Регистрируйтесь, чтобы читать цифровую версию журнала, а также быстро и удобно оформить подписку на Rīgas Laiks (русское издание).
Введение1
В 1988 году для одной из своих видеоработ я убил кошку.
Кошку я взял в Ассоциации по защите прав животных в качестве домашнего питомца и пообещал, что буду о ней заботиться. На самом же деле она была нужна мне в моих несколько неестественных творческих целях.
На следующий год активисты по защите прав животных подали на меня в суд за сексуальные действия над кошкой и жестокое обращение с животным.
Суд вынес мне штраф за жестокое отношение к животному, потому что мне пришлось ударить кошку топором три раза в течение шести секунд, прежде чем она умерла. Суд ознакомился с видео и решил, что обращение хоть и было жестоким, но не имело умышленного характера: жестокость объяснялась моей «неопытностью» и тем, что при убийстве кошки использовался «недостаточно большой топор».
Финская киноинспекция запретила публичную демонстрацию видеоработы с этой сценой. Из-за убийства кошки видео признали «непристойным и жестоким».
В 1994 году Государственный художественный музей купил это скандальное произведение «Мой путь, рабочие материалы» в свою коллекцию, однако из-за решения киноинспекции не мог его демонстрировать. В 2004 году видео перевели из коллекции Музея современного искусства в коллекцию Центрального художественного архива.
Я действительно убил кошку, но не чтобы ее съесть, а для видеоработы. Заполучил я ее обманным путем, взяв в качестве домашнего питомца в организации, которая спасает бездомных кошек. Когда на следующий год мою работу показали на фестивалях видео-арта в Голландии и Франции, эта организация узнала, какая судьба постигла их подопечную, которую они препоручили моим заботам, и подала на меня в суд.
Суд приговорил меня к штрафу в 1400 марок (230 евро) за жестокое обращение с животным. Я пытался убить кошку как можно быстрее, но поскольку соответствующих навыков у меня нет, она умерла не мгновенно, а только через шесть секунд и после трех ударов топором. Растянутость процесса во времени была расценена по закону как жестокое обращение с животным. Суд, однако, решил, что у меня не было умысла затянуть ее страдания и что видео--
съем-ка и использование материала в творческих целях преступлением не являются. Мотив убийства суд выяснять не стал, и меня приговорили к штрафу за слишком медленное убийство.
Вопреки моим намерениям, сцена с убийством кошки зажила собственной жизнью. Несмотря на то, что я не имел в виду превратить это убийство в самостоятельное произведение искусства, оно им стало – притом что саму сцену почти никто не видел. Эта работа не похожа на остальные произведения серии, но все равно стала ее частью, потому что ее столько комментировали, причем отдельно, столько обсуждали ее эмоциональное воздействие на зрителя, ее символические и метафорические значения, что она получила интерпретацию – точно так же, как и любое другое произведение искусства. То есть под критерии произведения искусства ее, таким образом, подвели насильственно.
В серии «Мой путь, рабочие материалы», кроме кошки, есть фрагменты моей игры на камеру, снятые мною городские виды и картины природы, фотографии моих друзей и семьи и монологи в исполнении многочисленных говорящих голов (в основном моей собственной). Помимо этого, там присутствуют отрывки из документальных и художественных фильмов, теленовостей и телерекламы. Принцип подборки состоял в том, что в материалах, которые делал я сам, актерской игры не было в принципе, а если она присутствовала в заимствованных материалах – например, в отрывках телешоу и реклам, – то я пытался представить ее максимально отчужденным образом.
Несмотря на мегаломанское и самоироничное название, это отнюдь не автобиография, охватывающая всю мою жизнь. Мне хотелось поднять в ней одновременно вопрос общественного характера – «Как жить?» – и экзистенциальную проблему, с которой каждый сталкивается на индивидуальном уровне – «Зачем жить?» Работа включает в себя образы войны, садомазохизма, фотографии томящихся в клетках куриц, голода в Африке, виды скотобоен, экологических катастроф и мусорных полигонов. В равной мере я пытался показать также структурное и психическое насилие.
Поскольку в вопросе ценностей я в конечном счете релятивист, мою работу нельзя считать выражением категорического неприятия насилия. Но релятивизм – это не нигилизм. В этой работе я пытаюсь выделить и сравнить разные формы насилия, но также и выстроить их в разного рода иерархии в соответствии с мерой их полезности, пагубности и удовольствия, причем с разных точек зрения. Мне было важно локализовать разные типы насилия, и я искренне пытаюсь показать, какие формы насилия присущи мне самому, а какие проистекают извне, невольным соучастником каких жестокостей являюсь я сам, совершенно этого не осознавая, а просто существуя так, как я существую, и существуя в этой культуре. Релятивизирующие размышления дают мне возможность избавиться от самодовольного превознесения самого себя, от фантазий об абсолютных ценностях, но при этом оставить место для морального чувства, значимого как на личном, так и на общественном уровне.
Основная идея работы взята у Маркиза де Сада (1740–1814) и состоит в том, что насилие теряет свою продуктивность, свою живительную силу, когда инструментализируется и превращается в инструмент расчетливой эксплуатации; оно выдает себя за что-то другое и под прикрытием видимости разрастается до невероятных размеров. В итоге возникает мир, в котором самая разрушительная жестокость оказывается скрытой, а люди, считающие себя противниками насилия, обычными и законопослушными, оказываются в ней замешанными. Сегодня мало кто гибнет в уличной драке или становится жертвой педофила, особенно если сравнить их число с теми, кто умирает, потому что мы хотим покупать дешевые кроссовки, бананы или бензин, не желая знать, чье убийство или порабощение они оплатили.
В этой работе людей больше всего разозлила связь убийства кошки с сексом. Убив кошку, я начал мастурбировать и обрызгал спермой ее отрубленную голову. Это была отсылка к обязательному кадру в порно, когда мужчина кончает кому-то на лицо.
В моих видео уже были похожие сцены, но там объектом жестокости и «опытов» со спермой был либо я сам, либо деньги. Я бился головой об стену, обжигал ладонь, резал себе руки и кончал на них. Кроме того, я отрезал себе кончики пальцев, оставил кровавые отпечатки на купюре в сто марок, кончил на нее, после чего сжег сначала купюру, а потом финский флаг.
Это все был секс по принуждению, жертвоприношение. Садомазохистский секс мне не интересен, поэтому с кошкой и кровью мне было непросто: никогда еще мне не было так сложно добиться эрекции и кончить, как в этих отвратительных ситуациях. Конечно, границы крайне размыты, потому что для многих любителей и адептов садомазо-культура – это театр, иной раз требующий больших усилий, так что желание у практикующего садомазо отключается, как только ему становится по-настоящему больно или страшно. Как бы то ни было, многие считают сцену с кошкой «убийством на почве похоти». Мне кажется, никто из этих обвинителей никогда не видел других моих работ. Не знаю, насколько удачной была эта сцена с художественной точки зрения, но мое творчество в целом невозможно без этой необъяснимой, внушающей тревогу вспышки насилия.
Убийство кошки и фиксация его на видео меня самого не возбудили; просмотр видео возбуждать тоже не должен. Насколько мне известно, никому из зрителей это видео не показалось сексуальным или подстрекающим к насилию – как раз наоборот, как я и задумывал.
Для моего творчества в целом ответ на вопрос, нравится ли мне убивать кошек и дрочить на трупы, не является решающим, поэтому у меня не было повода возразить и подчеркнуть, что мне это удовольствия не доставило. Эта сцена в моей видеоработе символизирует самопроизвольное насилие. Насилие, не направленное на выживание или извлечение прибыли. Ближе к концу такое же самопроизвольное насилие показано в сцене с карате, позитивной по смыслу и форме. В сцене с убийством кошки то же самое насилие показано как нечто для нас непостижимое и омерзительное.
Надеюсь, что зрители, досмотрев мое видео до конца, будут шокированы как минимум четырежды. Во-первых, шокировать должно само убийство кошки: «Зачем он ее убивает? Почему мне это показывают? На это невозможно смотреть!» Во-вторых, шоком должно оказаться осознание того, насколько легко зритель воспринял долгую последовательность кадров тотальной эксплуатации и крупномасштабных убийств людей и природы, показанную до того, как он увидел сцену с убийством кошки. Далее, еще большее потрясение должна принести мысль о том, что если в убийстве кошки виноват один только я, автор видео, то в систематической эксплуатации и убийствах людей и природы виноваты также и те, кто смотрит это видео. Наконец, зрителя шокирует мастурбация над мертвой кошкой: «Самое время, этот извращенец еще и получает удовольствие от убийства!» И тут он должен понять, что и на нем самом лежит ответственность за смерть и страдания бессчетных животных и людей – притом что сам он отнюдь не садист.
Таким образом, самый обыкновенный человек может строго и с достаточными на то основаниями осуждать садистское поведение, только пусть он не думает, что сам он чем-то лучше садистов, педофилов и мучителей животных, которых он ненавидит. Или, как сегодня, наверное, сказал бы сам Маркиз де Сад: садист причиняет страдания и смерть, потому что в этом его истинная потребность и страсть, а все остальные причиняют страдания и смерть просто потому, что мы ленивы и обманываем самих себя. Значит, мы хуже извращенцев-садистов и педофилов.
Причины для убийства животного могут быть разными. Практически все считают самооборону достаточным основанием для убийства. Почти все согласны, что можно убить животное, чтобы не умереть с голоду. Не все допускают убийство ради развлечения – по меньшей мере не во всех его проявлениях. Тем не менее охота считается вполне приемлемым занятием почти повсюду в Европе, хотя никто уже не охотится здесь ради выживания. Увлечение корридой стало, наконец, вызывать неприятие – равно как и пушное звероводство как образ жизни.
Мотивы, по которым люди убивают животных, можно свести к двум категориям: убийство по необходимости и убийство ради развлечения. Исходя из такого определения, необходимость для убийства возникает лишь в том случае, когда хищник (например, медведь) нападает на человека. Да и то лишь при условии, что мы считаем выживание человека необходимым – как минимум для самих людей. Не буду занудствовать, указывая на то, что в принципе даже медведя, который набросился на человека, можно усыпить, а не убивать. Но как бы то ни было, любое другое убийство – это убийство ради удовольствия.
Мы спокойно можем обходиться без мяса. На самом деле с точки зрения экологии и охраны общественного здоровья было бы даже лучше, если бы мы перестали есть мясо. То, что человек с биологической точки зрения всеяден, не значит, что он должен оставаться таким на веки вечные. Если бы мы решили дать всем или хотя бы некоторым млекопитающим те же права, что и людям, у нас бы это получилось. Это подтверждается многочисленными исследованиями о питании. Нельзя утверждать, что это невозможно, лишь на том основании, что аллергикам будет сложно получить витамины и необходимые питательные вещества без нанесения вреда животным. Если бы мы действительно хотели перестать убивать млекопитающих, мы бы с самого начала пытались уменьшить число убитых особей с миллионов до тысяч и убивать ровно столько, сколько необходимо для поддержания пищевой цепочки аллергиков.
Ни искусство, ни поедание мяса в равной мере не являются принципиально необходимыми для нашего физического выживания, причем в указании на это обстоятельство нет ничего сентиментального или чрезмерного. Сентимен-тальность определяется сиюминутными, социально усвоенными стереотипными эмоциональными реакциями. Считать мясоедение интуитивно более необходимым, чем искусство или кожаные ботинки – всего лишь сентиментальная традиция, идущая с тех времен, когда человеческое сообщество было не в состоянии стабильно обеспечивать едой всех своих членов.
Если от поедания мяса мы не отказываемся, значит, мы должны признать, что животных мы убиваем ради удовольствия, в том числе кулинарного. Именно поэтому мне сложно воспринимать всерьез мясоедов, которые ужаснулись тому, что я убил кошку ради искусства. Посмотритесь в зеркало, сходите в спортзал и потом от нечего делать застрелите оленя.
Вкушение мяса за обеденным столом – дело ничуть не более важное или необходимое, чем художественное творчество. И раз я художник, а не повар, и раз я приравниваю занятие искусством к философии, к поиску ответов на самые важные вопросы, а не к развлечению, то я, естественно, считаю, что искусство важнее и стоит выше кулинарии.
Как найти оправдание убийству животных, если нам известно, что человек – такое же животное?
Я признаю, что между мной и коровой нет никакой существенной биологической разницы. Несмотря на то, что у скота по сравнению с человеком довольно бедная эмоциональная жизнь и ограниченная способность мыслить, верно и то, что с некоей воображаемой точки зрения природы и эволюции мы представляем собой один и тот же тип млекопитающих. С другой стороны, это не значит, что я должен относиться к собственной дочери как к скоту, потому что с человеческой точки зрения разница между ними довольно большая. Я гуманист, я ориентируюсь на человека.
Большинство из нас принимают принцип Им-мануила Канта (1724–1804), гласящий, что человека всегда следует рассматривать как цель и никогда как средство. Некоторые придерживаются этого принципа, потому что считают священной ценностью жизнь в любых ее формах. А некоторые – из морально-прагматических соображений, потому что жить с другими куда приятнее, если каждый член сообщества ценен сам по себе, а не только как инвестиция или инструмент, то есть это вопрос общего интереса. Кант бы, конечно, посчитал последний ход мысли искажением своих моральных принципов, но это работает. Речь не идет о сведении морали к обыкновенной пользе: можно изобрести массу самых разных причин, чтобы уважать и ценить других как отдельных и равных тебе индивидов, не превращая при этом саму жизнь в нечто святое. Иными словами, некоторые философские системы считают жизнь абсолютной ценностью вне зависимости от биологического вида.
Мы могли бы начать относиться к другим животным или хотя бы к млекопитающим так же, как к людям. Тогда ключевыми вопросами оказываются следующие: стала бы наша жизнь лучше, если бы мы относились к дельфинам как к братьям и уважали телят как ближних своих? А мир в целом стал бы от этого лучше? Если бы мы отказались от насилия по отношению к другим видам животных, стали бы мы менее жестокими и по отношению к другим людям? Не похоже, потому что жестокость по отношению к другим людям распространена как среди мясоедов, так и среди пекущихся о животных вегетарианцев – Адольф Гитлер (1889–1945) был отнюдь не единственным кровожадным зоозащитником.
Люди для нас ценны сами по себе, а другие животные являются объектами, потому что объективация других животных видов не ухудшает качество жизни человеческого сообщества. Несмотря на столь жесткое разделение, в нашем отношении к другим животным есть определенная шкала. Например, истреблять целые виды для нас неприемлемо. Мы не знаем, понадобится ли нам когда-либо – ради какой-то цели или просто в качестве развлечения – некий экзотический вид птиц, но мы все же наделяем этот вид особой ценностью, даже если каждая конкретная птица такого статуса в нашем сознании не получает. Мы как бы говорим: «Будь, приумножай природное разнообразие». По тому же принципу в повседневной жизни мы нередко относимся к людям как к средству: вызвав сантехника, чтобы он починил протекающую трубу, мы не хотим иметь с ним дело как с цельной личностью. Чаще всего нам не хочется ничего знать о его жизни и его чувствах. Нам просто надо, чтобы он починил эту трубу за деньги.
Если я способен хладнокровно зайти в мясной отдел супермаркета и купить говяжьи ребрышки, велик ли риск, что я разделаю соседскую дочь на отбивные – просто по рассеянности или потому что неожиданно выяснится, что рынок по воскресеньям закрыт? Нет, невелик. У нас не возникает трудностей при проведении этого различия, хотя оно в каком-то смысле произвольно: мы относимся к скоту и к людям по-разному только потому, что можем себе это позволить, и потому, что это приносит нам пользу и удовольствие.
Принцип уважения к жизни мы не принимаем автоматически как руководство к действию. Мы не запрещаем курение, нездоровую пищу или личные автомобили. В Финляндии аборт, то есть удаление эмбриона или зародыша из матки весом меньше 500 граммов или раньше 22-й недели беременности, разрешено законом, хотя нам прекрасно известно, что граница 22 недель совершенно условна. Если бы уважение к жизни было абсолютным, жизнь превратилась бы в фетиш. Жизнь – не абсолютная священная ценность, а всего лишь материал, из которого мы пытаемся создать счастливую, хорошую жизнь.
Если в будущем мы начнем обращаться со всеми млекопитающими как с братьями, для нас, мясоедов, это будет всего лишь смягчающим обстоятельством: мы хотя бы с любовью относились к свиньям, прежде чем забить их на рождественскую ветчину.
Если мы убиваем животных ради удовольствия, то есть едим мясо, носим кожаные ботинки и пишем картины кистями из меха куницы, тогда на чем основывается требование гуманного отношения к животным? Чаще всего отвечают: чтобы минимизировать страдания.
Считается, что большинство животных не знают, что ожидает их на скотобойне. Конечно, в хлеву или на пастбище коровы и быки не могут этого знать. Но когда курицу забирают на убой, животные с мозгом побольше – крупный рогатый скот, свиньи, овцы – в какой-то момент приходят в ужас. По запаху крови, по реву остальных зверей и другим признакам животное интуитивно «понимает» свою участь и от страха смерти впадает в панику. Мясная промышленность в основном не скрывает этот факт, но подчеркивает краткосрочность этой паники, добавляя, что они стараются еще больше ее сократить. Значит, животное можно убить, если до момента убийства к нему относятся хорошо, а само убийство совершается столь быстро, что у животного нет времени испытать страдание или даже понять, что происходит. Если такое возможно, то в будущем можно создать мясную промышленность, не причиняющую животным ни капли страдания.
Но достаточно ли того, что мы сведем на нет страдания животного, предназначенного на убой? Как это обосновать? Если аргумент состоит в том, что мы хотим относиться к дельфинам как к нашим собратьям, то он никуда не годится, потому что тот факт, что у жертвы не было времени, чтобы пережить страдание, не делает оправданным убийство человека. Мы резко осуждаем убийство человека вне зависимости от того, было ли у жертвы время, чтобы осознать, что ее сейчас убьют, пережить страдания и страх смерти. Мы также не придаем решающего значения тому, был ли жертвой ребенок или восьмидесятилетний старик, хотя в первом случае будут потеряны 80 лет «полноценной жизни», а во втором – лишь несколько лет в хосписе. Как гуманисты мы наделяем одинаковой ценностью каждую человеческую жизнь.
Это противоречие – можно убить животное, но не человека, хотя пытать нельзя ни того, ни другого – ясно демонстрирует, что мы не относимся к другим видам животных так же, как к собратьям-человекам.
Почему же мы смирились с этим половинчатым решением, почему бы нам не разрешить относиться к животным, как кому заблагорассудится, раз уж мы отказываем им в статусе ближнего? Причина в том, что поедание фарша не делает из нас потенциальных каннибалов, но если кто-то исхлещет лошадь до крови, это может означать, что детей своих он тоже бьет.
Убийство – настолько ясный и крайний поступок, что совершение этого поступка или отказ от него перепутать почти невозможно. Порку, с другой стороны, можно интерпретировать по-разному. Раньше детей можно было бить и физически ограничивать, сегодня в нашей культуре это преступление. При этом кнут все еще разрешен, хотя пользоваться им нельзя. Вот почему мы считаем жестокое обращение с животными подозрительным или даже наказуемым: мы боимся, что жестокое обращение может перекинуться от животных к человеку.
Вспыхнувший из-за меня кошачий скандал – не единственный в финской истории искусства, было по меньшей мере два известных прецедента.
В скульптурах, рельефах и инсталляциях Харро Коскинена (р. 1945) карикатурное изображение свиньи подменяло собой изображение простого человека, государственного символа (льва) и распятого Иисуса (4 г. до н.э. – 33 г. н.э.). В 1969 году из-за этих работ на художника и жюри Молодежной выставки Финского союза художников подали в суд, обвинив их в богохульстве и осквернении герба Финляндского княжества. Заявление написал Кьести Лаари, проповедник без духовного сана. Он где-то слышал, что в 1906 году на острове Маврикий местные жители в рамках ритуала торжественно несли распятую свинью, после чего на остров обрушились землетрясение и извержение вулкана, в результате которых все его жители погибли. Посетив Молодежную выставку, Лаари испугался, что подобная судьба постигнет и Хельсинки. Жюри выставки и самому художнику за это преступление вынесли штраф. Тем не менее работы с выставки государство не конфисковало. Их приобрели художественные музеи.
Писатель Ханну Салама (р. 1936) тоже спровоцировал скандал, сравнимый с тем, который я вызвал убийством кошки. В 1968 году его приговорили к трем месяцам условно за богохульство. В романе «Танцы в Иванову ночь» (1964) он среди прочего пишет: «Истинно говорю вам, настанет день, и закричите: «Вот Господь!», а где Господь, там и уголь, но к тому моменту вы уже забудете, что Христос спит с вечно беременной ослицей, потому что Иисус – не яйцо, набитое прахом».
Президент Финляндии Урхо Кекконен (1900–1986) помиловал писателя.
Схожи судьбы «Свиньи-Спасителя» Харро Кос-кинена, «Танцев в Иванову ночь» Ханну Саламы и моего цикла «Мой путь, рабочие материалы». Гнев и желание запретить, вызванные этими работами, – результат символического оскорбления, на которое хочется реагировать с помощью закона и насилия. Кто-то решил, что работы Коскинена и Саламы попирают священные ценности – отечество и религию. Моя видеоработа тоже попирала ценности, которые многие считают священными.
Как кошачье дело сказалось на мне самом?
Я получил много отзывов о своем творчестве: в виде каменных лиц, публичной критики от искусствоведов, научных работ и статей, имейлов и писем. Отзывы в основном положительные. Тем не менее какая-то часть отзывов всегда касается видео с убийством кошки, и тут царит злоба. Угрозы убить меня самого или моего ребенка поступают не так часто, но все же время от времени поступают – даже в 2004 году, спустя пятнадцать лет после создания видео. Впрочем, письма ненависти я получаю не только от любителей кошек.
Что мне льстит в этих хейтерских посланиях, так это их эмоциональность: она свидетельствует, что я задел за живое. Иной раз авторы этих посланий очень смешно выражаются, вот цитата из письма, которое я получил в 2001 году: «Ты думаешь, ты на что-то влияешь? Твое творчество – это не творчество, это преступление, никакого смысла в нем нет. По крайней мере, на меня твои дурацкие извращенческие работы никак не влияют! Надеюсь, кто-нибудь убьет тебя так же, как ты убил невинную кошку! Может, это сделаю я».
Самое скучное в этих комментариях и письмах ненависти – их бездумность. В них нет ни аргументов, ни даже попытки порассуждать. Самое грустное в них – то, что мои работы, похоже, оказали на этих людей прямо противоположный эффект, чем тот, на который я рассчитывал. Они не подтолкнули к тому, чтобы посмотреть на вещи иначе, а, наоборот, заставили заткнуть уши, свернуться в клубок и ощетиниться как еж. Впрочем, на основании одних этих писем нельзя считать мое творчество полным провалом, потому что их авторы не представляют ни большинства моих сограждан, ни большинства моих зрителей.
Вот еще два полученных мной письма:
Дата: 24 апреля 2004 15:46:14 GMT+03:00
Я посмотрел ваш сайт, посмотрел на ваше «творчество».
Смешно, когда люди слишком высокого о себе мнения. И жалко. Умри, Теему Мяки!
С любовью,
Ваш поклонник
Второе:
Тема: Издевательство над животными – не искусство
Дата: 24 апреля 2004 23:42:18 GMT+03:00
Уважаемый г-н Мяки!
От своего лица и лица своих единомышленников хотел бы выразить недоумение и откровенное презрение к вашему «искусству». Прошло уже много времени с тех пор, как вы создали работу с убийством кошки, но мы, нормальные люди, не можем этого забыть. Суд вынес вам приговор, но очевидно, что этого было недостаточно. Вы совершили жестокое убийство, и ваше место – в тюрьме. Вы когда-нибудь задумывались о страданиях этой кошки? Вы переживаете ее боль хотя бы во сне? Надеюсь, вы сожалеете о своем поступке. Уверен, что я не один.
С уважением,
Хели Хавукайнен
Как свидетельствуют эти письма, моя работа доставила любителям кошек немалое удовлетворение, поскольку я дал им возможность насладиться чувством морального превосходства и коллективно содрогнуться перед лицом того, что они ненавидят. Я для них нечто вроде ужастика. В интернете есть форумы с тысячами гневных сообщений, оставленных кошатниками или теми, кому ненавистно мое искусство или я сам. Я совершенно серьезно, без сарказма и шуток, утверждаю, что доставляю глубокое удовлетворение любителям кошек. Я утверждаю это с позиций релятивизма во имя торжества истины.
Люди, отправляющие мне хейтерские послания, считают себя хорошими – как минимум по сравнению со мной. С другой стороны, я человек нехороший и даже сам себя таковым считаю, поэтому между нами не может не возникнуть некоторого симбиоза. Возненавидев меня, они пытаются полюбить самих себя. Получается не всегда, о чем свидетельствует следующее письмо:
Тема: Шок
Дата: 04 мая 2004 22:24:42 GMT+03:00
Как можно быть таким идиотом, чтобы мучать кошку и зарубить ее топором? Надеюсь, кто-нибудь изнасилует твоего ребенка и запытает его до смерти. Дети – абсолютная мерзость, раз из них вырастают такие дебилы.
С. Е.
Получая подобные письма, я, с одной стороны, еще раз убеждаюсь, что человек я недостойный, а с другой стороны, чувствую превосходство над их авторами, потому что я хотя бы честен. Получается своего рода взаимный самообман. Для тех, кто меня ненавидит, я козел отпущения, позволяющий им забыть, что люди до сих пор умирают от голода. А я, в свою очередь, поглощаю их гнев, как самый настоящий плакальщик.
Я не жалею, что убил кошку. Съемки этого видео не доставили мне никакого удовольствия, и подстрекательство к насилию не было моей целью – наоборот, это видео должно было подтолкнуть зрителя к осознанию собственной жестокости, к пониманию того, что нет ничего проще, чем лицемерно о ней забыть.
Если бы борцы за права животных, министр культуры, Музей современного искусства «Ки-асма», спонсоры «Киасмы» и все те, кто из любви к животным шлет мне хейтерские послания, попытались помочь бедным и страдающим, я попробовал бы увидеть в этом какое-то добро, даже если их мотивация была лишена логики и преисполнена самообмана. На самом же деле, как мне кажется, речь чаще всего идет о том, чтобы любить животных вместо людей. Проще поднять бучу по поводу испытаний лекарств на животных и разведения куриц в клетках, чем отказаться от личных автомобилей, продуктов неэтичной глобальной торговли или потребовать увеличения инвестиций в развитие.
Человека можно научить внешней ненасильственности – так же, как сексуальность можно сублимировать во что-то другое, если попытаться честно следовать монастырским правилам. Но можно ли сказать, что монахи счастливее нас? Разве в человеке, который никогда не ел мяса и никогда не дрался, больше нежности, любви и дружбы, чем в том, кто ел и участвовал в битвах?
Я не утверждаю, что любое убийство должно быть приемлемым, как приемлема любая забота. Я всего лишь хочу сказать, что мир не делится на черное и белое, на «за» и «против» жизни.
Есть люди, искренне убежденные в том, что жизнь тем лучше, чем она длиннее и чем меньше в ней страданий. Но это неправда. Сопротивляться смертности – значит бояться жизни.
Теему Мяки, 2005
1 Здесь опубликованы фрагменты из текста Теему Мяки 2004 года. Текст опубликован в сборнике статей Теему Мяки «Видимая тьма. Эссе об искусстве, философии и политике» (Like/Kuva, 2005). См.: teemumaki.com.
Звери и птицы ждут нас
O Uommibatto! Как прерафаэлиты помешались на вомбатах
Здесь самое главное – печаль
Что за лицо!