О чем звенит струна

У Витаутаса Ландсбергиса великое множество почитателей в Литве и во всем мире, однако устроители опросов подсчитали, что еще больше тех, кто терпеть его не может. Чаще всего Ландсбергиса упрекают в грехе высокомерия. «Спроси, почему он такой надутый индюк?» – напутствовал Арниса один вильнюсский друг, когда тот собрался в Литву. «Не забудь в начале разговора подчеркнуть, что он самый умный в мире», – в свое время в такой же ситуации советовал некий доброжелатель мне.

Первого главу восстановленного государства литовского чаще всего называли «папой» и «профессором». Первое прозвище отражает тягу общества видеть в нем заботливого опекуна, второе – безусловный интеллектуальный авторитет. В беседе с Витаутасом Ландсбергисом легко ощутить себя умственно ущербным и автоматически наделить собеседника врожденной аррогантностью. Быстрая реакция шахматиста и острая наблюдательность, усугубленная сарказмом, лишь усиливают такое впечатление.

Герольд независимости действительно не чужд тому, чтобы разбрасывать направо и налево весьма образные уничижительные эпитеты. Некоторые журналисты не могут простить ему ситуации, в которой ощутили свою принадлежность к упомянутой им «собачьей своре», а оппоненты – к «клубку червей и змей». Мыслитель, страстно орудующий пером, создал тысячи текстов, включая, например, опус о том, как улучшить отношения с дерьмом. Вот цитата, отражающая позицию автора: «Дерьмо есть факт, поэтому ошибкою было бы избегать этих отношений – обходить стороной, не трогать и не нюхать. Называть дерьмо лишь иносказательно. Считается, что от этого всего дерьмо становится лишь дерьмовее».

На мой взгляд, изъяны этой личности щедро компенсируются двумя чертами: отвагой и свободой. Свое бесстрашие Витаутас Ландсбергис доказывал не раз, особенно в период 1988–1991 годов. Его необычайная смелость вдохновляла единомышленников, тогда как противники были вынуждены думать, что Ландсбергис блефует. Такая отвага, соединенная в одном сердце с тягой чувствовать, мыслить и говорить самостоятельно, помогала тезке кунигаса Витовта Великого добиваться политических побед и заслуженно войти в историю в качестве, возможно, величайшего литовца прошлого столетия.

Здесь нужно было бы упомянуть и характерную для Ландсбергиса эстетическую чуткость. Он тщательно изучил творчество и биографию известнейшего литовского художника и композитора всех времен M. K. Чюрлёниса. Этот титанический труд в 2011 году принес Ландсбергису Национальную премию Литвы по культуре и искусству – вожделенную для любого литовского художника награду. Лауреат отнюдь не ограничивается музыковедением, он и сам дает концерты, сочиняет стихи, пишет прозу. Скептики всегда будут высказывать сомнения в благосклонности муз к этому политическому долгожителю – впрочем, ему самому подобные пересуды глубоко безразличны.

Игнас Сташкевичюс

Я хотел бы начать разговор с одного вашего высказывания. Тридцать лет назад вы сказали, что колесо истории вращается в одну сторону – в сторону свободы, демократии и самоопределения.

Ну, может, тогда я был бóльшим оптимистом, не знаю.

А как вам сейчас кажется?

Возможно, там был какой-то контекст.

Конечно! Контекст независимости Литвы. Поэтому спрошу еще раз: в какую сторону вращается колесо истории?

Я думаю, что колесо истории вращается не очень равномерно – оно может и кувыркаться…

Так оно сейчас и происходит?

Да, по-моему, так.

Позвольте такой историософский вопрос: какие силы на это действуют?

Ну самая страшная сила – это сумасбродство.

Это самая эффективная или самая прогрессивная сила?   

Она неэффективна, потому что это не та сила, которую кто-то использует. Она сама по себе проявляется как непригодность людей к нормальной жизни.

Расшифруйте мне, пожалуйста, сумасбродство как историческую силу.

Это жизнь не по уму, не по совести, а по сумасшествию.

То есть люди сошли с ума?

Сходят постепенно.

С вашей точки зрения, это сейчас основная тенденция истории?

По-моему, это основной кризис человечества. И трудно предсказать, выживет ли человечество вообще. Если планета разморозится и океаны поднимутся на несколько метров, если исчезнет вечная мерзлота и превратится в болото… Ну что ж, можно погадать, что тогда станет. Тем более что в Сахаре тоже не зацветут сады.

То есть у вас ощущение, что мы сейчас в преддверии катастрофы?

Весьма возможно.

При таких глобальных катастрофических ощущениях есть ли еще какой-то смысл или надежда что-то делать?

Всегда есть смысл, даже когда перед тобой неминуемая смерть. И при такой постановке вопроса ты можешь выбрать позицию, как более достойную, так и вообще мерзкую, недостойную. И соответственно, модель поведения, которая говорит о том, насколько ты себя уважаешь.

На что, вы считаете, еще можно надеяться?

На что можно надеяться? Можно и нужно надеяться, что все пойдет прахом не очень быстро…

…а медленно?

Да, даже замедление – это уже выигрыш, уже может появиться шанс на какой-то возврат ума. И есть еще одна такая давно почти забытая сфера, как совесть.

Давайте повертимся вокруг ума и совести. Вы думаете, что в истории было такое время, когда ум был историческим фактором?

Это опять-таки как определить. Бывали люди, которые верили в ум или полагались на ум. А бывали и другие, которые вообще не думали о таких высоких материях и полагались на желудок.

Или ниже.

На природные инстинкты, на существование, пребывание в каком-то определенном времени – продолжение пребывания. А чего стоит это пребывание, какая от него радость? Неужели нет ничего больше – только пребывание, и это уже хорошо? А все остальное вторично, самое главное – это еще какое-то время попребывать? (Смеется.) Может быть и такая установка у этого двуногого, который бродит по планете.

Но вы как-то нашли другую установку – что ум важен.

Да, ум важен, но ум при совести, потому что может быть и дурной ум.

Скажите, на чем держится совесть?

На распознании добра и зла – по-моему, так. Все-таки есть различие между добром и злом.

В чем оно? Животный ум сказал бы, что разница между добром и злом такая же, как между приятным и неприятным. Что неприятно – то зло, что приятно – то добро. Как вы разделяете эти две вещи?

Добро – это то, что делает людей людьми. А они люди тогда, когда относятся к другому как к человеку, который, как мы уже говорили, достоин уважения, помощи и сострадания. А если он этого недостоин, то ты сам недостоин, ты сам за пределами человеческого.

Когда вы публично говорили о рисках западной цивилизации, вы определяли ее как носителя человечности – по крайней мере, я так понял.

Да, может быть так.

А все, что не западная цивилизация, вы называли бесчеловечностью. Или культивацией бесчеловечности.

Нет, я не могу сказать так резко и однозначно – или человечность, или бесчеловечность. Я бы сказал, недостаток человечности. И не обязательно зверскость.

Из того, что я слышал и читал, создалось впечатление, что вы резко разделяете эти миры.

Не знаю. Я стараюсь не абсолютизировать… Но есть границы, конечно, есть пределы, за которыми человечное уже нельзя назвать человечным. Хотя есть старинное изречение: «Ничто человеческое мне не чуждо». Но какое-то вырождение – это тоже человечно.

Но вы же помните древнее выражение Homo homini lupus est – «Человек человеку волк»? Это же тоже описывает некое человеческое состояние.

Может быть, это описывает не состояние, а определенное понимание возможного состояния. Вот есть такое возможное состояние, когда человек человеку волк. Но это же не абсолютное правило, и это не должно обязательно быть, это случайность. Это может даже овладеть человечеством полностью либо наполовину овладеть. Хотя волки между собой тоже человечны.

Но этот образ стал одной из основ современного государства. Вот у Гоббса: чтобы перерасти это природное состояние волка, нам необходимо государство, наш общий Левиафан.

Примерно так. Или для облегчения удела человека: удел человека – быть в беде. Ну и даже от самого себя и среди себе подобных. Но этот удел может быть облегчен человечностью и даже практическим, прагматическим умом. Как говорил товарищ Сократ: «Если вокруг меня люди лучшего качества, то и мне лучше. Почему вы меня обвиняете, что я порчу людей? Что я, идиот?»

Хотя он был идиотом в греческом смысле: он занимался только частными делами.

Ну не знаю. Какие могут быть частные дела в человечестве? Оно же едино…

Вот это еще вопрос – едино ли оно?

Но оно представляет собой целость. Если ты разрушаешь часть этой целости, ты его ослабляешь или толкаешь на вырождение.