Я думаю, что бог – это есть я

Москва услышала о нем, когда он только пробовал что-то новое в Иркутске, а слухи об экспериментах в его театре доносились как из сказочного края.

Иван Вырыпаев ворвался в Москву на кислородном топливе.

Виктор Рыжаков поставил его «Кислород» в подвале Театра.doc в Трехпрудном переулке, и все годы, пока его играли сам Ваня и актриса Арина Маракулина, туда набивалось столько желающих почувствовать это новое дыхание, что в зрительном зале часто было не продохнуть. Иван Вырыпаев – это кислород начала 2000-х, новая философия жизни в ритме рэпа. Мальчик и девочка, любовь и смерть, перечитанные ими заново заповеди.

За первым безоговорочным успехом в Москве последовали новые тексты, съемки фильмов, гастроли и фестивали, и все происходило в ритме того первого спектакля, того нового движения, открытого «Кислородом». Вырыпаев потом сам меняет этот ритм, уезжая на Восток в поисках нового знания.

И после этого начинается новый этап, словно бы период «оседлости», но и тут двойственной: Вырыпаев становится художественным руководителем московского театра «Практика» и параллельно ставит спектакли в Варшаве, живя на две страны. Этот новый формат его жизни абсолютно совпадает с выбором его ровесников по всему миру: свобода передвижения и работы, путешествия, общение на разных языках. Вырыпаев говорит на польском и английском, легко общается в самых разных компаниях, пишет новые пьесы, уже не привязанные к российской действительности. Пьесы Вырыпаева ставят в Германии, Польше, других европейских странах. По заказу немецкого театра он пишет пьесу «Пьяные», которую ставят в Дюссельдорфе, а затем в Москве, в МХТ; после успеха этих постановок появляется спектакль и в Петербурге, в БДТ, в постановке Андрея Могучего. Вырыпаев входит со своими текстами в большие академические театры, и это еще раз меняет театральный мир, которому приходится признать новых авторов, новые темы и слова, подчиняющиеся совсем другим правилам. Пьесы Вырыпаева переведены на многие языки, их играют по всему миру.

Вырыпаев всегда точно улавливает зыбкость времени, перемены, которые еще не настали, но уже приближаются. Его пьеса «Иранская конференция», впервые прочитанная публике на фестивале «Любимовка» и затем поставленная Рыжаковым в Театре Наций (в ноябре 2020 года она получила «Золотую маску» как лучший спектакль большой формы), составлена как последовательные монологи разных героев, и сейчас, в год, когда все ушли из театра в онлайн, она идеально отвечает всем условиям нового, ковидного времени.

Лучшее исполнение пьес Вырыпаева – это исполнение самого Вырыпаева. Однажды он читал «Солнечную линию» на фестивале «Любимовка», а в другой раз я видела, как он читал «Волнение» – пьесу об авторе: читал один за всех героев, но читал так, что в моей зрительской голове за это время сложились несколько интерьеров, нарисовались несколько видов из окна и я определенно знала, в каких костюмах были герои.

Вырыпаев говорит с читателем и зрителем о том знании, которое он открывает для себя сам, о том, что каждый день и каждую минуту жизни имеет для него значение, – этим он и интересен.

Евгения Шермёнева

Иван, вы знакомы вот с этим текстом?

Первое послание к Коринфянам, 13-я глава? Конечно. Это прекрасный текст.

Расскажите, пожалуйста, что прекрасного вы в нем видите?

Знаете, когда я вижу что-то действительно важное или сущностное, мне не хочется давать к этому комментарии. Как только я начну рассказывать, что там было прекрасного, оно сразу потеряется. Потому что оно находится на уровне какого-то ощущения и чувства. И мне кажется, текст этот о том, что ни концепции, ни рассуждения, ни другие вещи философии, религии и даже учения не сравнятся с непосредственным опытом знания и любви. Мне кажется, об этом текст.

Как вы думаете, апостол Павел писал об опыте или описывал какой-то желанный образ любви?

Ну, это красиво сделано. Я как писатель могу сказать, что такой текст написать непросто. Не так что вот сел и написал. Чтобы создать такой текст, нужно быть в определенном состоянии, это же из какого-то состояния созданный текст. Соответственно, это состояние и есть его опыт. И конечно, мне кажется, что любовь – это такая вещь, которая не имеет объекта. То есть ты не любишь кого-то или что-то, если мы по-настоящему говорим о любви. Это скорее такое состояние организма, в котором ты раскрываешься окружающему миру. Ты ни в коем случае ничего не требуешь. Любовь к жене не может быть сильнее, чем любовь к собаке, дереву или бездушному предмету. То есть объективно нельзя сказать, что я люблю жену, а соседку не люблю. Любовь – это такая вещь, которой ты не можешь требовать. Любовь – это состояние. Если человек находится в состоянии любви, она распространяется одинаково на все.

Если любишь жену, то любишь и все остальное?

Если любишь, то любишь все. А если выбираешь, кого любить, то это уже не любовь называется, а просто это тебе больше подходит по каким-то причинам. Это уже противоречит тому, что сказал апостол Павел, потому что ты не только отдаешь. Он же сказал: «Ничего не просит, долго терпит». И так далее.

Тогда про этот текст еще один вопрос. Он заканчивается тем, что у нас остаются вера, надежда и любовь, но любовь выше всех. Как вы это понимаете?

Я думаю, что любовь – это изначальное состояние абсолютно глубинной расслабленности, тотального принятия себя, отказа от ложного понимания, что есть некоторое «я», некоторая личность. Любовь – это то, что уничтожает наше неведение, то, что становится реальностью. Это ощущение, когда все становится равным. Неравнодушие, я думаю, это высшее эволюционное достижение, которое может произойти в человеческом организме. Думаю, что, судя по тому, как об этом говорят… Может быть, мне в жизни удавалось на секунды соприкоснуться с этим состоянием, и тогда я понимал, что это что-то невероятно высшее. И если это есть, больше ничего не нужно. Верить уже не во что, потому что это знание, а не вера. Зачем мне верить, если так и есть? Надеяться тоже не на что, потому что все уже и так есть. Это полная самодостаточность. Это конец всего, там больше нет вопросов. Поэтому назовем это любовью. Наверное, так.

И у вас есть такой опыт?

Опыт есть, но я не пребываю в этом состоянии ежесекундно.

Если это венец и конец всего, то это как-то связано с тем, что вы сказали, что это начало?

Это и начало, и конец. Там как будто уже нет времени. Это единственное, что есть.

Исходя из этого представления о начале, в начале было молчание или слово?

Я могу оперировать понятиями чужого информационного знания, да? Скажем, научного знания, знания, которое исходит от каких-то людей, которые утверждают, что они просветлены или святые. Я скажу так. На сегодняшний день я живу из ощущения того, что… Наверное, это скорее вера. Все-таки все возникает из сознания, которое в основе своей не имеет качеств. Оно вне качеств, оно до времени, до пространства и присутствует всегда, никогда не появлялось и никогда не исчезало. И из него возникает форма. И вот эта форма уже обладает степенями более грубыми – время, пространство и так далее. Ну а слово – это просто называние чего-то. Или очень мощная метафора. Как будто полнота и пустота одновременно решили, чтобы появился свет, и свет появился. Можно сказать, что Большой взрыв с научной точки зрения – такая же метафора. Если Большой взрыв называть Словом Божьим, то, наверное, это слово. И я по своему драматургическому, писательскому опыту скажу, что, конечно, если бы не было пространства тишины, слова были бы невозможны. То есть поскольку есть пространство, вот эта комната, мы здесь находимся и осязаем. Если бы не было пустоты этой комнаты, то и мебели бы здесь не было. Так же и слова выходят из состояния тишины. Вначале со мной что-то происходит, потом где-то рождается это слово, и только потом палец нажимает клавишу компьютера. И оно оказывается вот здесь. Это уже какой-то чуть ли не конечный процесс, но начинается он где-то далеко.

Как вы понимаете это сознание, которое всегда и везде есть и у которого нет характеристик и качеств?

Мне кажется, что это игра.

Сознание само играет?

Да, оно просто играет.

То есть там нету драматического…

В большом масштабе – нет. Для нас – есть, а для сознания, конечно, нет. Я воспринимаю это как игру, просто такую вселенскую игру сознания. В шиваизме есть «Ом намах Шивая». Шива создает, и Шива разрушает. Как ребенок, который на песке строит такой красивый замок. Он тратит очень много времени, и если вы ему что-нибудь сломаете, он будет очень плакать и переживать, но все кончится тем, что он просто ногой пнет и пойдет дальше. Хотя для него это одновременно и серьезно, и несерьезно.

И таково ваше ощущение мира? Что это танец Шивы?

Да, у меня такое ощущение мира.

Но есть люди, которые к этому относятся как к трагическому событию. Будто это некий провал или взрыв, какая-то гордыня: что-то захотело самоопределиться, и вот получился мир. Если мир – это танец Шивы, то откуда такой трагизм?

Трагическое ощущение – это субъективное ощущение человека. Деревья не говорят нам о трагедии, и животные не говорят нам о трагедии. Жалуются только люди, только интеллект. Даже голодная собака или корова на бойне может физически испытывать боль, но она не приходит к нам и не жалуется на мир, она не ропщет. А интеллект вечно недоволен, он делает оценки. Ну вот проведем аналогию, что я, как Шива, создал персонажей пьесы: они могут не любить друг друга, оскорблять друг друга, убивать, быть несчастными, но они же на самом деле не существуют! Это только пьеса – все это делается для развлечения публики. То есть мне жалко Гамлета, но жалко в какой степени? Я же знаю, что с Гамлетом все в порядке, просто потому что его не существует. Но для самого Гамлета, который не знает, что он персонаж, это трагедия; для его матери это трагедия. Но секрет в том, что никакого Гамлета нет, есть только Шекспир. А для Шекспира это игра, это творчество.