Пятнадцать

I

Это случилось в той земле, где когда-то иволга пасла коров. Она собрала всех мух (а их в ту пору было еще мало), запихала в один мешок и, посвистывая, покачивалась на березовой ветке, поскольку коровы мирно жевали на теплом солнышке. «А кому их гонять?» – жужжали мухи в мешке.

«Но жужжанье мух опасно лишь для пастухов, – думал я, – так как оно легко их усыпляет, а так-то сон сам по себе полезен, и дай бог всем хорошего сна!» Но вот для иволги было бы лучше повесить мешок подальше от своих ушей: ей было бы куда радостнее свистеть на березе. Ибо раньше голос ее звучал ликующе, как ангельское пение. А как нынче звучат ангельские голосочки, ведомо, пожалуй, лишь небесам.

Иволга заснула... А главным прогрессистом в ту пору был рак. Заметив, что иволга заснула, он потихоньку вскарабкался наверх да и перерезал клешней зудящий мешок.

Мешок лопнул с такой жуткой силой, что рак рухнул навзничь и свернул шею, с тех пор сделавшись главным ходоком на попятную. А мухи разлетелись по всей земле, и иволга по сей день с плачем гоняет коров.

II

В той земле, где иволга пасла коров, когда-то жил мудрец. Откуда ему дана была мудрость? От солнца ли, от звезд?.. Вырос он в самом тихом конце земли, на краю темного леса. Жил он в тихом доме с окнами, оплетенными хмелем; двор зарос густым вереском, и лишь редкие шаги пригибали его бурые ветви.

Свет в его дом падал сверху. День и ночь сидел он у люка в соломенной крыше и беседовал со светилами и звездами. Он слышал мир звенящим, видел хвостатые звезды, разгуливающие по небесному полю подобно огромным роскошным павлинам, и в его голове выстраивались необозримые ряды чисел. Он их выстраивал и переплетал восхитительным образом. Эти звездные картины были прекрасны, как небо ночью. И они не могли быть иными, ибо душа его была отблеском звезд. Каждый небесный луч падал в его сердце, как в раскрытый цветок, ибо был он не чем иным, как распустившимся в лесу бутоном подсолнуха. И откуда голова подсолнуха наливалась золотыми думами, оттуда же была и его мудрость.

Ночами по вересковой тропе, не потревожив росы, в тихий дом приходила Декла¹. Она показывала мудрецу нить судьбы в своей руке. И он видел там людей, закутавшихся в гордыню и ложную мудрость, как в паутину. Видел, как они покорно задыхаются в этих тесных силках...

– Они даже становятся тучными и выглядят такими довольными!

– Без движения все становятся тучными, а румянец на их щеках есть знак смерти. Ибо тот, кто не движется, тот умер, хотя его щеки и цветут, как розы, – молвила Декла.

– Как они могут жить в такой узости?

– Покойники мирно лежат в своих могилах, и самый узкий гроб не жмет им бока.

И, развернув шелковый платочек, она достала зеркальце счастья и показала мудрецу счастливую жизнь. Та жизнь была прекрасна, как зеленый луг, а луг был широк, как небо. Видимо, небо и было тем лугом, ибо люди там ходили между солнц, как дети среди огромных желтых цветов калужницы, и в волосах у них сияли звездные короны, словно были они детьми бога.

Увидев это, мудрец закрыл свой звездный люк, запер свой дом и пошел искать людей.

III

Шел он, шел и пришел в большой серый город. Это был самый большой город в той земле, где иволга когда-то пасла коров.

Тот город отличался тем, что мудрости здесь не возводили храмы, как в других вечных городах. Ал-тари мудрости располагались тут прямо на улицах и рыночных площадях, а потому мудрость была легко всем доступна, и все люди были мудры… И над всеми царила единая мудрость – «пятнадцать».

Этот город был одним из счастливейших городов на свете. Он не знал мук незнания, не ведал боли познания. Каждая улица сияла, как фонарь, ежевечерне зажигаемый мудрым ночным стражем: «Пятнадцать!»

И каждые уста сияли радостной улыбкой: «Пятнадцать...»

На каждом углу стояли нарядные деревянные алтарики, вырубленные просто, как колодезные срубы. На них не горел священный огонь, они были как рабочие столы сапожника, только кресла при них были мягкими, чтобы служить мудрости можно было сидя и откинувшись. И белый столик, на котором стояли кувшин пива, и молоко, и мед, и цыплячье крылышко: служение мудрости достигло высочайшей простоты, и служить можно было выпивая и закусывая.

А в кресле сидел пухленький мужичок, щеки его сияли, как солнце, от радости мудрости, а плешь – как луна, от улыбки мудрости. Лоб его не знал морщин, в глаза его никогда не заглядывала ночь. В одной руке у него была ольховая палочка, в другой – маленький-маленький топорик.

Вокруг него стоял народ: мужи и жены, юноши и дети. И будь то стар или млад, у всех на губах была улыбка мудрости.

И каждый прохожий охотно подходил к мудрому поглядеть, как тот, отхлебнув глоток сладкого пива, вытирал губы и, кивая головой, тюкал топориком по палочке и приговаривал:

Рублю, рублю…

Что я рублю?

Я рублю

Пятнадцать;

Если кто не верит,

Пусть приходит посмотреть,

Здесь он найдет

Пятнадцать.

«Пятнадцать! – изрек мудрствующий и с улыбкой поднял палочку. – Каждый должен убедиться сам, пусть придет и сосчитает. Это изгоняет из души сомненье и вселяет в нее покой и счастье. Единственная идея, способная дать людям счастье, – это пятнадцать. Пусть каждый сам придет и сосчитает».

И люди шли, наивно улыбаясь, проводили пальцем по зарубкам, и уста их ликовали: «Пятнадцать, да, а как иначе – пятнадцать!»

А многие уже и не шли считать.

Они стояли за спинами тех, у кого еще оставались подспудные сомнения и кто хотел подловить мудрствующего на числе зарубок – или попросту подтвердить излюбленную истину; многие стояли за спинами этих людей. Старые мирно посасывали свои трубки и судачили о том о сем. Девки толкались, смеялись, перекидывая косы через плечо, щелкали орехи и косились на парней. А парни бахвалились:

– Ну знамо дело, пятнадцать! Что вы еще считаете, как овцы...

А мудрые басом добродушно утешали:

– Пусть пересчитают, пусть пересчитают, это тешит ум!

И юные пигалицы умно пищали:

– Мне было всего тринадцать, когда я впервые сосчитала. И у меня сразу вышло пятнадцать, как у матушки с батюшкой. И батюшка сказал, чтоб я дальше не считала, и мне тут же сшили длинную юбку. А по воскресеньям к нам приходит столько гостей, и все знают: пятнадцать... И какими же громадными шагами идет вперед развитие, и какие же эти парни умные! Да и есть ли вообще дураки на свете?

– Может быть, где-то на селе, но уж точно не здесь.

И в самом деле, здесь все были умными, все считали пятнадцать. Один как-то насчитал шестнадцать, но он уже давно осмеян и забыт – растаял, как тень от тучи. И если мудрствующий, хватив лишку, иногда и делал тринадцать зарубок, все считали все равно пятнадцать, ибо сомнений уже не было, и каждый брал палочку в руку, убежденный, что на ней пятнадцать. Это число вечно гудело в людских ушах, ибо мудрствующий завершал свою проповедь вот такой превосходной уловкой.

Он рубил, а над головой его вилось кольцо мух и зудело: «Пятнадцать, пятнадцать!» Когда же мудрствующий вечером клал свой топорик и палочку и люди разбредались, он ловил рукой мух и швырял им вслед. Мухи вцеплялись прохожим в волосы и зудели: «Пятнадцать, пятнадцать!» Весь город гудел «пятнадцать», и все свою жизнь подстраивали под пятнадцать, ибо это было дешевое и всем доступное число. И ничего не было больше или меньше, чем пятнадцать, все ценности стоили пятнадцать, все поклонялись пятнадцати. И день-деньской на полях и улицах кузнецы мудрости вырубали на своих палочках пятнадцать...

К их алтарям пришел мудрец, глядевший в зеркало Деклы. Волосы его были седы, как старое серебро, а чело испещрено мыслями, как желтый полевой валун.

– Где в этом городе храм мудрости? Люди добрые, кто может туда отвести?

– У нас храмов нет, – ответствовал кузнец мудрости, радостно улыбаясь. Люди дивились на чужака.

– У вас что, никто уже не учится?

– Как же, учится. Мы куем каждый день. Но наша мудрость легка, и все ее знают, видите?

И он стал кланяться своей палочке:

Рублю, рублю…

Что я рублю?

Я рублю

Пятнадцать;

Если кто не верит,

Пусть приходит посмотреть,

Здесь он найдет

Пятнадцать.

– Вот видите! Пятнадцать. Посчитайте сами! Мо-жете убедиться, я ручаюсь за каждый рубчик.

– Пятнадцать! – вздохнул чужак, и его глаза зажглись. – Оставьте это считать детям и нищим! Мое число – миллион!

– Мильен! Что он несет? Что значит мильен? – люди, глумливо смеясь, спрашивали друг друга.

А кузнец мудрости серьезно взглянул на чужака, постучал пухлым пальчиком по своему умному лбу и покачал головой:

– Безумец, безумец!

Но чужак распрямился и стал говорить чужим для этих людей голосом и с чужой, невиданной силой:

– Миллион – это море звезд, миллион – это гора песка. Миллион – это золотая нива, полная неведомых зерен, миллион – это девственный лес. Пропустите реку сквозь сито и считайте капли, пропустите морской песок сквозь пальцы, и вы увидите миллион. Подсчитайте закрома, подсчитайте звезды! В небесах сотни звездных окон, в каждом окне миллион, за каждым миллионом бесконечность миллионов. А в бесконечности шаги звучат, как по мрамору!

Но горожане ходили по серым булыжникам мостовой. Как они могли это понять?

«Безумец!» – качали головами кузнецы мудрости. «Безумец! – вопила толпа и дергала его за одежду: – Эй, мильён, мильёнер!» Чужак еще что-то вещал, но жужжанье мух заглушало его слова – и кузнецы мудрости кланялись своим алтарям и твердили: «Рублю, рублю...»

Чужак покинул город. Люди выжили его, как дети выживают дурачка из деревни. Одни смеялись и дергали его за одежду. Другие сожалели о его безумии. Сердобольные девицы совали ему пироги в котомку. А когда сгустилась тьма, оставили его за городскими воротами.

IV

Мудрец стоял ночью в сумраке своего леса. На-против темного леса пронзительно сияли звезды. В траве лежала холодная роса. Его щеки были влажными, глаза налиты горем.

Потом тихо пришла Декла, не потревожив росы на траве.

Она ласково погладила его прохладную щеку и дала ему красный грибочек с мерцающими белыми пятнышками.

«Мухомор. Сначала тебе надо уморить мух, иначе тебя никто не услышит. Люди не злые, только мухи их оглушили, так что они больше ничего не замечают. Это самое лучшее средство».

И мудрец стал сеять мухоморы. Вокруг них бегали муравьи; грибы всасывали муравьиную отраву, вокруг них извивались змеи, ножки грибов блестели от ядовитой слюны.

Однажды ночью мудрец разложит их на улицах, и мухи начнут дохнуть, и весь город станет вонять. Все головы станут вонять, и люди с отвращением будут вычесывать мух из своих волос. И город однажды затихнет, и люди начнут слушать и думать. И смешными покажутся им кузнецы мудрости со своими топориками. Люди опрокинут их алтарики, эти столы сапожников, и будут строить для мудрости храм на самой красивой горе. У башенных бойниц днем и ночью будут стоять старики и юноши, жены и девы и считать солнца и звезды.

И когда-нибудь они, может быть, досчитают до миллиона, и их шаги начнут звучать в бесконечности, как на белом мраморе.

1907