O Uommibatto! Как прерафаэлиты помешались на вомбатах

В1857 году английский художник Данте Габриэль Россетти – крупнейшая фигура в движении прерафаэлитов, к тому времени знаменитость – получил заказ на роспись сводчатого потолка, верхней части стен и окон библиотеки Оксфордского союза. Россетти собрал группу помощников, в которую среди прочих вошли его новые знакомые – студенты Оксфорда (и в будущем известные художники) Эдвард Бёрн-Джонс и Уильям Моррис.

Пока стены расписывались сценами из жизни короля Артура – причем, как потом оказалось, расписывались довольно плохо, потому что с тех пор они отшелушились и выцвели до неузнаваемости, – стекла на окнах закрашивали белым, чтобы приглушить падающий на стены свет. Вскоре эти белые поверхности покрылись процарапанными в краске набросками, и почти все они изображали одного и того же зверя. Вомбата.

Рисунки эти, разумеется, просуществовали недолго: когда фрески были готовы, краску со стекол смыли. Считается, что лучшие наброски были сделаны Эдвардом Бёрн-Джонсом; он продолжал рисовать этого зверя на протяжении многих лет. Гораздо позже леди Бёрн-Джонс выбрала знойный египетский рисунок, изображающий представителя этого вида, со свистом проносящегося мимо пирамид, в качестве иллюстрации к той части своих воспоминаний, где речь шла об истории с Оксфордским союзом.

Вспоминая, каким удовольствием была эта работа, художник-ассистент Вал Принсеп писал: «Россетти был планетой, вокруг которой все мы вращались, мы подражали даже его манере речи. Красивых женщин мы называли не иначе как “оглушительными”, а вомбаты считались самыми прекрасными из всех божьих тварей».

Как же получилось, что Россетти и все его протеже настолько помешались на вомбатах?

Из всех «братьев»-прерафаэлитов в Австралии довелось побывать лишь одному – скульптору Томасу Вулнеру: разуверившись в том, что искусством можно заработать на жизнь, он уехал в Австралию искать удачу на золотых приисках. Домой он отсылал письма с отчетом о своей жизни, и прерафаэлиты часто приглашали друзей, чтобы зачитать эти послания вслух. Удача Вулнеру не улыбнулась, и австралийский ландшафт ему тоже не нравился. Как он признается в дневнике, там все было вверх дном. Времена года сменяли друг друга не в том порядке, день и ночь – тоже. Птицы, утверждал он, в Австралии не поют, вишни растут косточками наружу, деревья сбрасывают кору, а не листья, и прочее и прочее и прочее. Как-то раз его поверг в шок принесенный ветром запах сирени, потому что к тому времени он уже решил, что Австралия бесплодна и пуста, что это «земля без фруктов и овощей» и уж тем более без запахов. И хотя в дошедших до нас письмах вомбаты отдельно не упоминаются, вполне вероятно, что именно Вулнер привез рассказы об экзотическом сумчатом, когда всего год спустя вернулся домой в Англию.

Конечно, прерафаэлиты были не первыми, кому полюбилось это необычное животное. Вомбаты привлекли внимание английских натуралистов, как только те узнали об их существовании от первых переселенцев, путешественников и естествоиспытателей. Слово «вомбат», которым их называли аборигены, было впервые зафиксировано в окрестностях Порт-Джэксона, и хотя отмечались также такие варианты, как wombach, womback, wom-bat и womat, нынешняя форма закрепилась довольно рано, не позже 1797 года. Сохранились прекрасные рисунки, сделанные в ходе экспедиций на кораблях Investigator и Le Géographe. Рисовали зверька и Фердинанд Бауэр, побывавший в Австралии вместе с Мэтью Флиндерсом, и Шарль Александр Лесюёр, участвовавший в организованной тогда же французской экспедиции Николя Бодена. С их рисунков были сделаны гравюры, которые потом внимательно изучали дома. Вомбаты вызывали восхищение своей кряжистой силой, терпеливостью, своим незлобивым, если не сказать дружелюбным нравом и какой-то стоической непреклонностью. Иногда их называли неуклюжими, бесчувственными и даже глупыми, но редкие замечания такого рода идут вразрез с общепринятым мнением, сложившимся в XIX веке.

Живые вомбаты начали проникать в Европу примерно с 1803 года. Известно, что вомбат был в числе птиц и животных, привезенных для зверинца императрицы Жозефины Бонапарт в Мальмезоне близ Парижа. Одним из первых владельцев вомбата в Европе был английский натуралист Эверард Хом – его статья «О некоторых особенностях анатомического строения вомбата» вышла в «Журнале естественной философии, химии и искусств» в марте 1809 года. Собственно, жившего у Хома вомбата (это был самец) поймал Джордж Басс – скорее всего, на острове Кинг, где, как мы знаем, Басс и его спутники застрелили еще несколько особей. Будучи рассерженным, этот конкретный вомбат замечательно оборонялся: издавал «свистящие» звуки и в клочья разодрал Бассу рукава пальто. Успокоился он, очевидно, далеко не сразу. Басс оставил его в живых, стал за ним ухаживать, а потом отправил его в Англию. В Лондоне он, как пишет Хом, «прожил два года в одомашненном состоянии». Нижеследующее описание сегодня кажется ничуть не менее очаровательным, чем оно, должно быть, представлялось английскому ученому читателю почти двести лет назад:

[Вомбат] при любой возможности зарывался в грунт, поразительно быстро засыпая себя землей. Днем он вел себя спокойно, ночью же находился в постоянном движении; был очень чувствителен к холоду, ел любые овощи, но особенно любил свежее сено, каковое поедал стебелек за стебельком, откусывая, как это делают бобры, по маленькому кусочку зараз. Недостатком сообразительности он не отличался, проявлял привязанность к тем, к кому он привык и кто проявлял к нему доброту. Завидев их, он подбегал и клал передние лапы на колени, а когда его брали на руки, тут же засыпал. Дети могли беспрепятственно возиться с ним и таскать туда-сюда, если же он и кусал их, то без видимого гнева и ярости.

Некоторые превратные представления сохранялись десятилетиями. В 1827 году гравер, работавший в музее в Ньюкасле, изобразил вомбата сидящим в позе кенгуру, и этого не заметили ни наборщики, ни корректоры.

Однако важнейшую роль в утверждении репутации вомбата в Англии сыграл выход роскошного издания Джона Гульда «Млекопитающие Австралии» (1855). Гульд побывал в Австралии гораздо раньше, в 1830-х, и именно благодаря ему художник Эдвард Лир, иллюстрировавший гульдовских «Птиц Австралии», но, к сожалению, не «Млекопитающих», создал прекрасный лист чудных рисунков под заглавием «Туподземные Жывотные Новой Олландии» – редкость, находящуюся сегодня в коллекции библиотеки Пирпонта Моргана в Нью-Йорке. Рисунки Лира были, вероятнее всего, карикатурами на разные виды кенгуру и валлаби, утконоса, «опоссума на своем эвкалипте» и тасманийского сумчатого дьявола. Попадаются и сумасшедшие изображения бандикута, ехидны и сумчатой куницы, на полях обнаруживаются характерные изображения коровы, собаки, овцы и лошади, но больше всего места в нижней части листа занимает очаровательно пухлый вомбат «со своим и-и-и».

В 1855 году Гульд дает вомбату описание ничуть не менее пленительное, чем Хом за пятьдесят лет до этого:

По повадкам своим это ночное существо, днем скрывается в глубоких каменистых норах, которые сам себе роет, и выходит из них ближе к вечеру, однако редко осмеливается удаляться от своего убежища, куда немедленно возвращается при первом же появлении незваных гостей. В естественном состоянии, впрочем, иногда позволяет себе и дальние вылазки, и если на пути у него возникает река, спокойно заходит в воду и движется по дну потока, пока не достигнет противоположной стороны… По характеру своему крайне тих и кроток, быстро привыкает и явным образом привязывается к тем, кто его кормит, в подтверждение чего могу сказать, что два представителя вида, давно уже обитающих в садах Зоологического общества в Риджентс-парке, не только подпускают к себе людей на близкое расстояние, но и разрешают брать на руки и чесать себя любому, кто пожелает вступить с ними в столь тесное знакомство.

Помимо Томаса Вулнера, отзывавшегося об австралийском ландшафте довольно неблагосклонно, источником особой любви Россетти и его друзей к вомбатам вполне могли стать трогательные описания Гульда или другого натуралиста. А может быть, они просто влюбились в вомбатов, обитавших в зоосаде Риджентс-парка.

В 1860-е годы Россетти с друзьями часто навещал вомбатов в этом зоопарке, нередко задерживаясь там на несколько часов. Об одном таком походе он писал Форду Мэдоксу Брауну: «Дорогой Браун, мы с Лиззи предлагаем встретиться с Джорджианой и Недом (Бёрн-Джонсами) завтра в два часа дня в Зоологическом саду. Место встречи – логово вомбатов». В этот период в зоопарк поступило еще несколько вомбатов: 24 июля 1862 года – редкий шерстоносый вомбат и 18 марта 1863 года – два обычных вомбата, присланных Мельбурнским зоопарком. Кроме того, в компании своего брата Уильяма Майкла Россетти регулярно посещал Общества акклиматизации в Лондоне и в Париже, чтобы понаблюдать за шерстоносыми вомбатами, обитавшими и там, и там. Все это не было мимолетным увлечением.

Еще раньше, в 1862 году, Россетти переехал в Тюдор-хаус по адресу Чейн-Уок, 16 в Челси. К этому просторному дому, где было достаточно места для семьи и друзей, в том числе для Джорджа Мередита, а также для поэта и полупрофессионального садомазохиста Алджернона Чарльза Суинберна (любившего в голом виде съезжать по перилам), примыкал сад с липами и большим тутовым деревом площадью в четыре пятых акра. Сразу после переезда Россетти принялся заполнять сад экзотическими птицами и животными. Там были совы, по меньшей мере два броненосца, кролики, мыши-сони и енот, впадавший в спячку прямо в комоде. Были там и павлины, длиннохвостые попугаи, а также кенгуру и валлаби, о которых, как это ни горько, нам почти ничего не известно. Был там и канадский лесной сурок, померанский шпиц по кличке Панч, ирландский волкодав по кличке Волк, японская саламандра и две смеющиеся кукабары. Известно, что до поры до времени соседи относились к этому с пониманием, хотя один из них, Томас Карлейль, безумно страдал от шума. Наконец, там был небольшой бык-брахман, от которого пришлось избавиться сразу после того, как он однажды погнался за Россетти, преследуя его по всему саду, а в сентябре 1869 года прибыл и долгожданный вомбат, увенчав своим появлением более чем двенадцатилетнее увлечение экзотическим сумчатым.

Незадолго до этого в доме умерли сразу несколько животных, так что Россетти в его собирательских дерзаниях пришлось серьезно повышать ставки. В ноябре 1867 года он вел переговоры с поставщиком диких животных Чарльзом Джамрачем. Россетти хотел купить молодого африканского слона, однако цена в 400 фунтов его отпугнула. В 1865 году общий доход Россетти составил две тысячи фунтов. В итоге он договорился с тем же Джамрачем о покупке вомбата, как только на рынке нашлась подходящая особь. Вомбата привезли в Лондон, когда сам Россетти поправлял здоровье в Шотландии, пытаясь отойти от нервного срыва, вызванного не в последнюю очередь ухудшением зрения, бессонницей, наркотиками, но главным образом охватившей его страстью к Джейн Моррис, жене его старого друга и протеже еще со времен работы в библиотеке Оксфордского союза.

Замечательный графический портрет Джейн Моррис с вомбатом из коллекции Британского музея демонстрирует, насколько предмет любви и домашнее животное слились в сознании Россетти воедино в качестве объектов обожествления: нимбы он нарисовал над обоими. Джейн, однако, держит вомбата на поводке: очевидно, под ручным вомбатом – с некоторой долей жестокости и комизма – подразумевался ее многострадальный обманутый муж. Еще с университетских времен друзья называли Уильяма Морриса Топси, Россетти назвал своего вомбата Топом.

Так до конца и не поправившись, Россетти буквально рвется из промозглой Шотландии в Челси. Джейн он шлет такое четверостишие, преисполненное шутливой героики:

Какой же пыл в душе моей запрятан!

И ежечасно сердце пламенем объято.

Мне не нужны ни совы, ни котята,

О дайте ж мне обнять вомбата!

Буквально в те же дни сестра Россетти, Кристина, отправляет ему взволнованные стихи на итальянском, озаглавленные O Uommibatto, в которых зверек характеризуется как agil, giocondo (проворный и жизнерадостный), а также irsuto e tondo (мохнатый и круглый). Через несколько дней в письме из Шотландии Россетти просит своего брата Уильяма Майкла поблагодарить Кристину за «часовенку в итальянском духе, которую она возвела для вомбата. Боюсь, его застарелые привычки подтачивают архитектуру… Похоже, вомбат ходит за людьми по пятам по всему дому!» 20 сентября Россетти возвращается наконец в Лондон и на следующий же день шлет Уильяму Майклу свое самое знаменитое и несколько двусмысленное замечание касательно нового обитателя зверинца: «Вомбат – это радость, триумф, восторг, безумие». Увы, но бедный вомбат был еще и калекой.

Уильям Майкл с самого начала заподозрил неладное: «Я пошел посмотреть на этого зверя – самого толстого и неуклюжего из вомбатов, от которого так и веет младенческой бессмысленностью – вероятно, он еще и наполовину не вырос. Он сильно пристрастился ходить за человеком по комнате, любит угнездиться прямо у ног, покусывая тебе икры или брюки». Кроме того, вомбат Топ прекрасно сошелся с другими животными, особенно с кроликами.

Тем не менее довольно скоро Топ заболел. Уильям Майкл писал: «У вомбата появились симптомы какой-то болезни – чего-то вроде чесотки, его лечит собачий врач». На следующий день: «Снова видел вомбата в Челси. Очень боюсь, что у него уже бесспорные симптомы утраты зрения, как это часто бывает у вомбатов». 6 ноября вомбат умер. Россетти сделал из него чучело, впоследствии занявшее свое место в гостиной.

Знаменитый автопортрет Россетти с Топом, покойным вомбатом, при всей своей карикатурности был вызван к жизни настоящим горем. Изображение сопровождается довольно-таки мрачными виршами:

Мне только стоило к вомбату

Привыкнуть, полюбить его,

Как судорога без возврата

Его кончала бытие.

На самом деле это пародия на четверостишие из «Огнепоклонников» – одной из четырех вставных поэм странного, но при этом необычайно популярного романа Томаса Мура «Лалла-Рук» (1817), в котором императорская дочь по имени Лалла-Рук, обещанная в жены царевичу-иностранцу, едет из Дели в Кашмир, чтобы познакомиться с ним. По дороге она влюбляется в прекрасного поэта, и в конце концов, разумеется, выясняется, что этот поэт и есть царевич. У Мура Лалла-Рук говорит такие слова:

Мне только стоило к газели

Привыкнуть, полюбить ее,

Как судорога в хрупком теле

Ей прекращала бытие.

(Пер. Георгия Адамовича)

Замена экзотической газели Лаллы-Рук на вомбата типична для россеттиевского самовлюбленного юмора, а уж перенять любовное томление восточной принцессы ему ничего не стоило.

За свою краткую жизнь первый из ручных вомбатов Россетти сумел обеспечить себе видное место в мифологии его дружеского круга. 28 сентября 1869 года Россетти радостно сообщал Уильяму Беллу Скотту, что вомбат самым решительным образом прервал долгий и скучный монолог Джона Рёскина, настойчиво пытаясь угнездиться между пиджаком и жилеткой выдающегося критика. Зрелище наверняка было дивное. Гораздо позже Джеймс Мак-Нейл Уистлер придумал дурацкую историю о том, что вомбат погиб, сожрав целую коробку сигар. Форд Мэдокс Браун считал, что привычка Россетти приносить вомбата к обеденному столу и укладывать его спать в большой вазе посредине стола подтолкнула Льюиса Кэрролла к созданию эпизода с мышью-соней в сцене чаепития у Болванщика в «Алисе в стране чудес». На самом деле ничего такого не могло быть, потому что Льюис Кэрролл написал эту главу в 1863 году, а через два года, в 1865-м, роман уже вышел полностью со знаменитыми иллюстрациями Джона Тенниела. Циркулировали также легенды о том, что вомбат питается исключительно дамскими соломенными шляпками.

Много лет спустя, вспоминая бурные вечеринки на Чейн-Уок, Макс Бирбом создал серию комичных карикатур, действие на которых разворачивается в зверинце. Наверняка не известно, было ли это диковинное животное с огромными висячими ушами создано именно в память о вомбате, однако это вполне вероятно.

Довольно быстро двух утраченных ручных вомбатов Данте Габриэлю Россетти заменил канадский лесной сурок. Сурок прожил гораздо дольше. Довольно долго его ошибочно принимали за вомбата. 9 февраля 1871 года Уильям Белл Скотт, наблюдая за сурком, удобно свернувшимся на коленях у Россетти, сделал очаровательный карандашный рисунок на бумаге с шапкой дома на Чейн-Уок. Он всегда думал, что это и есть вомбат. Я бы даже решился утверждать, что и в вазе в центре обеденного стола мирно спал именно сурок, а никакой не вомбат.

На самом деле воображение посетителей Чейн-Уок было захвачено не столько самим зверьком, сколько идеей вомбата, выделявшейся даже на фоне всей той богемной бутафории, которой окружал себя Россетти. Вомбатомания 1850–1860-х годов – даже при том, что она затронула сравнительно узкий круг друзей – представляет собой удивительный побочный эффект британской колонизации Австралии.

Лондонская пресса редко писала об австралийских животных и птицах. В указателе Палмера для газеты «Таймс» за весь XIX век обнаруживается лишь по одному упоминанию сумчатой крысы и ехидны; кенгуру тоже упоминаются редко, однако некоторые из этих упоминаний настолько незаурядны, что имеет смысл привести их полностью.

Первое упоминание относится к февралю 1834 года; в заметке речь идет о старухе, которая жила одна в доме на Касл-Хилл на юге Лондона и, проснувшись однажды утром, обнаружила,

что у нее за спиной лежит странное животное, одной лапой приобняв ее за плечо. Закричав от страха, она выскочила из постели, схватила полотенце и начала что есть мочи лупить им зверя, который одним прыжком достиг самого дальнего угла комнаты, после чего нашел прибежище в другой кровати, стоявшей в той же квартире.

Как потом выяснилось, этот беспечный кенгуру сбежал из зверинца господина Уомбуэлла, позднее обосновавшегося на Маунде.

Второе упоминание обнаруживается шестнадцатью годами позже, в октябре 1850 года, и оно тоже связано с побегом кенгуру – на этот раз из зверинца, принадлежащего новоизбранному члену парламента У. Дж. Эвелину, проживавшему в Уоттоне близ Доркинга в западной части графства Суррей. Эвелин поднял тревогу, призвал местных охотников с биглями, псарями и всем прочим. Кенгуру пытался скрыться в роще герцога Норфолка, но был оттуда выбит и пойман у дома абинджерского священника. Стоит процитировать это сообщение:

Здесь животное продемонстрировало свой особый способ передвижения, совершенно поразивший охотников: несколькими прыжками оно перенеслось через участок со скоростью невиданной. Передвигаться с такой быстротой могли только лишь всадники – довольно скоро они обнаружили себя на вершине холма Лейт, откуда кенгуру пустился вниз по дороге. Мили полторы они мчались вслед за ним, и число преследующих быстро росло по ходу этой новой погони.

В отличие от этих редких упоминаний кенгуру, так и оставшихся для Британии диковинкой, вомбат, «самая прекрасная из всех божьих тварей», похоже, привлек гораздо больше внимания, чем другие австралийские звери, и добрался до самых укромных уголков воображения – по меньшей мере среди художников, группировавшихся в 1850–1860-е годы вокруг Данте Габриэля Россетти.

© berfrois.com, 2 февраля 2019 г.