта, о которой он узнал из телепередачи. Он помнит, как подумал: «Удалить все, кроме головы, в моем случае – идеальное лечение. Не вижу для себя никакого другого способа».

Операция стоит от 10 до 100 миллионов долларов – в зависимости от того, где она состоится, и потребует 80 хирургов. Итальянский партнер Жэня говорит, что она может состояться уже в следующем году. Неудивительно, что многие ученые и специалисты по этике обрушились на этот проект с критикой и обвинили хирургов в пропаганде лженауки и пустых обещаниях. Один критик дошел до того, что предложил обвинить хирургов в убийстве, если пациент умрет, а этот вариант наиболее вероятен.

Однако другие исследователи признают, что есть определенные основания рассчитывать и на успех этого проекта, сколь бы призрачными они ни были. Последние десятилетия стали золотым веком трансплантационной медицины. Новые хирургические техники позволяют пересаживать все более тонкие структуры, а мощные современные лекарства снижают угрозу отторжения. Помимо сердца, печени, почек и легких врачи научились пересаживать матку, голосовые связки, язык, пенис, руку и лицо. Последние два из перечисленных заслуживают особого внимания, ведь речь в этом случае идет о множестве разных тканей: коже, кости, сухожилиях, хрящах, кровеносных сосудах. Жэнь считает, что пересадка головы – логичный следующий шаг. (Формально это будет пересадка тела, поскольку именно новое тело спасет жизнь больного. На долю головы приходится менее 10% общей массы тела. Можно ли пересадить более массивную и тяжелую часть? Если начнется процесс отторжения, то это будет отторжение головы телом, а не наоборот.)

С хирургической точки зрения пересадка головы сопряжена с колоссальными проблемами. В отличие, например, от пальцев, ткани которых могут по несколько дней оставаться живыми отдельно от тела, необратимые изменения в мозге наступают через несколько минут после прекращения кровоснабжения. Охлаждение мозга может увеличить этот период до одного часа, которого теоретически может хватить для пересадки головы. Врачам также необходимо проверить, способны ли иммунодепрессанты, не позволяющие иммунной системе атаковать собственный организм, защитить мозг столь же эффективно, как и другие органы. Впрочем, особых препятствий к этому пока не видно.

Вероятно, самой большой трудностью будет восстановление спинного мозга, что позволит мозгу больного управлять новым телом. Нервы, находящиеся вне спинного мозга, могут отрастать заново – этим объясняется, как обладатели пересаженных рук и лиц научаются жевать, улыбаться и шевелить пальцами. Клетки спинного мозга отрасти не могут, однако ПЭГ соединяет клетки, разрушая их мембраны, так что несколько клеток сливаются в одну большую. При соединении рассеченного спинномозгового канала у грызунов и собак янтарная жидкость склеивает две части спинного мозга и таким образом восстанавливает, пусть и неидеально, связь между головным мозгом и остальным телом. Именно благодаря этому пошел маленький Лазарь из лаборатории Жэня.

Подогревают надежду и две операции, проведенные в Германии. В одном случае пациентом была женщина, пострадавшая во время катания на лыжах; в другом – поляк, которого пырнули ножом. Оба пациента остались парализованы, несмотря на длительный курс реабилитации. Однако после операции оба научились передвигаться на ходунках. Ни ПЭГ, ни трансплантации для этого не потребовалось: в первом случае для заживления спинного мозга хирурги использовали ткань из брюшной полости пациентки, во втором – собственный обонятельный нерв польского больного. Эти случаи показали, что в определенных обстоятельствах человек может научиться ходить даже после серьезного повреждения спинного мозга.

Одним из тех, кто внимательно наблюдал за последними достижениями в этой области, был нейрохирург из Турина Серджо Канаверо. Тридцать лет назад он услышал о Роберте Уайте, и с тех пор ему не терпится самому провести трансплантацию головы. Последние успехи позволили ему сформулировать полуправдоподобное научное обоснование этой операции. Он разработал процедуру и объявил о своих амбициозных планах в 2013 году, после чего мгновенно оказался объектом резкой критики. Тем не менее он продолжил публично рассказывать о своем проекте и обратился к ученым-единомышленникам, в том числе к Жэню Сяопину. Как-то после телеинтервью он получил имейл из России. Валерий Спиридонов писал, что хотел бы с ним поговорить.

Канаверо 51 год, у него бритая голова и кривая улыбка. Он приправляет свою речь вульгарным сленгом («бабло») и иллюстрирует, как будет восстанавливаться спинной мозг, с помощью бананов и спагетти. Он считает пересадку головы шагом к кардинальному увеличению продолжительности жизни для всего человечества. Он называет эту операцию «попыткой анастомоза головы» (head anastomosis venture), сокращенно – heaven (небеса) – с намеком на смерть и воскрешение (анастомоз – соединение органов хирургическим путем).

Канаверо часто делает хвастливые заявления, понося критиков и возвеличивая свое мастерство, – этакий средиземноморский Дональд Трамп. «Я занимаюсь джиу-джитсу, – говорит он мне в интервью по скайпу, – поэтому у меня ум бойца, который старается уложить всех идиотов, задающих дурацкие вопросы». Дело усугубляется тем, что он сравнивает себя с Франкенштейном, может вскользь упомянуть Йозефа Менгеле или вдруг опубликовать учебник по соблазнению Donne Scoperte («Женщины без прикрас»).

Еще большую тревогу вызывают необдуманные, ничем не подкрепленные заявления о том, что операция пройдет успешно, и привычка расхваливать свои достижения в прессе, что, по мнению многих коллег, неуместно и неэтично. В блогах и на профильных сайтах его называют «безнравственным», «сумасшедшим вруном» с «ножом и безумным блеском в глазах». Он «бойко забалтывает серьезные проблемы», будто речь идет о медицинском ужастике в духе фильма «Человеческая многоножка». Его проект безумен, как у злодеев из «Джеймса Бонда», и превратится в «умышленную пытку и убийство». Короче говоря, «Канаверо – ублюдок».

Тем не менее Канаверо действительно успешный нейрохирург, автор десятков научных статей, в том числе о неврологической боли. Заинтересовавшись темой пересадки головы в 2013 году, он проводит совместные эксперименты с Жэнем и корейским хирургом Си-Юн Кимом и рассказывает журналистам о своем видении проекта heaven.

Операция начнется, как и большинство трансплантаций, когда в результате аварии или другого несчастного случая обнаружится мужчина с мертвым мозгом. После получения согласия от семьи его доставят в операционную и зафиксируют в сидячем положении для хирургической декапитации. Одновременно вторая команда хирургов даст Спиридонову наркоз и введет ему в вену раствор температурой 10 градусов. Это замедлит смерть тканей мозга, но все равно у хирургов будет не больше часа, чтобы восстановить кровоснабжение. Разрез будут делать чуть выше ключицы, оставив трахею и пищевод, но удалив щитовидную железу. Кроме того, мышцы пометят цветом, чтобы было легче пришивать голову к новому телу.

Наконец, хирурги одновременно перережут позвоночники у обоих мужчин, используя увеличенную версию прозрачного алмазного скальпеля, как в лаборатории Жэня. (Острота имеет ключевое значение для того, чтобы минимально повредить нервную ткань и предотвратить рубцевание.) Одно быстрое движение – и Валерий Спиридонов навсегда утратит связь с телом, в котором он был рожден.

После этого начнется сама трансплантация. Если в случае с мышью Жэнь и его помощники пересаживали голову руками, то в случае со Спиридоновым голова будет перемещаться по операционной, подвешенная на липучках на специальном кране. Хирурги соединят позвоночные каналы и с помощью ПЭГ склеят нервные клетки донора и реципиента. Рядом со швом имплантируют электрические пластины, потому что исследования показали, что электрические разряды способствуют восстановлению связей в поврежденном спинном мозге.

В это же время другая команда хирургов будет заниматься долгим и неприятным процессом пришивания головы к телу. Так как временное окно составляет всего один час, первая задача – восстановление кровообращения мозга. После этого хирурги соединят позвонки, трахею, пищевод и помеченные краской мышцы. Ключевой шаг – восстановление нервов, передающих импульсы, которыми мозг управляет сердцем и легкими, чтобы новое тело Спиридонова могло поддерживать жизнь.

Через 36 часов после начала операции нового Спиридонова в сидячем положении вывезут в реанимацию. На первом этапе он будет подключен к аппаратам искусственного сердца и дыхания. Его голова и шея будут закованы в воротник для фиксации шеи; он будет находиться в искусственной коме под действием барбитуратов или других препаратов. Через несколько недель, когда врачи увидят признаки восстановления моторной деятельности, доза лекарств будет снижена и пациент придет в сознание.

Первым знаком того, что операция прошла успешно, будет то, что Спиридонов откроет глаза или пошевелит губами. Однако больше всего врачей будет волновать малейшее движение пальцев на руке или ноге, то есть любое намеренное движение ниже шеи. Это покажет, что посылаемые мозгом моторные сигналы – электрическое воплощение воли Спиридонова – смогли преодолеть разрыв в спинномозговом канале и управляют ожившим новым телом.

Жэнь немного по-другому, чем Канаверо, подходит и к этой операции, и к науке в целом. Он более осторожен. Он признает талант Канаверо, однако кривляние коллеги, похоже, его раздражает.

Например, Канаверо заявляет, что операция пройдет успешно с вероятностью «более 90%», и обещает, что Спиридонов сможет ходить и заниматься сексом. Жэнь никогда бы не стал давать таких конкретных обещаний. Не понравилось ему и то, что Канаверо опубликовал фотографии обезьяны с пересаженной головой. Не то чтобы Жэнь хотел дистанцироваться от этой операции – он даже показывал мне череп этой обезьяны в своем кабинете, коричневый и слегка липкий от хрящевой ткани. Однако он понимает, что операция на приматах – вещь чувствительная, и повышенное внимание (по большей части – критика), которое вызвали эти фотографии, никак не облегчило ему жизнь.

Кроме того, двое ученых расходятся в сроках операции. Когда Канаверо впервые рассказал о своих планах, он пообещал, что операция состоится в конце 2017 года, вероятно, в Китае. Ему бы хотелось провести ее около Рождества, поскольку символизм, по его мнению, будет работать в его пользу. Однако недавно Канаверо признал, что ему и коллегам нужно больше времени – во многом потому, что китайское правительство пока не дало зеленый свет. Тем не менее он настаивает, что после получения разрешения правительства – китайского или какого-нибудь другого – операция состоится не позднее, чем через два года.

Жэнь в основном занимается исследовательской частью проекта, однако отказывается публиковать данные, говоря, что хотя конец 2017 года – срок теоретически возможный, необходимо, чтобы все до последнего предварительные эксперименты прошли успешно. Его команде предстоит собрать данные о сотнях мышей, провести ряд трансплантаций на крупных животных – вероятно, собаках. Кроме того, Жэнь хочет провести пробную операцию на двух донорах с мертвым мозгом. Все это требует времени – если не лет, то месяцев. Подготовка для первой пересадки руки, в которой участвовал Жэнь, заняла два года, а в той операции участвовало 20 хирургов, а не 80.

Спиридонов тоже не спешит на операционный стол. Его вера в новые технологии и гений Канаверо, похоже, тверда, но он не теряет рассудительности: он не подписывался на «дорогую эвтаназию». «Только когда я увижу живую обезьяну, которая двигается, живую крысу, которая бегает после операции, тогда, может быть, я на это пойду», – говорит он.

Пока команда Жэня проводила трансплантации головы лишь для того, чтобы продемонстрировать принцип; на следующий день животные умерщвлялись из соображений гуманности. В ходе будущих экспериментов животные должны будут жить дольше. Более того, нейрофизиологи подвергли критике все заключительные этапы heaven. Вот лишь самые очевидные возражения: ПЭГ действительно склеивает нервные клетки у животных, однако неизвестно, какой процент клеток будет функционален у человека. У врачей нет возможности проконтролировать, какие клетки склеит ПЭГ, то есть может получиться так, что клетки, управляющие ногами, окажутся подключены к рукам.

Это еще если допустить, что Спиридонов придет в сознание и что его мозг, который не может управлять телом с младенчества, еще помнит, как это делать.

Однако на каждое возражение Жэнь и Канаверо отвечают ссылками на исследования, объясняя, как они преодолеют ту или иную проблему. Некоторые исследования показывают, что основные моторные функции сохраняются, даже если неповрежденными остались только 20% клеток спинного мозга. То есть даже если ПЭГ не склеит четыре из пяти клеток, операция все равно может оказаться успешной. Кроме того, нервная система человека довольно пластична: в экспериментах на людях с поврежденными нервами рук хирургам удавалось перенаправить нервы из груди в бицепсы, и у пациентов восстанавливался контроль над рукой. Таким образом, мозг может постепенно разобраться в нарушенных нервных связях.

Прочитав некоторое количество научных статей, начинаешь понимать, как Спиридонов, который ждал своего шанса 20 лет, уговорил себя на эту операцию. Однако хотя ни один из этапов операции по пересадке головы не кажется в принципе невозможным, каждый из них невероятно труден, и хирургам придется работать без права на малейшую ошибку. Это как если бы фигуристка пообещала, что сделает подряд шесть тройных акселей и потом сальто. Какой бы талантливой она ни была, поверить ей непросто.

Однако обсуждение технической стороны операции уводит от еще более важного вопроса: а надо ли вообще пересаживать голову?

За неделю до того, как я приехал в Харбин, в какой-то желтой гонконгской газете вышла статья о Жэне под названием «Китайский Франкенштейн». Прежде чем согласиться на интервью со мной, он достал экземпляр этой газеты. Несколько фраз были выделены желтым маркером. Он разобрал каждую из них, объясняя, что именно вызывает у него возражения: чернушный, скрытный, отвращение, безразличие к этике. Похоже, эта статья застряла у него в голове: в следующие несколько дней он вспоминал о ней еще восемь раз.

Учитывая столь враждебное отношение к проекту, осторожность проявляют даже те, кто связан с ним опосредованно. Когда прошлой осенью Канаверо и Жэнь послали в журнал «Серджери» три статьи о консервации мозга и восстановлении спинномозгового канала, редактор Майкл Сарр, сам бывший хирург из клиники Мэйо, неожиданно решил провести в редакции голосование о том, стоит ли их вообще рассматривать. Треть проголосовала против, треть за. (Еще одна треть воздержалась.) В итоге статьи вышли в июльском номере, но касались только технологий возможного лечения травм спинномозгового канала. В журнале очень не хотели, чтобы их сочли сторонниками идеи пересадки головы. «Нетрудно догадаться, как взбесятся по этому поводу этики», – сказал мне Сарр.

Это будет не впервые. Почти каждый новый вид трансплантации органов встречал резкий (порой истерический) отпор. Канаверо можно считать авантюристом, однако Кристиан Барнард, выполнивший первую пересадку сердца человеку, с формальной точки зрения убил первого донора, женщину со смертью мозга: он отключил ее от систем жизнеобеспечения без разрешения родственников и ввел калий, чтобы официально признать ее мертвой. После операции пациент прожил всего 18 дней. Ричарда Лоулера, который провел первую пересадку почки, стали избегать в некоторых кругах, и он попал под ожесточенную критику со стороны национального общества урологов – притом что операция прошла успешно. Недавние пересадки руки и лица также вызывали полярные реакции среди хирургов. Критики утверждали, что подобные операции неэтичны, поскольку не связаны со спасением жизни, а реципиентам придется принимать иммунодепрессанты, тем самым подвергая свое здоровье опасности. Некоторые указывали на негативные социальные последствия пересадки лица: семьи доноров будут преследовать реципиентов, может появиться рынок, где продают и покупают красивые лица. Однако операции по пересадке руки и лица оказались довольно успешными и выраженных негативных последствий не имели.

Джеймс Джордано, нейрофизиолог и нейроэтик из Джорджтаунского университета, уверен, что трансплантация обречена на неудачу. Однако при обсуждении ее этического измерения необходимо рассматривать исторический контекст. «Я считаю, что перед нами наглядная демонстрация того, как быстро развивается экспериментальная медицина, – говорит он. – Кто-то скажет: “Это ковбойский подход к медицине. Дикий Запад. Авангард. Дикость”. Нет, это вовсе не дикость». По крайней мере, не большая дикость, чем пересадка сердца, почки или лица. «Мы давно уже со всем этим заигрываем».

Джордано считает принципиально важным, что у Спиридонова нет альтернативных сценариев лечения и он даст информированное согласие, прежде чем ляжет под нож. «В данном случае на пациента можно смотреть по-разному, – размышляет Джордано. – Можно считать его идиотом, а можно космонавтом». В любом случае Спиридонов знает о рисках и в любой момент может пойти на попятную, и это, по мнению Джордано, сильный аргумент в пользу того, чтобы оправдать операцию с этической точки зрения.

Разумеется, многие специалисты такую оценку не разделяют. «Даже если человек согласен на причинение ему ущерба, это не дает врачу права этот ущерб наносить, – объясняет мне Ася Паскалев, профессор философии и биоэтики Говардского университета, специализирующаяся на пересадке органов. – Мое согласие стать рабом не дает вам право сделать меня рабом».

Вызывает беспокойство и цена операции. Только в США каждый год 12 000 человек получают травмы спинномозгового канала, но лишь единицы подходят для трансплантации головы. Им нужно получить не новое тело, а починить свое сломанное. Почему бы не направить миллионы, которые будет стоить трансплантация головы, на лечение, подходящее большему количеству людей? Канаверо утверждает, что побочным результатом успешной трансплантации головы будет и разработка протокола для лечения паралича, вызванного повреждением спинного мозга, однако критики сравнивают это с обещанием построить межгалактический корабль, прежде чем высадиться на Марсе.

Российское правительство отказалось оплачивать операцию, поэтому Спиридонов ищет спонсоров и продает через интернет бейсболки, кружки, футболки и чехлы для айфонов с изображением себя в новом теле с накачанными бицепсами. Однако продажи идут не слишком хорошо, и Спиридонов понимает, что выручить на этом требуемую сумму у него не получится. Канаверо рассчитывает, что в партнерстве с американскими исследовательскими центрами он сможет выиграть 100-миллионный грант Фонда Макартуров. Кроме того, он хочет попросить у миллиардеров из высокотехнологической отрасли – например, у Марка Цукерберга – «отстегнуть бабла» на операцию. Если это не получится, место Спиридонова может занять китайский пациент, особенно если профинансировать проект согласится китайское правительство. Жэнь говорит, что к нему уже обратились десять потенциальных пациентов. Один молодой человек с множественными метастазами рака проехал на поезде 1700 км, чтобы постучать в дверь Жэня в Харбине и попросить внести его в список первым.

Специалистов по этике заботит даже тот факт, что операция может пройти в Китае. Это государство дает ученым больше свободы, чем страны Запада: например, здесь гораздо меньше запретов, связанных с клонированием, и китайские ученые недавно попали под огонь критики за то, что генетически модифицировали человеческие эмбрионы (правда, нежизнеспособные) с помощью технологии под названием crispr. Некоторые западные исследователи аплодировали им за небрезгливость. Однако у Китая дурная репутация еще и потому, что там используют органы расстрелянных преступников. (Недавно были приняты законы, которые должны пресечь эту практику.)

Паскалев говорила мне, что в США и Европе трансплантацию головы не разрешили бы. Теоретически, когда западные ученые оперируют за границей (Канаверо – европеец, Жэнь – натурализованный гражданин США), «они должны соблюдать более высокие западные стандарты и нормы… Однако за границей другие практики надзора и правоприменения, поэтому все на совести ученого».

У Канаверо и Жэня совесть вроде бы чиста. Согласно сухой хирургической математике, говорят они, если есть два человека, которые точно умрут, почему бы не попытаться спасти хоть одного?

В случае успеха трансплантации головы воскреснут и старые споры о связи сознания, мозга и тела. Где именно расположено «я» – только в мозгу или где-то еще? Или личность складывается в том числе и из того, что у нас за тело?

Операция затронет и социальные проблемы. Яйцеклетки и сперму тело производит самостоятельно, а значит, дети человека, перенесшего трансплантацию головы, генетически будут родственниками семьи донора, а не его. Будет ли у них право на посещение ребенка, даже если он этого не хочет? Можно ли говорить, что муж или жена человека, перенесшего пересадку головы, изменяет ему каждый раз, когда занимается с ним сексом? И наоборот: будет ли муж или жена донора стремиться в последний раз обнять дорогого человека или станет ревновать из-за того, что чужой человек занимается сексом с телом супруга или супруги?

Наконец, самый глубокий вопрос, остающийся без ответа: будет ли пациент чувствовать себя самим собой после операции? Сколь ни ценны с медицинской точки зрения эксперименты на животных, тут они не помогут. Мы можем наблюдать за мозговой активностью животного и получить самое общее представление о том, что творится у него в голове, но не более того. Испытывает ли оно удовлетворение или страдание? Понимает ли оно, что происходит? Жэнь отказался рассуждать в таком ключе о животных из своей лаборатории. Однако он показал мне неопубликованное видео обезьяны с пересаженной головой, и особо задумчивой она мне не показалась: она моргала, когда ей подносили щипцы к глазам, и, по словам Жэня, могла укусить. Но помимо этого она была в ступоре. Когда я спросил, как долго обезьяна прожила после операции (по некоторым сведениям – 20 часов), Жэнь выключил видео и снова принялся обсуждать критическую статью из бульварной газеты.

Таким образом, при изучении психологических аспектов пересадки головы ученые вынуждены довольствоваться малопригодными источниками информации. Некоторые исследователи полагают, что человеческий мозг способен довольно быстро приспосабливаться к новой физической форме. Хитрые эксперименты с использованием манекенов и шлемов со встроенными камерами показали, что у человека можно сформировать внетелесный опыт и создать иллюзию, что он оказался в теле другого размера и пола. В ходе экспериментов люди начинали чувствовать, будто у них три руки или нос, как у Пиноккио.

Но, опять же, эти телесные манипуляции происходили в лаборатории, а не в реальном мире и длились лишь несколько минут. Есть и другие данные, позволяющие предположить, что наше физическое самоощущение не так уж пластично. Многие люди с ампутированными конечностями чувствуют фантомные руки и ноги, а также зубы, груди, матки, пенисы и кишечники (включая фантомное вздутие). Это значит, что в мозгу есть жесткое представление о теле – ментальный каркас, который так просто не изменить. Еще хуже то, что фантомные части тела могут испытывать реальную боль – судороги, покалывания, постоянное жжение. Канаверо, специалист по неврологической боли, уверен, что решит эти проблемы, но если Спиридонов проснется после операции, он вполне может испытывать боль во всем фантомном теле.

Наиболее любопытно, как наличие нового тела скажется на высших мозговых функциях. В новом теле может быть другая концентрация гормонов, влияющих на либидо или аппетит, которые являются важными составляющими личности. Некоторые исследования позволяют говорить о корреляции между уровнями тестостерона и эстрогена и агрессивностью, импульсивным поведением, склонностью к финансовым рискам. Другие опыты показывают, что кишечные бактерии, которые существенно различаются от человека к человеку, могут манипулировать настроением посредством выделения определенных веществ.

Затронутыми могут оказаться даже воспоминания. Представьте себе пианиста, который испытывает наслаждение, исполняя Шопена. Это телесная память, которая отчасти сосредоточена в руках, и она окажется недоступной, если пианист вдруг проснется в теле бухгалтера. То же самое можно сказать про спортсменов: они сильно зависят от того, что ученые называют процедурной памятью (а неспециалисты – «мышечной памятью»), которая позволяет мозгу и телу работать слаженно и точно. Новое тело разрушит эту слаженность. Исследования спортсменов, которые оказались парализованными в результате травмы, показали, что многие из них стали ощущать себя другими людьми.

Да и любой из нас почувствовал бы, что что-то не так. Возьмите свои самые яркие воспоминания, моменты радости или страха. Вы ощущаете их нутром, будь то болезненный укол стыда или распирающая грудь гордость. После пересадки головы эти воспоминания окажутся недоступны, по крайней мере, на первом этапе, говорит Паскалев: «Мы привыкли ощущать дрожь в поджилках или бабочки в животе. Все это может исчезнуть».

Можно со всей уверенностью утверждать, что жизнь в чужом теле – очень странный опыт; спросите об этом у Клинта Халлама. Команда, в которой Жэнь работал в Луисвилле, заявляет, что она провела первую успешную трансплантацию руки, однако самая первая такая операция прошла во Франции, а первым пациентом был именно Халлам. До операции он выдавал себя за австралийского бизнесмена, который потерял правую руку на лесозаготовках. На самом деле он потерял ее в результате несчастного случая в новозеландской тюрьме в 1984 году, где сидел за мошенничество. В 1998 году хирурги в Лионе потратили 14 часов, чтобы пересадить ему руку погибшего мотоциклиста. Однако Халлам так и не научился жить с рукой мертвого человека и перестал принимать иммунодепрессанты, поэтому в 2001 году ее снова пришлось ампутировать. Процедура заняла 90 минут.

Сейчас психологи месяцами работают с теми, кому предстоит пересадка руки или лица, чтобы ужасный случай Халлама больше не повторялся. Кроме того, терапевты занимаются послеоперационным сопровождением. Однако никакие тесты и курсы лечения не могут подготовить человека к пересадке головы, которая чревата и проблемами идентичности, как при пересадке лица, и болезненной реабилитацией, как при пересадке руки. К тому же пересадка головы необратима.

Если верить Паскалев, человеческая химера, очнувшаяся после операции, уже не будет ни донорской головой, ни донорским телом – она будет кем-то абсолютно другим. В этом смысле пересадка головы не спасет жизнь Валерию Спиридонову, а создаст жизнь совершенно новую. Жизнь, которая, конечно же, будет иметь нечто общее со старой жизнью Спиридонова. Однако во многих аспектах – медицинских, психологических, быть может, даже духовных – это будет нечто абсолютно новое, не имеющее прецедентов в истории. «Это выходит за рамки того, о чем мы когда-либо думали, – говорит Паскалев. – И когда я говорю “мы”, я имею в виду все человечество».

Спиридонова не слишком беспокоят ни психологические, ни любые другие риски, связанные с обретением нового тела. Наверное, из-за своей болезни он неизбежно приравнивает свою личность к одному только мозгу. «Тело для меня – все равно что машина, выполняющая свои обязанности, какие-то рутинные вещи, просто поддерживающие жизнь», – объяснял он мне. Пересадка не связана для него «ни с какой философией, речь идет исключительно о механике». Похоже, он думает, что обретение нового тела будет похоже на покупку новой инвалидной коляски.

Тем не менее постоянное внимание прессы и неопределенность относительно того, где и когда состоится операция, не могли не сказаться на его состоянии духа. «Мне страшно надоела эта известность, – говорил он мне. – Это очень изматывает, отнимает массу времени, а толку никакого».

Особых фантазий, связанных с обретением нового тела, у него нет – отчасти потому, что он не знает, насколько он сможет им управлять. Проснется ли он после операции, как та мышка в лаборатории Жэня – хоть и неуверенно, все же способным двигаться самостоятельно? Или его случай окажется не таким удачным, как у мышки, и он не сможет пользоваться своими конечностями, оставаясь прикованным к чужому телу?

Хотя одна мечта у него есть: он хочет купить мотоцикл. Он даже выбрал модель, черный спортивный байк с двигателем в 156 лошадиных сил. Он представляет себе, как будет ездить на нем по калифорнийскому или итальянскому побережью, выпрямившись во весь рост на сиденье, а не сползая все время вниз, как он сейчас сползает вглубь инвалидной коляски. «Думаю, мне это понравится», – говорит Спиридонов.

Услышав об этой его мечте – нестись вперед на полной скорости, с некоторым безрассудством, – я вспомнил другой наш с ним разговор. Я спрашивал его, не боится ли он операции. В конце концов, пока врачи не пересадят комунибудь голову, они не смогут узнать, что чувствует пациент: ужас, восторг или и то, и другое.

Нет, ответил он, ему не страшно. «Мне хочется, чтобы все это поскорее сделали, а потом посмотрим, к чему это приведет. Сначала стреляй, потом спрашивай», – сказал он, улыбнувшись.

© The Atlantic, ноябрь 2016 г.