На собственной шкурe

«Критическую массу» – ежегодную конференцию литовских бизнес-лидеров – я бы не назвал конференцией как таковой. К бизнесу и лидерству она тоже особого отношения не имеет, хотя мне и попалось однажды резюме, в котором участие в этой конференции было указано в разделе «Профессиональный опыт», – значит, что-то такое они все-таки делают. К примеру, организаторы в обязательном порядке привозят в Палангу знаменитых во всем мире интеллектуалов: за последние 13 лет участникам конференции довелось послушать Антанаса Моцкуса, Лешека Бальцеровича, Марти Лински и Артема Троицкого. Но в этом году «Критическую массу» удостоила посещением настоящая звезда – Нассим Николас Талеб, автор бестселлера «Черный лебедь», книги, которая принесла своему автору мировую славу.

«Черный лебедь» родился из духа «а не пошел бы ты в жопу», связанного с обладанием некоторым богатством и позволяющего с легкостью низвергать устои в науке, искусстве и, как в случае Талеба, теории вероятности. Сколько нужно денег, чтобы иметь законное право посылать всех в жопу? «29 миллионов долларов», – признается Талеб, пока мы бродим среди сосен, направляясь к берегу. В Нью-Йорке начала XXI века этой суммы было уже недостаточно, чтобы «полностью испортить человека, но ее хватало, чтобы чувствовать себя вправе» послать человека в жопу по телефону (причем еще до того, как повесишь трубку).

Сегодня свобода Талеба ограничена твиттером. «Thalassa!» – твитит он при виде холодных балтийских волн. Талеб прилетел с Бермудских островов через Лондон и справляется с разницей во времени с помощью кофе: по его словам, он выпил уже чашек двести. Но расслабиться ему не удается – он непрерывно что-то набирает в телефоне. «С Талебом невозможно разговаривать, у него ум не так устроен. Он не слушает», – сетует Арнис Ритупс, человек, которому удалось проинтервьюировать величайших затворников и анахоретов этого мира.

Талеба трудно увлечь, он не откликается даже на энергичные просьбы разъяснить собственные теории. Молодой человек обращается к нему с просьбой подписать несколько книг, и он тут же принимается за работу, не обращая никакого внимания на поклонника, который распинается по поводу важности преподавания его, Талеба, мудрости во всех университетах. Талеб оглядывается: «Какой приятный лес! В России леса такие же?»

Наш гость обнаруживает развалины открытого бассейна, некогда принадлежавшего советскому санаторию, – они полностью соответствуют его представлениям о Восточной Европе. Будто бы не замечая табличку «Проход запрещен», он с бесстрашием принимается за изучение руин. «Не будут же они меня за это депортировать! Таким и должен быть туризм». «Туризм: изучаю заброшенные советские постройки в Литве», – объясняет он жадной до новостей твиттераудитории.

«Все научное в экономике – чушь. Эконометрика – полная лажа». Фридрих Хайек еще туда-сюда, Рональд Коуз тоже ничего. Почему? «Они не делают из этого науку. Экономика у них больше похожа на разборки в баре».

Он понемногу расходится: «Наука должна быть научной. В обычной жизни можно говорить все что угодно, это не имеет значения. В предрассудках, с моей точки зрения, нет ничего плохого – они же не претендуют на научность. Хочется сходить к гадалке – сходи. Ничего особо иррационального в этом нет. Научная жизнь – другое дело. Мудозвоны претендуют на то, чтобы быть учеными, но они ими не являются. Только что видел в твиттере какого-то идиота, который пишет, что победа греков в битве при Марафоне была огромным событием для западного мира. Переоценка значимости отдельного события – полная лажа. Наука должна быть точной. Если она не точная, это не наука».

Некоторые из соображений Талеба совсем чудные. «Мыслитель должен проводить в одиночестве по меньшей мере 320 дней в году». Говорит, что ему абсолютно все равно, что о нем думают, – он творит исключительно для будущих поколений. «Меня интересует только математика». Забудьте о Международном экономическом форуме в Давосе – Талеб туда никогда не поедет. И никогда не будет обедать с премьер-министром – это вопрос принципа.

«Антихрупкость», вышедшая в 2012 году, не повторила успеха своей предшественницы. Это заметно раздражает автора: его выступление на открытии «Критической массы» строилось в основном на идеях из этой книги. В какой-то степени это сработало. Даже если публика не вынесла из лекции какого-то ясного и всеобъемлющего правила для дальнейших действий, она ушла вдохновенной и еще долго будет ловить счастливые озарения на удочку здравого смысла.

Постоянные публичные столкновения с другими гигантами мысли и знаменитыми учеными (многие из которых происходят в твиттере) поддерживают Талеба в хорошей форме. Он не оставил надежды опубликовать еще один супербестселлер. «Вот вам рукопись моей следующей книги, это единственный экземпляр. Делайте с ним что хотите. У вас хороший журнал. Надеюсь, вам удастся продать это с выгодой на eBay», – с этими словами он вручает распечатку «На собственной шкуре», своих готовящихся к печати размышлений о жизни в непредсказуемом мире. Все нужно прочувствовать на собственной шкуре. «Это создает мощный фильтр, гораздо более действенный, чем академическая система. Почему при помолвке покупают бриллиант? Потому что “я тебя люблю” – всего лишь слова. А бриллиант – это деньги, твой личный вклад в это дело… В книжке показано, к чему приводит асимметрия между отдельным человеком и обществом…» – объясняет автор, попутно исправляя подзаголовок на первой странице. Теперь он звучит так: «Скрытые асимметрии в повседневной жизни».

В рукописи читатель обнаруживает брильянты – или жемчужины – разных размеров. Талеб разоблачает шарлатанов-экономистов, генетиков и врачей, раздает советы гражданам и политикам, читает наставления папам и президентам. Местами его мудрость принимает форму афоризмов – вроде тех, что собраны в его книге «Прокрустово ложе». «Бюрократия – это конструкция, надежно защищающая человека от последствий его поступков». Или такой: «Децентрализация основана на простом принципе: врать во всем проще, чем врать в мелочах».

Математические уравнения, на которых покоится мировоззрение Талеба, покрыты густым слоем анекдотов, личных воспоминаний и, опять же, здравого смысла. Но дело не в этом. Читая книгу, ты понимаешь, что это нечто большее, чем просто возгласы яркой личности. Здесь есть подлинная строгость и немало серьезных идей, подумать над которыми нам всем бы не помешало.

Игнас Сташкявичус

Пролог, часть 1. Поверженный Антей

То ли великан, то ли полувеликан Антей был сыном богини земли Геи и бога морей Посейдона. У него был странный способ проводить досуг: чужестранцев, попадавших в его родную Ливию, он вызывал на бой и побеждал всегда одним и тем же приемом: прижимал к земле и душил. Это макабрическое хобби было очевидным проявлением сыновьей преданности: из черепов поверженных противников Антей собирался построить храм папеньке Посейдону.

Антея считали непобедимым, но был нюанс: необоримую силу он получал, прикасаясь к земле – своей матери, – а без контакта с ней становился беспомощным. Геракл в числе одного из своих двенадцати подвигов (или нет – тут сведения разнятся) должен был победить Антея. Он смог оторвать его от земли и задушить, поскольку тот не смог дотянуться до мамочки.

Эта история учит нас тому, что знания, как и Антей, не должны терять связи с землей. Хотя, вообще говоря, это относится ко всему: следует сохранять контакт с реальностью. А реализуется это таким образом, что ты ощущаешь последствия своих решений на собственной шкуре, нравится тебе это или нет. Набивая шишки, мы понимаем что-то новое, они становятся нашей естественной сигнальной системой – греки называли это pathemata mathemata («узнавание через претерпевание»; некоторые матери успешно пользуются этим методом до сих пор). В книге «Антихрупкость» я показал, что бoльшая часть вещей, которые мы считаем изобретением ученых, на самом деле родились в результате практических экспериментов и только потом ученые подвели под них теорию. Знания рождаются на практике, методом проб и ошибок, из опыта, и проверенное временем – тот самый контакт с реальностью – куда важнее абстрактных рассуждений, как бы всякие замкнувшиеся в себе ученые институции ни пытались от нас это скрыть.

Применим это знание к тому, что так часто незаслуженно называют «системой принятия решений».

Ливия после Антея

Следующий кадр: я пишу эти строки несколько тысяч лет спустя. В Ливии, бывшем владении Антея, теперь работает рынок рабов – в результате того, что называют неудачной попыткой «сменить режим» ради «свержения диктатора».

Группа людей, которых следует считать милитаристами (можно даже назвать их по именам: на момент написания этих строк это Билл Кристол, Томас Фридман¹ и другие) и которые активно поддержали иракскую интервенцию 2003 года, а также свержение главы Ливии в 2011-м, теперь высказываются за применение таких же мер в отношении следующей порции стран, в том числе Сирии, – «ведь там тоже диктатор».

Эти милитаристы и их друзья в Госдепартаменте поддерживали тех, кто создавал, обучал и обеспечивал всем необходимым исламских террористов (тогда их называли «умеренными»), впоследствии ставших Аль-Каидой – той самой, которая снесла башни-близнецы в Нью-Йорке 11 сентября 2001 года. Они чудесным образом забыли, что Аль-Каида состояла из «умеренных повстанцев», которых США поддерживали в пику Советскому Союзу, потому что сама их логика не предполагает возвращения к исходным понятиям.

Мы «попробовали этот путь», то есть смену режима, в Ираке и потерпели фиаско. Потом мы снова «попробовали этот путь» в Ливии, и теперь там процветает торговля людьми. Однако мы решили задачу «свергнуть диктатора». Следуя такой логике, врач может ввести больному «умеренные» раковые клетки, чтоб «снизить уровень холестерина» и после смерти пациента гордо заявить, что лечение прошло успешно – ведь в момент смерти холестерин был в норме. Но врачи, как мы знаем, так не поступают или, во всяком случае, действуют не настолько безрассудно, и на это есть причина: они, как правило, несут некую ответственность за свои действия и вообще немного понимают, что должны следовать сложной этической системе, складывавшейся на протяжении двух тысяч лет.

Не следует отказываться от логики, интеллекта и образования, потому что более строгий и глубокий логический анализ покажет (во всяком случае, пока не опровергнуты все имеющиеся эмпирические свидетельства), что тот, кто поддерживает смену режимов, тем самым поддерживает рабство. Дело не только в том, что милитаристам недостает практического чутья и история их ничему не учит, – неувязка существует и на чисто теоретическом уровне, к которому они апеллируют в своих полуабстрактных рассуждениях.

Проблем три: 1) они думают статически, а не динамически; 2) они думают одномерными, а не многомерными моделями; 3) они изучают действия, а не взаимодействия².

Ludis de alieno corio³

А когда рванет, они оправдываются принципом неопределенности, ссылаясь на теорию «черного лебедя» из одноименной книги, которую написал один (очень) упертый мужик. При этом они не понимают, что нельзя лезть в систему, если это даст неопределенные результаты, или, говоря шире, не следует предпринимать рискованных шагов, если ты плохо понимаешь, к чему они приведут. Главное здесь то, что те, кто принимает решение о военной операции, ничем не рискуют. Они продолжают заниматься тем же самым в своих кондиционированных загородных домах с гаражом на две машины, собакой и небольшой игровой площадкой с травой, не знавшей пестицидов, для их хранимых как зеница ока 2,2 детей.

Представьте умственно больного, не понимающего сложных причинно-следственных связей, за штурвалом самолета. Этого некомпетентного пилота опыт ничему не учит, поэтому он легко пойдет на риск, не особо задумываясь о последствиях, и наверняка угробит пассажиров. Однако сам он при этом окажется, например, на дне Атлантики и тем самым перестанет представлять угрозу для человечества. У нас не тот случай.

У нас интеллигенция состоит сплошь из безумцев, буквально психически нездоровых людей, потому что им никогда не приходилось отвечать за свои поступки. Они бубнят модернистские лозунги, лишенные всякого смысла: например, говорят о демократии и при этом поддерживают головорезов, то есть демократия для них – это то, про что они читали в университете. Если слышишь, как кто-то изъясняется абстрактными модернистскими словечками, можно с большой вероятностью предположить, что это человек образованный (хоть и недостаточно или не в той области) и ни за что не отвечает.

Поэтому безвинные народы – езиды, христианские меньшинства на Ближнем Востоке, мандеи, сирийцы, иракцы, ливийцы – вынуждены расплачиваться за ошибки милитаристов, которые сейчас сидят под кондиционерами в комфортных офисах. Как мы увидим дальше, это противоречит понятию справедливости еще в его протобиблейском, вавилонском смысле, а также всей стоящей за ним этической матрице, благодаря которой человечество еще не вымерло.

Врачи следуют клятве Гиппократа: прежде всего – не навреди (primum non nocere)! Военные операции должны подчиняться не менее строгому принципу: те, кто ничем не рискует, не должны принимать решений. А то получается так: «Мы всегда были без мозгов, но у нас не было оружия, способного уничтожить мир. Теперь есть». Мы еще вернемся к «миролюбивым» милитаристам и посмотрим, как их «мирный процесс» завел в тупик арабо-израильский конфликт. Идея личной ответственности за свои поступки имеет глубокие корни: издревле правители и подстрекатели войны сами были воинами; за несколькими курьезными исключениями, правители брали риски на себя, а не на соседа.

Люди выдающиеся рисковали гораздо больше, чем обычные граждане. Римский император Юлиан Отступник (но о нем чуть позже) погиб на поле брани в бесконечной войне с персами, будучи императором. Можно удариться в рассуждения о Юлии Цезаре, Александре Македонском или Наполеоне, которые стараниями историков обросли легендами, но в данном случае факт налицо. Нет более убедительного исторического доказательства, что император сражался в первых рядах войска, чем персидское копье у него в груди (Юлиан не носил доспехов). Его предшественника Валериана пленили на границе с Персией, и говорят, что царь Шапур I использовал его как скамейку, когда взбирался на лошадь. А последнего византийского императора Константина XI Палеолога последний раз видели, когда он сорвал с себя пурпурную тогу и бросился вместе с братом Феофилом с мечом над головой навстречу неминуемой гибели. По легенде, Константину обещали жизнь, если он сдаст город, но для уважающего себя правителя такая сделка неприемлема.

Все это не просто исторические анекдоты. Пробудившийся в авторе этих строк статистик утверждает, что в своей постели умерли меньше трети римских императоров, а учитывая, что большинство из них были при этом молоды, можно утверждать, что поживи они еще, то тоже могли бы окончить свои дни на поле брани или пасть жертвой заговора.

По сей день легитимность монархов строится на общественном договоре, предполагающем, что они готовы рисковать собой. Британская королевская семья не случайно отправила свое чадо на Фолклендскую войну (принц Эндрю был пилотом вертолета на передовой). Зачем? Затем, что noblesse oblige; статус господина традиционно закрепляется за тем, кто защищает остальных и в обмен на риск получает более высокое положение. В королевской семье пока не забыли общественный договор. Нельзя быть господином, если ты не ведешь себя как господин.

Метод Боба Рубина

Некоторым может показаться, что отсутствие военных в высших эшелонах власти – знак прогресса и цивилизованности. Это не так. Потому что:

Бюрократия – это конструкция, надежно защищающая человека от последствий его поступков.

Можно спросить: а что же делать, ведь централизованная система власти нуждается в людях, не сталкивающихся напрямую с последствиями своих ошибок. А у нас нет другого выбора, кроме децентрализации, или, выражаясь чуть помягче, локализации. Нам нужно свести к минимуму число ответственных лиц, не несущих никакой ответственности.

Децентрализация основана на простом принципе: врать во всем проще, чем врать в мелочах.

Впрочем, можно не волноваться: если мы не произведем децентрализацию, не перераспределим ответственность, это случится само собой, только по-плохому – системы, лишенные механизмов личной ответственности за принятые решения, рано или поздно впадают в кризис и перестраиваются подобным образом, чтобы выжить. Либо не выживают.

Взять, к примеру, банковский кризис 2008 года, вызванный накоплением в системе внутренних рисков: банкиры – большие мастера делегировать ответственность – нашли способ увеличить свои премиальные, используя рискованные схемы, которые работали только на бумаге (их придумали ученые, а ученые почти ничего не знают о рисках). Когда все рухнуло, они в свое оправдание сослались на принцип неопределенности (того самого «черного лебедя», которого не ждали, потому что никогда прежде не видели – о чем писал один очень-очень упертый автор) и все полученные премиальные оставили себе. Я называю это методом Боба Рубина.

Что это такое? Роберт Рубин, бывший секретарь Казначейства США (т.е. министр финансов; именно его подпись красуется на купюре, которой вы только что расплатились за кофе), получил сотни миллионов долларов премиальных от «Ситибанка» за десятилетие, окончившееся 2008 годом. Когда банк обанкротился, его спасли на деньги налогоплательщиков, а Рубин остался при своих, оправдываясь как раз принципом неопределенности. Если выпадает решка – он в плюсе, если орел – он кричит: «Черный лебедь!» Рубин даже не признал, что переложил ответственность на налогоплательщиков, то есть за него заплатили специалисты по грамматике испанского языка, консультанты по вегетарианскому питанию, помощники окружного прокурора – именно они взяли на себя его риски. Однако главной жертвой оказался свободный рынок, поскольку общество, и без того не склонное сочувствовать финансистам, связало свободный рынок с коррупцией и кумовством в высших кругах, хотя на самом деле все наоборот: финансовую помощь банкротам предложил не свободный рынок, а правительство.

Но есть и хорошая новость: несмотря на попытки администрации Обамы спасти сложившуюся практику и сидящих на ренте банкиров⁴, компании, не боящиеся рисков, стали дрейфовать в сторону небольших независимых структур – хедж-фондов. Это случилось главным образом из-за чрезмерной бюрократизации системы, поскольку перекладыватели бумажек (т. е. те, кто думает, что их работа в том, чтобы перекладывать бумажки) со всех сторон обложили банки правилами, однако ни на одной из тысяч страниц подзаконных актов не обсуждается личная ответственность за принятые решения. В децентрализованном пространстве хедж-фондов, напротив, операторы владеют как минимум половиной активов своих фондов, поэтому в случае краха они потеряют больше, чем любой отдельно взятый клиент.

Системы учатся, вырезая свои части

Мы подошли к главному параграфу этой книги, если вам вдруг захочется его обвести. Основной предмет нашей беседы – милитаристы, потому что они являют собой наглядный пример того, к каким этическим и эпистемологическим (т.е. связанным со знанием) последствиям приводит невозможность ощутить эффект своих действий на собственной шкуре. Мы увидели, что милитаристы не учатся, потому что не страдают отсвоих ошибок, о чем мы говорили в связи с pathemata mathemata:

Перекладывание рисков мешает учиться.

Или в более практическом ключе:

Никто не способен убедить человека в том, что он неправ, лучше, чем реальность.

Строго говоря, реальность интересуется не тем, кто прав, а тем, кто выжил. Ибо:

Проклятие современности в том, что нас все чаще окружают люди, которые объясняют лучше, чем понимают, или объясняют лучше, чем делают.

Узников тюрьмы строгого режима, которая называется школой, не учат учиться. С биологической точки зрения научение – это то, что остается на клеточном уровне, пройдя через фильтр селекции от поколения к поколению. Ответственность за свои решения – как раз такой фильтр, а не препятствие. Я настаиваю, что эволюция возможна только при наличии угрозы выживания. То есть:

Эволюция возможна только для тех, кто рискует собственной шкурой.

Этот тезис, в общем-то, очевиден, но все же регулярно попадаются ученые, которые сами ни за что не отвечают, не признают личной ответственности и распределения рисков и при этом верят в эволюцию. Они отрицают наличие замысла всеведущего создателя, но при этом допускают человеческий замысел, учитывающийвсе возможные последствия. В целом чем больше люди верят в неприкосновенность государства (или, что то же самое, крупных корпораций), тем больше они ненавидят личную ответственность. Чем больше верят в свои прогностические способности, тем больше ненавидят личную ответственность. Чем больше носят костюмы игалстуки, тем больше ненавидят личную ответственность.

Вернемся к нашим милитаристам. Мы увидели, что эти люди ничему не научились ни на своих ошибках, ни на чужих. Скорее, учится сама система, которая пускает в себя людей, менее склонных к определенному виду ошибок, и отвергает остальных.

Системы учатся, удаляя свои части, – это via negativa⁵.

Многие плохие пилоты, о которых речь шла выше, уже лежат на дне Атлантики; многие плохие водители покоятся на тихих кладбищах с тенистыми аллеями. Транспортная система стала безопаснее не потому, что люди учатся на своих ошибках, а потому, что учится сама система. Опыт системы отличается от опыта человека, потому что строится на отсеивании.

Подытожим:

Рискуя собственной шкурой, человек усмиряет гордыню.

Во второй части настоящего пролога мы рассмотрим этот вопрос глубже и обратимся к понятию симметрии.

Пролог, часть 2. Симметрия

От Хаммурапи к Канту

Все надо ощутить на собственной шкуре – этот принцип всегда был главным для организованного общества и вообще любой формы совместной жизни, в которой человек чаще, чем один раз, сталкивается или взаимодействует с другими. Это правило даже старше оседлого человека, потому что действует – в весьма сложной форме – и у животных. Или, точнее говоря, оно должно быть старше человека, потому что иначе жизнь просто исчезла бы с лица земли: делегирование рисков приводит к краху систем. Сама идея права, божественного или какого-то иного, основана на устранении дисбалансов и восстановлении симметрии.

Пройдем путем цивилизации от Хаммурапи до Канта и посмотрим, как уточнялись правила.

Хаммурапи в Париже

Законы Хаммурапи были высечены на базальтовой стеле примерно 3800 лет назад; стела стояла на площади в центре Вавилона, и любой грамотный человек мог прочитать, что там написано, – вернее, любой грамотный мог прочитать законы неграмотным. Законов было 282, и это вроде бы первый дошедший до нас кодекс. Центральной темой этого кодекса является симметрия между участниками взаимодействия, предотвращающая перенос скрытых хвостовых рисков, которые так любит Боб Рубин. Да, методу Боба Рубина уже 3800 лет, он ровесник цивилизации, и существуют правила, позволяющие с ним бороться.

Что такое хвост? В нашем контексте достаточно будет определить его как экстремальное событие, которое случается крайне редко. Его называют «хвостом», потому что при изображении кривой нормального распределения (колоколообразной) оно, будучи крайне редким, всегда оказывается с краю, справа или слева; по причинам, которые выше моего понимания, его стали называть «хвостом», и термин прижился.

Самое знаменитое предписание Хаммурапи гласит: «Если дом, который возвел строитель, рухнул и хозяин при этом погиб, строитель подвергается смертной казни».

С трейдерами ведь все точно так же: риски проще всего прятать «по углам», загораживать уязвимости редкими событиями так, что заметить их может только «архитектор» – отсюда идея о том, что крах надо по возможности отсрочить и к этому моменту оказаться подальше от того места, где он произойдет. Как говорил мне в юные годы один румяный британский банкир-алкоголик, когда я спросил у него совета: «Я выдаю только долгосрочные кредиты. И стараюсь уйти из этого банка задолго до того, как по ним наступит срок платежа. Так чтобы со мной можно было связаться только издалека». Он работал в международных банках и ответственности избегал за счет регулярных переездов: каждые пять лет он уезжал в другую страну, каждые десять, насколько я помню, заводил новую жену и каждые двенадцать переходил на работу в другой банк. Сильно прятаться нужды не было: до недавнего времени никто не покушался на премиальные сотрудников банка, даже если в результате их работы что-то пошло не так.

Знаменитый lex talionis, «око за око», восходит ко временам Хаммурапи. Не воспринимайте его буквально, это метафора: выкалывать глаз совсем не обязательно – соответственно, это куда более гибкое правило, чем может показаться на первый взгляд. В знаменитом талмудическом споре (в «Бава Кама») один раввин утверждает, что если следовать букве этого закона, получится, что если одноглазый ослепит двуглазого, то тот получит только половину наказания, а слепой вообще останется безнаказанным. А если обычный человек убьет героя? Следуя той же логике, не надо отрезать ногу рассеянному доктору, ампутировавшему не ту конечность: система наказаний, определяемых судом, а не законом (спасибо Ральфу Нейдеру⁶), наложит какое-нибудь наказание, достаточное, чтобы защитить потребителей и граждан от властных институций.

Но вернемся к более практическим вопросам. Некоторые экономисты пытались обвинить меня в том, что я будто бы хочу отменить защиту банкротства, которую подарило нам Новое время. Кто-то даже говорил, что я призываю вернуть гильотину для банкиров. Все не так буквально: важно назначить какое-то наказание, достаточное для того, чтобы метод Боба Рубина утратил свою привлекательность, и тем самым защитить общество.

Далее, по причине, которая мне совершенно непонятна (только во Франции случаются такие странности), темно-серая базальтовая стела с высеченным на ней кодексом Хаммурапи находится в Париже, в Лувре. И французы, чаще всего знающие многое из того, о чем мы даже не подозреваем, именно об этом, похоже, не осведомлены; только корейским туристам с палками для селфи известно о ее местонахождении.

В предпоследний раз, когда я был в Лувре, мне нужно было рассказывать французским финансистам об идеях, изложенных в этой книге. Я выступал сразу после человека, который, несмотря на внешнее (и личностное) сходство со статуями Древнего Междуречья, являл собой живой пример нежелания испытывать хоть что-либо на собственной шкуре: это был бывший председатель совета управляющих Федеральной резервной системы США Бен Бернанке. Печально, но когда я, воспользовавшись ситуацией, поделился с публикой соображением о том, что почти четыре тысячи лет назад мы в таких вещах понимали гораздо больше, и сослался на памятник, находившийся в трехстах метрах от моей кафедры, никто из присутствовавших, несмотря на высокую культуру французских финансистов, не понял, о чем я говорю. Хаммурапи был для них всего лишь участником каких-то геополитических игр Междуречья – никто не связывал его с идеей о необходимости переживать все на собственной шкуре и с вопросом о личной ответственности банкиров.

В таблице, которую вы видите ниже, представлена историческая последовательность правил симметрии от Хаммурапи и дальше. Давайте и мы взойдем по этой лестнице.

Эволюция моральной симметрии

Законы Хаммурапи/ Lex talionis:

«Око за око, зуб за зуб»

(Законы Хаммурапи, Исход 21:24)

15-й закон святости и справедливости:

«Люби ближнего твоего, как самого себя»

(Левит 19:18)

Серебряное правило:

«Если что-либо, будучи вам причинено, вас сердит, не делайте этого другим»

(Исократ, Гиллель⁷, Махабхарата⁸)

Золотое правило

«Во всем, как хотите, чтобы с вами поступали люди, так поступайте и вы с ними»

(От Матфея 7:12)

Формула универсального закона

«Поступай только согласно такой максиме, руководствуясь которой ты в то же время можешь пожелать, чтобы она стала всеобщим законом»

(Кант. «Критика практического разума»)

Серебро бьет золото

Рассмотрим правила, расположенные справа от Хаммурапи. Левит – всего лишь подслащенная версия все того же закона Хаммурапи. Золотое правило требует, чтобы мы поступали с другими так же, как нам бы хотелось, чтобы поступали с нами. Более здравое Серебряное правило предписывает не причинять другим того, чего бы мы не хотели, чтобы причиняли нам. Более здравое? В каком смысле? Во-первых, оно предписывает не лезть не в свое дело и не пытаться определить, что является «благом» для другого. Зло мы представляем себе гораздо яснее, чем благо. Серебряное правило можно рассматривать как отрицательный вариант Золотого, и мой парикмахер-калабриец, изъясняющийся исключительно на калабрийском диалекте, демонстрирует мне каждые три недели, что via negativa (действие, связанное с удалением чего-то) гораздо более эффективна и безошибочна, чем via positivа (действие, связанное с добавлением).

Теперь пару слов о «других» в словосочетании «поступай с другими». «Ты» может превращаться в «вы» и обозначать, кроме отдельного человека, также и баскетбольную команду или Северо-восточную ассоциацию парикмахеров, говорящих на калабрийском диалекте. То же самое и с «другими». Эта идея фрактальна, то есть масштабируема: она применима как к отдельным людям, так и к племенам, обществам, группам обществ, странам и пр., при условии, что они самостоятельны и в этом качестве взаимодействуют с другими. Отдельные люди должны относиться друг к другу так, как им хотелось бы, чтобы относились к ним (или не делать по отношению к другим того, что им самим не хотелось бы пережить) – точно так же семья как некое единство должна относиться к другим семьям. И точно так же отдельные страны должны относиться к другим странам, как бы по этому поводу ни возмущались милитаристы из первой части пролога. Исократ, мудрый афинский оратор, еще в V веке до нашей эры предупреждал, что народам следует относиться к другим народам в соответствии с Серебряным правилом. Он писал: «Так относись к более слабым государствам, как ты хотел бы, чтобы более сильные относились к тебе».

Никто не ухватил понятие симметрии лучше Исократа, а он прожил больше ста лет и создал довольно значительные речи, когда ему было уже за девяносто. Ему удалось даже сформулировать редкую динамическую версию Золотого правила: «Веди себя с родителями так, как хотел бы, чтобы дети твои вели себя с тобой». Вторая версия этого правила удалась лишь великому бейсбольному тренеру Йоги Берра: «Я хожу на похороны к другим, чтобы они потом пришли на мои».

Более эффективным, конечно, является обратное направление: вести себя с детьми так, как вам хотелось, чтобы родители вели себя с вами.

Идея, стоящая за первой поправкой к американской конституции, собственно, и заключается в том, чтобы установить симметрию в духе Серебряного правила: ты можешь свободно исповедовать свою религию в той мере, в какой даешь мне возможность свободно исповедовать мою; у тебя есть право не соглашаться со мной в той мере, в какой я имею право не соглашаться с тобой. По существу, без этой безусловной симметрии в праве на самовыражение нет никакой демократии, и она оказывается под большой угрозой, как только мы вступаем на скользкую дорожку ограничения свободы слова на основании того, что она может ранить чьи-то чувства. Подобные ограничения не обязательно исходят от государства – чаще от наделенного серьезной властью истеблишмента, единство установок которого обеспечивается неустанной работой полиции мысли в прессе и культурной жизни.

Кант

Применив идею симметрии к отношениям между индивидуумом и коллективом, мы получаем добродетель или то, что теперь именуют этикой добродетели. Но есть и следующий шаг – к правой стороне нашей таблицы, к категорическому императиву Канта, который я бы сформулировал следующим образом: веди себя так, как если бы твое поведение можно было распространить на поведение всех и каждого в любом месте и в любых условиях. Оригинальная кантовская формулировка, первая, требует гораздо большего: «Поступай только согласно такой максиме, руководствуясь которой ты в то же время можешь пожелать, чтобы она стала всеобщим законом». Вторая формулировка гласит: «Поступай так, чтобы ты всегда относился к человечеству и в своем лице, и в лице всякого другого так же как к цели и никогда не относился бы к нему только как к средству».

Формулировка-шмульмулировка, и бог с ним, с Кантом, потому что дальше у него все становится слишком сложно, а со сложными вещами всегда проблемы. Пропустим крутой кантовский подход по одной простой причине: универсальное поведение хорошо на бумаге, но катастрофично на практике.

Почему? Как уже было повторено ad nauseam на этих страницах, мы животные локальные и практические, чрезвычайно восприимчивые к масштабам. Мелкое для нас совсем не то же самое, что крупное; осязаемое – не то же самое, что абстрактное; эмоции – это нам не логика. Мы уже показали, что на микроуровне все работает лучше, чем на макроуровне – соответственно, лучше не пытаться руководствоваться всеобщим законом, когда здороваешься с автомехаником. Имеет смысл сосредоточиться на своем непосредственном окружении; нам нужны простые практические правила. Хуже того: всеобщее и абстрактное обыкновенно влечет к себе ханжей и психопатов, сильно похожих на милитаристов из первой части пролога.