Поэт – Пушкин, фрукт – яблоко, галерист – Гельман

Поговаривают, что галерист Марат Гельман (р. 1960) тем, что в России называют политтехнологией, занялся случайно: кто-то из первопроходцев этого дела в Москве использовал озвученную Гельманом идею и заявился к нему в художественную галерею с предложением сотрудничать, подкрепив его внушительной пачкой наличных. В 1995 году Гельман вместе с Глебом Павловским учредил Фонд эффективной политики. Среди его клиентов были и Владимир Путин, и Дмитрий Медведев, и Борис Немцов, а потом, уже в Украине, Виктор Медведчук и Виктор Янукович. Может быть, поэтому не стоит удивляться, что Гельман уже давно ощущает себя соавтором происходящего. Еще через какое-то время Гельмана привлекли к разработке государственной стратегии развития Черногории (куда он переселился в 2014 году), а совсем недавно ему, уроженцу Кишинева, было предложено разработать стратегию территориального развития Молдовы.

Но куда заметнее в последние тридцать лет была деятельность Марата Гельмана в сфере искусства. Его принято считать первым галеристом в Советском Союзе. За двадцать лет своего существования (1992–2012) его галерея сотрудничала практически со всеми заметными художниками российского происхождения по всему свету и создала широчайшую в мире сеть коммерческого сотрудничества. Гельман организовал в Москве легендарные выставки Энди Уорхола и Йозефа Бойса, подарил Третьяковской галерее большую часть своей коллекции, став вторым крупнейшим дарителем в ее истории после самого Третьякова, пять лет возглавлял Пермский музей современного искусства – самый яркий пример регионализации актуального искусства в России. За последние месяцы Марат Гельман подготовил выставку украинских художников в лондонской Saatchi Gallery – открытие намечалось на сентябрь, но после возражений ряда украинских художников против того, что устроителем выступает россиянин, владельцы галереи ее отменили. 30 декабря 2021 года Гельмана объявили в России «иностранным агентом». 

A. Р.

Главное, чтобы у вас не было…

Экспектаций никаких?

Ну да, чтобы не были обмануты ваши ожидания.

Я тоже надеюсь, что они не будут обмануты, и начать хотел вот с чего: в каком смысле время важнее места?

Сейчас я занимаюсь новым проектом в Молдове, и первое, что я говорю: «Время важнее места». Это значит, что когда мы делаем проект для Молдовы, то в первую очередь надо помнить, что это XXI век. А во вторую очередь, что это Молдова, что, например, молдаване от латвийцев отличаются сильно, но молдаванин от своего деда отличается гораздо больше. Внутри проекта обычно где-то 70% – это универсальные вещи, которые не зависят от территории, а зависят от времени.

Но вы делаете вид, что XXI век – это содержательное высказывание, хотя это нулевое высказывание. Это просто точка в какой-то временной линии.

С моей точки зрения, место, которое занимает культура как отрасль в XXI веке, сильно изменилось. Поэтому есть набор. Ты приезжаешь в какой-то город или в какую-то страну и понимаешь, что 70% того, что надо сделать, – это то же самое, что надо сделать в другой стране, в пятой стране. Потому что они чуть-чуть запаздывают во времени. А 30% – это уникальная составляющая, связанная с местом.

Скажите, в каком времени вы живете? Вы так высказываетесь, как будто вы эксперт по времени. Ну вот сейчас XXI век. Это что-то значит, это отличается от XX века, от XIX? И где вы?

Безусловно, в XXI веке, но я в нем живу еще с 90-х годов XX века.

Ага, вы начали раньше других. (Смеется.)

Я раньше других начал. Как вообще тема времени появилась в моих разговорах? В Перми, когда мы начали наш проект, ко мне приходили благожелательно настроенные люди и объясняли, что они особенные: «Знаете, у нас пермский менталитет, он специфичный. Вам надо это обязательно учесть». Я этого разговора не понимаю, потому что в Нижнем Новгороде тоже особенно. И в то же время люди везде одни и те же. Но так как я не губернатор, они говорят не только мне, но и губернатору. Губернатор отвечает, что надо разобраться с этим. Что это за пермский менталитет? И мы пригласили ученых, которые объяснили, что это такое. Вот есть город – допустим, Париж. В нем есть 50% людей, которые живут в ХХ веке; 5%, которые живут в XXI; 30%, которые живут в XIX веке, а кто-то живет и в XV. В Перми те же самые люди, только пропорции другие. 90% живут в XIX веке и так далее. То есть на самом деле менталитет – это то, что люди живут в разных городах.

И в разных временах.

Да. Моя проблема была в чем? Что ты хочешь построить город XXI века для людей, которые живут в XIX веке, но они не будут в нем жить. Стратегия должна быть такая, что ты должен в этом городе XIX века построить островки XXI века и дать возможность, мостики для тех, кто хочет, кто готов перейти по этим мостикам. И мы тогда создали музей современного искусства как некий островок XXI века, и на удивление много людей… Это все длилось пять лет, и мы успели очень много людей перевести из XIX века в XXI.

Минуя XX век.

Ну да, трансавангардия такая. Но в целом тема времени очень важна для того, чтобы преодолеть советское, чтобы сделать какие-то простые, понятные, важные вещи, которые не отличают это место от другого места. То есть речь идет о том, что универсального в нас гораздо больше, чем уникального. И поэтому я говорю: время важнее. Время для меня – это как бы символ универсальный.

А кроме веков, другим измерением времени вы пользуетесь?

Конечно.

Есть какие-то более детальные разделения? Опишите время, в котором вы сейчас находитесь.

Нет, давайте я сначала отвечу на первый вопрос, потому что это очень интересная тема – тема времени в самом искусстве. Например, есть художественный рынок, музей современного искусства. Они родились в тот момент, когда социальное время, культурное время перестало быть синхронным с биологическим. Смена культурной парадигмы – это примерно 50 лет, и если брать историю искусства, то там первая половина XVII века и вторая половина XVII века. 50 лет, уходят люди и уходит культурная парадигма, и нет проблем с этим. Потому что в тот момент, когда художник становится культурным достоянием, он уже либо мертвый, либо недееспособный. Так было в прошлом. В связи с разными процессами в конце XIX века социальное время стало сжиматься. Парадигма сначала через 20 лет менялась, потом через 10. То есть художник еще жив, но он уже культурное достояние. Что из этого получилось? Художественный рынок. Потому что появились первые художники фабрики: просто печатали деньги Дали, Пикассо и Матисс.

Хотя Рубенс уже в XVII веке этим занимался. У него была фабрика, и там печатали деньги.

Я так скажу: любой процесс всегда можно найти и в прошлом – его как бы перспективу. Второе, появились музеи современного искусства, то есть музей, который раньше собирал только прошлое, стал собирать современников – художников, которые жили. И это поменяло вообще все в искусстве. Как я обычно говорю, это примерно то же самое, что в III веке, когда появилась церковь, то есть христиане, которые жили до этого и должны были самостоятельно выстраивать свой диалог с богом и искать ответы на вопрос, правильно они поступают или неправильно, мучаться, лишились этой необходимости. Вдруг появилась церковь, которая говорит: креститься надо так, по воскресеньям делать это, – и тогда ты хороший христианин. То же самое произошло, когда появился музей современного искусства: художник, который метался и пытался что-то увидеть, угадать, для него теперь есть четкое понятие: если попадаешь в музей, значит, ты хороший художник. Очень важно соотношение времен, рынок. Все появилось оттого, что эти времена, которые долгие годы были синхронны с биологическим, в культуре перестали работать вместе. Так что в искусстве можно говорить о десятилетиях: 80-е годы, 90-е, 2000-е. Еще надо меня спросить, где я живу, да?

Вот сейчас именно.

Сейчас я живу, конечно, внутри войны, и это тоже связано со временем.

Это как описание времени, да? Вы живете в военное время?

Да! Я живу в военное время, я живу внутри войны, которая порождена тоже проблемами со временем. Ведь Путин – это же не просто реваншист, который хочет отомстить за поражение в холодной войне. Путин реально хочет в прошлое. Иногда у него какие-то монархические картинки, иногда сталинские, но, собственно говоря, он хочет всех перенести в прошлое, которое, как ему кажется, было более справедливым и так далее. Это тоже связано со временем. Мало кто понимает, но есть как бы прогрессисты и люди золотого века, и вот он в каком-то смысле человек золотого века. Он говорит, что в прошлом был какой-то момент, когда мир был устроен правильно, Российская империя была широкая или «нас боялись». То есть золотой век. И он говорит, что лучшее, что мы можем сделать, – это вернуться в это прошлое. Я почему это вижу? Не все видят, потому что в искусстве часто появлялись художники, которые…

С оглядкой на…

…Возрождение. Но какие-то стратегии, которые в искусстве позитивные, приносят хорошие плоды, в реальной жизни становятся кровавыми.

Но при таком описании времени разве вы не проецируете свой психизм на время, обобщая это как ситуацию времени? Описывая все через время, вы описываете все через свой психизм, через свои психические состояния, которым вы даете обобщающее название: сейчас XXI век, военное время. Я неправ?

Под психизмом вы имеете в виду внутреннее состояние? Безусловно. Но оно зависит не только от войны. Тогда оно зависит от кофе, который я успел выпить, от того, что плохо спал, – неважно. Так что, конечно, все от всего зависит. Но в целом, как вы правильно заметили, это значит, что некоторые мысли из того, что мы сегодня говорили, наверное, две трети – это то, что я уже где-то говорил кому-то, а треть – это все-таки непосредственно то, что вы называете психизмом, то, как я отреагировал на вас, на утро.