Моя задача – вас рассмешить
Фото: Rex Features
Лирика

С профессором Кристофером Риксом беседует Иева Лешинска

Моя задача – вас рассмешить

«Повезло же студентам Бостонского университета, – ликует газета The Irish Times. – В других университетах полная база английской поэзии означала бы CD-ROM. В Бостоне вместо диска – живой человек, Кристофер Рикс».

У Кристофера Рикса (род. 1933) безупречное академическое прошлое. Сам он учился в Оксфордском Баллиол-колледже, был профессором и в Оксфорде, и в Кембридже, в промежутках несколько лет преподавал в Бристольском университете, а с 1986 года место его работы – частный Бостонский университет и его институт редактирования.

В 2004 году Рикс был избран профессором поэзии Оксфордского университета – это звание учреждено в 1708-м и считается вторым по престижности после звания поэта-лауреата. До Рикса его носили выдающийся критик XIX века Мэтью Арнолд, шекспировед Э. С. Брэдли, поэты Сесил Дэй-Льюис, Уистен Хью Оден и Шеймас Хини. Рикс – автор и редактор 30 с лишним книг, среди которых особенно значительными являются исследования об Альфреде Теннисоне, Джоне Китсе и Т. С. Элиоте. Вдова Элиота Валери, которую многие литературоведы осуждали за отказ вытащить на свет божий его неопубликованные при жизни произведения, много лет назад позволила Риксу составить сборник «Изобретения мартовского зайца», в котором собраны главным образом юмористические и эротические стихотворения. В конце прошлого года вышло собрание стихотворений Элиота, редактирование которого тоже было доверено Кристоферу Риксу.

На протяжении нескольких десятилетий авторитет Рикса-критика поддерживали его рецензии в британском Times Literary Supplement и американском New York Review of Books. Именно его считают, например, «первооткрывателем» ирландского нобелевского лауреата Шеймаса Хини. В свою очередь, Оден говорил, что Рикс – «критик, которого надеется найти любой поэт».

Внимательный и отзывчивый по отношению к авторам, которых он уважает, Рикс может быть жестоким и беспощадным к тем, кого считает поверхностными, напыщенными или претенциозными (сам он признает свою «возможно, чрезмерную» неприязнь к Вирджинии Вулф, довольно сурово критикует знаменитого американского теоретика литературы Стенли Фиша и переоцененного, по его мнению, канадского теоретика медиа Маршалла Маклюэна).

Однако внимание широкой общественности Рикс привлек совсем другим, а именно своей неразделенной любовью к Бобу Дилану, который, по его мнению, «владеет словом лучше всех в современной Америке». Любовь эта выражается не только в коллекционировании официальных и неофициальных записей Дилана (в коллекции Рикса – 1700 единиц), но и в книге «Образы греха у Боба Дилана» (2003), которую недоброжелательные критики назвали «разбазариванием таланта», «незаслуженно тонким анализом» и даже «попыткой сшить шелковый кошелек из свиного уха». Профессор Оксфорда Джон Кери резюмировал: «Если Риксу захочется, он докажет, что даже телефонная книга – вещь весьма утонченная и поэтичная».

И. Л.

Профессор Рикс, зачем вам ванна в кабинете?

Это детская ванна Боба Дилана. Именно в ней случился первый связанный с ним всплеск. Она принадлежит двум выпускникам Бостонского университета. Они увидели ее на Ebay и поинтересовались у меня, не купить ли. Я всячески поддержал их в этом намерении.

Один из вопросов, на которые мне всегда хотелось узнать ответ, – это почему мне совсем не нравится Боб Дилан.

И что по этому поводу говорит ваш психоаналитик?

А у меня нет психоаналитика.

Понимаю, о чем вы говорите: в этом мире столько произведений искусства, которые имеют огромную важность для людей, которых я люблю, но при этом для меня самого ничего не значат. Я бывал в музеях с богатейшим собранием гравюр, но так ни разу и не увидел гравюру, которая бы хоть что-то изменила в моей жизни. Я никогда не видел Брака, который имел бы для меня хоть какой-то смысл. Но в то же время я не могу пройти мимо Пикассо или Домье. С другой стороны, вы могли бы сформулировать свой вопрос так: «Если я люблю Леонарда Коэна, то почему мне не нравится Боб Дилан?»

Но я не люблю Леонарда Коэна, он мне кажется банальным и скучным.

Прекрасно. Это правильный ответ, как вам наверняка известно.

Когда я читаю Дилана, я вижу, что он должен мне нравиться, потому что это стихи как раз в моем духе, но стоит мне услышать его голос, как текст полностью исчезает, и я слышу только гнусавое пение, которое меня совершенно не трогает. Я честно пыталась, и не раз.

А почему вы считаете, что он должен вам нравиться?

Вы сами любите повторять старую поговорку, что у великих мысли сходятся. Я себя великой не считаю, но когда я вижу, что люди, которых я уважаю и которыми восхищаюсь, любят Дилана, я начинаю думать, что в нем что-то есть и что я должна это услышать. И мне страшно жаль, что я не слышу.

Хорошо. Я счастлив, что ответил на ваш призыв о помощи, размещенный в отделе объявлений «Нью-Йоркского книжного обозрения»: «Чуткая и умная женщина ищет интерпретатора Боба Дилана. За правильным кандидатом готова пойти хоть на край света». Но если серьезно, то я не уверен, что вещи, в которые я сам верю, обязательно вам помогут. Вопервых, нам, наверное, придется переопределить то, что люди понимают под пением. Необязательно же цепляться за старую идею пения. Мноьгие считают Марлона Брандо великим актером, а вот мои родители точно знали, что Марлон Брандо играть не умеет. И уверенность их только укреплялась, когда они видели Джона Гилгуда: «Вот настоящий актер!» Потому что именно так они понимали актерскую игру. Мне очень нравится то, что делает Гилгуд, но как к Брандо ни относись, он переопределил актерскую игру. Что само по себе признак гения. Вам просто надо еще немного подумать. Я не обвиняю вас в нежелании думать…

В конце концов, я ведь к вам пришла!

И вы готовы еще немного подумать? Хорошо, для начала в ответ на ваш вопрос я должен спросить, нравится ли вам хоть какая-то популярная музыка. И давайте предположим, что вы ответили положительно: да, Коул Портер.

Или, скажем, блюзы.

Отлично, блюзы. Рецензия на последний альбом Дилана, который я еще не слушал, потому что он вышел только во вторник, а то, что называют семплером, я слушать не хотел… так вот, рецензия на него в сегодняшней Boston Globe называется «Вот идет блюзмен». Так можно ждать, что там будут блюзы. Быть может, это для вас что-то раскроет. Я знаю, что многим этот голос кажется отвратительным, и многие думают, что это вообще никакое не пение. Но мне бы хотелось напомнить, что по этому поводу говорил Вордсворт: сначала нужно создать вкус, который позволит потом получать удовольствие. Художник ведь чем занимается? Пытается понять вкусы людей и, не подавая виду, к ним приспосабливается. Но время от времени появляются люди – одним из них был Пикассо, другим Брандо, – которым приходится создавать новый вкус, и обладатели этого вкуса будут потом их ценить. Брандо был гений, но этот новый вкус действительно был довольно своеобразный. Не знаю, с какими чертами Дилана ваша страна и ваша культура столкнулись в первую очередь…

Да, конечно, все дело в культуре.

Плохи ваши дела! Надо было подумать об этом, прежде чем рождаться латышкой! Конечно, его любят и ценят по всему миру. Но что я на самом деле хочу сказать: то, как человек услышал Дилана в первый раз, будет влиять на все последующее восприятие. Шарлотта Бронте замечательно писала о первых впечатлениях, Джейн Остин тоже; первые впечатления нужно ценить, им нужно доверять. Но не слишком. Я очень выиграл – но в то же время и страшно пострадал – от того, что Дилан в первую очередь и по большей части пишет о любви. На вечеринке в Амхерсте, штат Массачусетс, хозяева объявили, что выключают свет и что мы будем слушать песню. И поставили Desolation Row – «Улицу Опустошения» Ничего подобного я раньше никогда не слышал – разве что текст страшно напоминал «Бесплодную землю», которая, в свою очередь, страшно напоминает «Дунсиаду» Поупа. Поразительная картина ада на земле, когда цивилизация не знает, что ей ценить, и даже когда знает, то не знает, как это ценить.

Эйнштейн под видом Робин Гуда

С чемоданом воспоминаний

Прошел этой дорогой всего час назад.

С ним был друг, завистливый монах.

Урод он был безукоризненный.

Стрельнул сигарету,

А потом пошел дальше,

Вдыхая вонь водопроводных труб

И повторяя алфавит.

E = mc2 – это, конечно, не совсем алфавит, но как здорово сказано! Или вот это:

А Эзра Паунд и Т. С. Элиот

Дерутся на капитанском мостике

Под смех распевающих калипсо…

И это очень верно: модернизм был во многом подобен «Титанику», он был дико дорогим, причем все зависело от людей, скрывающихся под лестницами и в трюмах. И обернулось все это катастрофой.

Дилан считает модернизм катастрофой?

Да.

Или отражением катастрофы?

Хорошее замечание. Вы правы, вернее будет сказать по-вашему. Модернизм ведет речь о катастрофе. Для Паунда сам современный мир был катастрофой. И то же самое можно сказать о «Бесплодной земле». Эти элиотовские падающие башни падают повсюду. Как 11 сентября. Я не говорю 9/11, потому что в тот день погибли не только американцы. Модернизм был жутко дорогим, чудесным в каком-то смысле, указавшим на некие непреходящие вещи, но распевающие калипсо все равно над ним смеются. В какой-то мере Дилан думает – Толстой тоже, кстати, так думал, – что искусство исполнителей этой афрокарибской музыки следует ставить выше всего того, что делают корифеи науки, мудрствования и высокой культуры. Но тем не менее ему ясно, что Элиот был гений, и «Бесплодная земля» присутствует во всем, что пишет Дилан. Видно, что Элиота он знает очень хорошо. Я могу говорить только о словах, потому что я не музыкант и не музыковед. Я пытаюсь рассуждать о словах в связи с тем, как он их поет, потому что песня – это прежде всего особая система прерывания речи. Элиот говорил, что разница между поэзией и прозой состоит в этом, что это две разные системы прерывания речи. В прозе ты учишься не обращать внимания на конец строки – исключение составляет конец абзаца. Когда ребенок только учится читать, он не понимает, что на какие-то вещи надо не обращать внимания. Научиться читать прозу – значит научиться сглаживать углы строк, но только так, чтобы было незаметно, что ты эти углы сглаживаешь. Однако ни в поэзии, ни в прозе нет ничего подобного напеву, нет ничего, что могло бы сравниться с одним слогом, в котором расцветают сразу несколько нот. (Поет.) «И долгого ца-а-а-рствования над нами»… Надо встать, это же британский гимн!

Но я же не британка!

Ну не знаю, я всегда встаю, когда слышу американский гимн. Придется мне выучить латвийский гимн, чтобы заставить вас встать вместе со мной!

Так вот, песня меняется благодаря возможностям распева. Иногда Дилан пользуется распевами, иногда нет, но когда пользуется, делает он это замечательно. Взять, к примеру, «Один из нас должен знать» – здесь распевается последнее слово каждого куплета: «Я никогда не хотел причинить тебе зла-а». Harm, зло, распределено сразу на несколько нот, в силу чего то, что он говорит, приобретает совсем иную окраску. Не знаю, насколько сознательно он это делает. Я пытаюсь убедить вас в том, что он гений в том же смысле, в каком гением является профессиональный спортсмен. Великий спортсмен должен обладать сильным чутьем, интуицией, хорошей подготовкой, самодисциплиной и готовностью учиться у других. Поэтому мне кажется, что бесполезно спрашивать, намеренно ли Дилан все это делает.

Или такая вещь: вы наверняка знаете стихотворение Марка Эйкенсайда, в котором Бог «воздел свою пластиковую длань». И когда студент, анализируя этот текст, говорит, что это абсолютно замечательно, что эти строки бросают вызов христианской теологии, приходится напоминать ему, что слово plastic в XVIII веке не имело нынешнего значения. Нужно всегда видеть границы того, что ты читаешь, чтобы не вчитывать туда красоты, которых там нет. В случае Дилана мне не кажется, что я туда что-то вчитываю, я всегда могу объяснить, почему я вижу там то, что вижу. Это как сочетание разных инструментов в симфониях Гайдна. Что-то ему подсказывало, что именно в этот момент нужны деревянные духовые, но сам он не смог бы объяснить, что ему подсказывает. Дилан на самом деле довольно трезво относится к своей работе. Он говорит, что надо запрограммировать собственный мозг так, чтобы он не вмешивался. Запрограммировать мозг, чтобы он сам уже ничего не программировал. Он все время повторяет: «Мои песни живут собственной жизнью». И это правда. И когда он их потом поет, для него они значат совсем не то, что для всех остальных.



Чтобы читать дальше, пожалуйста, войдите со своего профиля или зарегистрируйтесь

Статья из журнала 2017 Зима

Похожие статьи