Я так, сижу немножко

Не стало поэта и лимнолога Анри Волохонского – того, кто заботился о здоровье слов и озер. Не стало мудреца и остроумца Анри Волохонского.

Перед вами интервью. Звучат слова, идет работа мысли, проносятся воспоминания, и то, что собеседник уже не здесь – вышел, перешел к иным беседам и иным собеседникам, – не должно нас приводить в отчаяние. Деятельность Анри Волохонского вообще ставит под сомнение идею конца, но утверждает идею продолжения, связанности. Волохонский был прямым продолжателем традиций авангарда: словесность была для него областью, где можно преодолевать границы и ограничения – между временами, между языками (между языком поэзии и языком прозы, например), между категориями официальной и неофициальной культуры.

Словесность была утопической возможностью вступать в диалог с кем угодно: из предшествующих строителей авангарда Волохонскому было более угодно «беседовать» с, учиться у Велимира Хлебникова, Александра Введенского, Николая Заболоцкого, а вот его насмешливый и наблюдательный «Роман Покойничек» кажется мне замечательным развитием работы Константина Вагинова – Волохонский обращается к темам конца города, конца романа и конца языка, связывавшего поэта с его местом. Распрощавшись с Ленинградом, Волохонский не утратил связи с призраками культуры этого города, а лишь расширил их географию, продолжая придумывать иные страны и иные способы «соединять слова посредством смысла».

При этом, когда мы думаем о Ленинграде 60-х, об эпохе, когда философ-обэриут Яков Друскин перестал ждать, что его друзья «в помятых шляпах, белых пиджаках» вернутся из Ада, и позволил молодым поэтам ознакомиться с содержанием «блокадного чемоданчика», когда в городе стала со­здаваться новая попытка творческой свободы, именно Анри Волохонский и его соавтор Алексей Хвостенко представляются воплощенными символами этой свободы.

Творчество Волохонского соединилось престранным и чудесным образом с творчеством Хвостенко. Вдвоем они стали А. Х. В. Столь различные личностно, но столь совпавшие творчески, они писали басни и пьесы, трактаты и стихи для детей, а также песни для юношества. Свое юношество я и провела, слушая и зная эти песни А. Х. В. Песни чудесного содержания: там был Бг, там была свобода, там рыцари и девы вступали в свои соблазнительные заговоры, там был Бах, там была заумь. А. Х. В. делали и сделали для нас новый смысл, новое время-пространство (как сказал бы, меланхолически наглаживая обязательного кота, главный почитатель Вагинова Михаил Бахтин). В этом новом измерении задача была не в сопротивлении демону «советского», но в выходе за его пределы – посредством поэтического языка.

Теперь, преодолевая день за днем пустоту, зияние, я говорю: чудо, что он был, чудо, что теперь мы имеем возможность читать, помнить и слушать его и его слова и записанный Леонидом Федоровым его голос на автоответчике. Писатель, ученый, странник, толмач, свободный человек, Анри Волохонский сберег и (вос)создал то, что теперь мы понесем дальше уже без него – к новым превращениям.

Полина Барскова

По дороге к вам я размышлял о схожести двух русских слов.

Так...

«Пиздеть» и «пиздить».

Вот интересно, Пушкин знал слово «пиздеть»? Знаете, у Пушкина есть такое стихотворение: «Дома в ту пору без дела / Злая мачеха...»

Что делала?

Что делала? Сидела.

(Смеются.)

Так вот, знал ли Пушкин вот это второе слово, которое вы употребили как сходное со словом первым...

Про Пушкина мы еще поговорим, но пока...

...ограничимся...

Да!

(Смеются.)

...выбранной темой. Слова похожие, а семантически – разные; ведь «говорить впустую» и «воровать» – это два совершенно разных занятия.

Не совсем.

Вот именно с этой схожести я и хотел начать разговор...

Давайте-давайте, начнем.

Как вы объясните образование двух таких похожих слов, которые вы не хотите употреблять, а я легко употребляю? «Пиздеть» и «пиздить».

Я думаю, они во всех языках должны быть похожи. Потому что в каком языке ни скажи «пиздеть», все равно получится как «пиздить».

Что ворует тот, кто болтает впустую?

А! Это, знаете, есть басня, которую мы с Хвостенко давно-давно написали когда-то: «У пробляди бюстгальтер кто-то спер, а дело было в многолюдном пляже. Она же не заметила пропажи». Мораль, значит: «Кто на язык остер – тот скор на кражу».

То есть вы уже давно это заме­тили?

Несомненно.

Иногда в традиции это называется словоблудием.

(Смеется.) Как?

Словоблудием. Я об этом подумал, потому что наткнулся на некоторые ваши высказывания...

На какие? (Смеется.)

Вы, например, говорите, что в людях вы главным образом наблюдаете пустую болтовню.

Да.

Но разве вы не встречались, скажем, с осмысленным высказыванием друга?

С каким осмысленным?

(Смеются.)

Ну, сказанным вашим другом...

Мне другом?..

Со смыслом...

Нет, не бывает.

Не бывает?!

Нет, первый раз слышу. (Смеется.)

Или у вас очень строгие требования к смыслу, или у вас очень широкое понимание бессмыслицы.

У меня очень широкое понимание двусмысленности. (Смеется.) Потому что все слова – они же такие...

Какие?

Ну то так, то так.

То есть ничего однозначного нет?

Нет. Ничего нету, да.

А в чем вы видите смысл, если в че­ловеческой речи главным образом при­сутст­вует бессмыслица? Или двусмы­сленность?

Много-многоэтажность.

В чем вы видите смысл?

Выпуклый нос, многоэтажный. (Сме­ется.) В таком вот духе. Ну в чем? Ни в чем я этого не вижу. Скучно, скучно.

Мир скучен?

Нет, не мир скучен. (Смеется.) А сужение темы скучно.

А кто сужает тему?

Разговор.

Любой разговор?

Почти.

А бывает, что слово – живое?

Да.

И оно касается, скажем, души, сердца и чего-то такого?

Да, да.

Но это же не бессмысленно?

Ну да, я понимаю. Вы так хотите (смеется) повернуть.

Да.

Ну я не хочу вам препятствовать, поворачивайте. (Смеется.)

Где вы ви... слышали живое слово, если вообще слышали?

Не слышал.

Читали?

Крайне редко.

И все же – где?

Ну где... Вот в Каббале. Не в са­мой Каббале, не в «Зоаре», а в «Сефер Йеци­ре», это очень полезное произведение.

Там же в основном цифры!

Не совсем. (Смеется.) Не совсем. Ну конечно, под конец я тоже уже так... и в этом разочаровался.

И в Книге Творения?

Да, да.

То есть сейчас вы в таком состоянии, когда разочаровались во всем?

(Смеется.) Нет, не то чтобы я был весь такой разочарованный... Очаро­ван­ный странник, разочарованный стран­ник… Нет-нет, я в своем порядке.

А в чем вы еще не разочарованы?

Ну вот стол, стул, виноград, вот эта хреновина, пепельница, очки. Так и живу.

Мир вещей.

Ну можно так сказать, мир вещей. (Смеется.)

Мир вещей – в отличие, скажем, от мира мысли и мира слова.

Да, можно так, да. А можно иначе.

А как еще можно?

Как-нибудь не так.

(Смеются.)

Например?

Ну, например, вот крыша. Да, видите, смотрю на крыши. Там есть часть крыши и часть, заполненная фотоэлементами, которые улавливают свет солнца. Потом они этот свет солнца преобразуют в электричество. Это электричество ползет по проводам куда-то там и нагревает воду, в которой они... ОНИ! Ну, мы, они, все мы моемся. Вот это очень хорошее явление. (Смеется.) Мы же… Знаете, мы же сыны Света.

Кто – мы?

Все.

В смысле, мы, люди?

Ну да.

Сыны Света?

Сыны Света, конечно.

Извините, а что это значит?

Как Иисус Христос говорил...

Он так нас всех назвал?

Не уверен, что всех (смеется), но кого-то назвал. Конечно.

Вы чувствуете себя так названным?

Я себя так особо не причисляю, но, в общем, да, да, да – названным. Мож­но так сказать. Как свет преобразуется во что-то и ползет дальше. Таким образом, наверное.

И вы сын этого ползущего дальше Света?

(Смеется.) Ну, я сын, я и Отец, я и Дух Святой, я – все. Не только я, но и вы, и мы (смеется), и они.

Вы наверняка слышали историю про 36 праведников.

Ну конечно, да.

Вы встречались с кем-нибудь из них?

И сейчас встречаюсь – вот с вами. Я так думаю, что вы праведник.

Это мы пропустим. Я не могу сейчас на это реагировать.

Вот! Почему?

Я не знаю, что с этим делать.

Я тоже. (Смеется.)

А вы тоже один из них?

Ну если кто-нибудь назовет, может, и буду, а так я точно-то не знаю.

Я вот недавно встретился с одним.

Где?

В Кембридже.

О! Расскажите.

Он их ламедвавистами называет; говорит, что троих встретил.

Ну это ламед-вав, да. Ну и хорошо.

А вы – сколько?

Не знаю.

Не считали?

Нет, не считал и не хочу считать.

А вы число 36 буквально воспри­ни­маете?

Видите ли, число 36, во-первых, важ­ное число. Если вы просматривали эти мои сочинения, то вы в самом конце, несомненно, видели рассуждение о числе 666.

Да.

Один из аспектов 666 – это и есть 36, развернутое в... сумму цифр...

От одного до 36.

Составляет ровно 666. Вы обратили внимание на это?

Да.

Теперь, само число 36 представляет собой сумму трех первых кубов. То есть 1 плюс 8 – это 9, и плюс 27 (это третий куб) равно 36. Вот это и есть число 36.

А как три первых куба связаны с праведниками?

Это вопрос: с праведниками и с праведниками ли. Я думаю так, что о праведниках люди думают убого. То есть они считают, что должен быть такой вот праведник. А на самом деле это все не так. Праведник – он не непременно праведный в каждом своем движении, в каждой части, он – свободный человек. Праведник. И в качестве такового он может быть и кубом.

Мое воображение как бы...

Отказывается! (Смеется.)

Да.

Ну как... Ну хорошо. Начнем с тетраэдра. Да, вот тетраэдр. Знаете, как построен тетраэдр?

Геометрически представляю. Четы­рехсторонняя пирамида.

Это самая простая геометрическая форма. Считалось, что она изображает огонь… Вы знаете, я, может, сейчас и умом-то слабоват, раньше я мог просто как пулемет все это делать, а сейчас забыл на старости лет... (Смеется.)

Но в каком пространстве, в каком поле эти тетраэдр и огонь живут?

В поле… (Смеется.) В поле. «Бедный конь в поле пал!» Помните, поет этот молодой человек? Сперва куда-то спешит, потом... Это не опера «Полтава», нет?¹

Не знаю.

Ну, в общем, «бедный конь в поле пал». Вот это и есть поле.

Это и есть поле. Просто я не нашел лучшего слова для обозначения пространства, в котором живут тетраэдр и огонь.

Я тоже не нашел.

А может, кто-то уже нашел?

Не знаю. Кто его знает. (Смеется.) Да нет, что мы говорим какую-то чушь такую…

Я тут даже выписал цитату, ваше двустишие. «Двое бездарей сидят / Потихонечку пиздят».

Есть такое, да.

(Смеются.)

У меня такое чувство, что ваше разочарование в человеческих словах...

Да.

...идет от уверенности в другого рода словах. Или в слове. Я прав?

Нет. Не... Не так, как вы хотите сказать. Это такие «слова, слова, слова», а тут «СЛОВА! СЛОВА! СЛОВА!». Но это не так. Я не так думаю.

А как вы думаете?

(Смеется.) Я и сам-то... Я уже забыл, понимаете? (Смеется.)

Да, это... (Смеется.) Но какие-то проблески памяти у вас же остались?

Не уверен.

Может быть, я наведу на припоминание...

Давайте, давайте.

Где-то вы сказали, что когда прочитали «Книгу Творений», «Сефер Йециру», это дало вам возможность найти свою точку зрения.

Да, верно, что-то такое было.

Что это была за точка зрения, к которой вы пришли благодаря этой книге?

Вот именно свобода от высказыва­ния, вот что это. То есть нет вот этого – «слова, слова, слова» и «СЛОВА! СЛО­ВА! СЛОВА!». Этого нет. Ни того, ни того. Все – обман.

Мысль изреченная есть ложь?

И неизреченная, как мы видим, тоже.

А где же правда?

Нету.

А истина?

Там же. (Смеется.) Там же, где и правда.

То есть все одно вранье?

Да, более или менее.

Ну подождите...

Да, да, да, давайте! (Смеется.) Да­вайте определим!

Во-первых...

Да, да, да.

Вы же видите разного рода вранье? Оно различается своим намерением, своим истоком, своим направлением, вранье – разное!

Кто знает?

А вам как кажется? Как вы ду­ма­ете?

Не знаю... Я... Я же вам сказал, я вообще не думаю. Я так, сижу немножко. Знаете, у меня такой стишок есть, коротенький. Можно я процитирую? «Собаки лают, лают, лают, лаяли...» (Пауза.) Вот так.

А вы человек вообще?

Нет, не знаю. А, нет, я человек. Скверный, конечно. (Смеется.) Но так вроде человек. Похож.

Есть представление, что человек, в отличие от других живых существ, наделен разумом, там, или мышлением...

Разумом...

А вы говорите, что не думаете.

Не знаю.

Значит, вы или выше, или ниже.

Это... нет. Выше, ниже. Выше. (Сме­ется.)

Высший человек. Может быть, вы сверхчеловек?

Нет, зачем это? Сверхчеловек… Это все выдумки 20-х годов прошлого века. Человек-нечеловек… (Смеется.) Нет, меня так просто не поймаешь.

Я введу в наш разговор персонажа, который родился в Риге...

Да.

…и довольно жестко относился к словам.

Так!

Но не ко всем.

Так!

Но к разным. Это Йешаяху Лейбович.

Йешаяху, а! Йешая, ну да, Исайя, значит. Лейбович...

Да. И он как-то очень резко отозвался об инициативе христиан и иудеев создать диалог, экуменический или какой-то там еще. Лейбович сказал, что между христианами и иудеями никакой диалог невозможен, потому что они друг друга в корне не принимают.

Ну хорошо.

Как вы понимаете такое отношение?

Видите ли, номинально я христианин. Я прошел, значит, соответствующие обряды, и после этого у меня было очень хорошее настроение, вот. И так я и жил с этим хорошим чувством много лет. Но в какой-то момент я в христианстве почувствовал неправду. И не в христианстве моем, скажем, или в вашем, или в чьем-то еще, или этого вашего Исайи, и не в этом смысле. А в основном утверждении. Дело в том, что Нагорная проповедь начинается с любопытнейшего утверждения, что...

«Блаженны нищие духом...»

О! Замечательно! «Блаженны нищие духом». Что это значит? У меня там страничка даже написана, вы, конечно, это пропустили...

Нет, я не пропустил. Там написано, что христиане взяли это у ессеев.

Не христиане взяли у ессеев, а это название ессеев. Самоназвание. «Нищие духом» – это самоназвание ессеев. И таких терминов много. И «сыны Света» – это все самоназвания ессеев. Но обычно ведь считается, что это призыв к новой морали, что христианство – это новая мораль, а это все неправда. Нагорная проповедь не о новой морали, а просто самоназвание ессеев. И вот с того момента я стал крайне скептически относиться вообще ко всему. Потому что это другое. Другое это.

Но ведь то, что «нищие духом» – это самоназвание ессеев, ничего не объясняет. Это еще только начало проблемы.

Да, да, тут я вас поймаю...

Такие hunter-gatherers.²

Вот-вот.

(Смеются.)

Конечно, это ничего не объясняет. Но это говорит о том, что, скажем, вся проблематика противоречийнепротиворечий христианства и иудаизма – это... не субстанциально. Не существенно. Это все неправда.

А что субстанциально, что существенно? Если вы скажете, что ничто, то вы ничего предыдущим высказыванием не сказали.

Разумеется, я не скажу «ничто». (Смеется.) Вопрос. Вы тонкий метафизик. Вы тонкий метафизик.

Я надеюсь, это не в обиду сказано.

Нет. Нет-нет, ну зачем? Но я-то… (Смеется.) Помните, как у Хвостенки? «Мы думаем иначе». (Смеется.) Я не помню точно: мы никого не украшаем, мы думаем иначе. Мы всех лучше³. Вот так.

Что – существенно?

Вот ТО существенно, ТО, не то. Не существенно, ничто не существен­но. Не существенно ничто. Не сущес­твенно...

У меня была недавно такая идея, что существенно не что...

Да, да.

...а как.

А! Это любопытно. Ну-ка расскажите.

Это было в такой ситуации, когда я решил, что вопрос «что делать?» надо выбросить на помойку.

Правильно! И давно! (Смеется.)

И заменить его надо вопросом «как мне поступить в этой ситуации?». Вот в этой отдельной ситуации.

Да.

Но важнее для меня была не сама пе­ре­мена вопроса, а переход внимания от «что?» к «как?», потому что в этом «как?» я увидел выход во что-то такое, что я предварительно назвал «потоком неповторяемости». Присмотрись к «как», и ты вырвешь­ся из потока повторяемости в поток неповторяемости. Такая у меня была…

Ну, это можно и так, можно и так.

…вспышка. Видите ли вы какую-то другую возможность в этом переходе от «что» к «как»?

Почему бы нет.

Но вы этим не занимаетесь?

(Смеется.) Этим я точно не занимаюсь.

И не занимались?

И не занимался, и не буду заниматься.

(Смеются.)

Но если уж на то пошло, чем вы вообще занимаетесь?

Ой, ну я стишки пишу. Написал. Последний раз я даже перевел стишок. Хороший. Хотите, расскажу?

Да.

Вот, видите, начал писать стишок. «Неувиденные птицы о небесах...»

Это – пример того, что вы недавно перевели?

Да-да. С древнееврейского. А называется это «Бытие», глава первая, стихи с первого по пятый.

Замечательно, и как это звучит?

А вот так: «Сперва создало божество небеса и землю. Земля была бездна и мгла. Над бездною – тьма. И божественный вихрь пред ликом вод витал. Рекло божество: «Свет, стань!» – и свет стал. Увидало божество, что хорош свет, разделило свет и тьму. Свет – день, ночь – тьма. Вечер и утро. День один». Вот так. «Божество» есть перевод древнееврейского слова «Элохим». Это слово имеет форму множественного числа.

Да.

Обычно переводят как Бог. Но переводить-то надо таким образом, чтобы было грамматически похоже на то, что сказано по-древнееврейски. Божество надо переводить средним родом, не множественным числом – как боги. А дело в том, что это форма древнееврейской грамматики, знаете, множественное число как усиление. То есть это именно божество, оно. Это важно. И я думаю, что я именно этого и добился. Потому что вроде как получилось хорошо.

А вместо духа у вас вихрь?

Несомненно, вихрь. Потому что...

Иногда переводят как «ветры».

Да! Вихрь. Это...

Руах.

Руах. Это, конечно, вихрь. Это не божественный... Не Дух Божий.

Как вы пришли к тому, что это вихрь? Прислушиваясь к чему?

Ну к чему-то там! (Смеется.) Знаете, у Спинозы есть сочинение, в котором он комментирует как раз вот эти стихи. И он это вообще перевел как «сильный ветер». «Руах Элохим» – это не Святой Дух, это – «сильный ветер».

Иногда я разговариваю с людьми, которые серьезно относятся к Богу или, по крайней мере, к слову «Бог»...

А вот это любопытно, это разница.

Безусловно. И у меня сомнения по поводу слова… Почему одно слово языка выделяется как нечто особое…

Да, да.

Ведь христианские богословы говорили о неназываемости, безымянности божества, они выводили слово «Бог», или Theos, из греческого глагола «бежать» или «жечь». Ну, такая игрушечная этимология, однако в ней просвечивает про­изводность, вторичность этого на­звания...

Да, да.

Вы когда-нибудь думали о слове «Бог» – о его особенности или отсутствии особенности?

Конечно, все время об этом думаю, можно сказать! (Смеется.)

И к чему вы пришли?

А вот к тому, что, во-первых, то, что вы говорите о непроизносимости, связано с начертанием тетраграммы в еврейском тексте. Когда появилась тетраграмма, то есть эти самые четыре буквы, то это писалось древнееврейскими буквами. То есть не квадратным письмом, как где-то с VI века, а палеоеврейским письмом. По-моему, даже сейчас так пишут в хороших свитках. И вот примерно, скажем, в IV или V веке до нашей эры это слово стало непроизносимым, то есть табуированным. На самом деле это совершенно не табуированное выражение, и произносить его все равно нужно было так, как его и произносили тогда. Теперь, если говорить о произнесении слова «Бог» или «божество», как в этом переводе, то тут ведь имеется в виду не Яхве, а Элохим. А Элохим – это совершенно нормальное слово, которое и сейчас произносится.

То, что вы произнесли как Яхве, это как бы имя?

Это – имя. И почему... Вы знаете Шифмана? Вы знаете, что он перевел угаритские поэмы на русский язык?

Нет.

У меня есть обе его книги с переводом этих поэм, и там он говорит, что Яхве был одним из вторичных богов этого угаритского пантеона (смеется), а главным был Илу. Очень смешно.

И что из этого следует?

Из этого следует, что не надо очень серьезно относиться к этим названиям.

Я могу добавить к вашей истории то, что в раннем христианстве, когда писали по-гречески, то есть примерно до IV века, была традиция пользоваться еврейскими буквами. Но все пропало, когда неграмотные люди это пытались произносить по-гречески. И знаете, как тетраграмматон произносился по-гречески? «Пи-пи».

Как?

Пи-пи. Потому что слово писалось еврейскими буквами, а переписывалось людьми, которые считали, что это греческие буквы. И получилось «пи-пи».

Крайне любопытно. Как? Пи-пи?

Пи-пи.

А почему пи-пи?

Потому что попробуйте представить себе четыре еврейские буквы, הוהי.

Да.

А потом представьте себе неграмотного переписчика, который воспринимает эти буквы как греческие: ΠΙΠΙ.

Да...

И он понимает, что это пи.

Да... А! Ну, это знак вот этот, так, так...

Да. И тетраграмматон ведь пишет­ся – йод...

Да.

Хе, вау, хе.

Йод, хе, ну и хорошо, да. А! Пи-пи, ну да.

Пишется наоборот.

Ну да.

И греческий неграмотный перепис­чик...

Пи-пи, ну да, пи-пи.

Вот вам и имя высшего неназываемого, необъятного...

(Смеется.) Кайф какой! Боже мой! Как это мило, слушайте, это же просто прелесть!

Дарю!

Спасибо! Пи-пи! (Смеется.) Пи-пи.

И тогда более грамотные люди решили, что не надо нам этого пи-пи. Будем писать «Теос».

Да, Теос...

А вы согласны с русской этимологизацией, производящей слово «бог» от слова «бок»? Бок жертвенного животного?

Нет, нет. Чушь.

А откуда тогда бог?

Я думаю, от слова «богатство».

Как вы думаете, потеря имени бога меняет что-то во взаимоотношениях с ним?

Да, конечно, меняет!

Что?

Все! Ну если имя есть, то, значит, и отношения есть, а когда нет, то нет – и нет.

Если присмотреться к молитве «От­че наш»...

Так нет, конечно, имя есть...

А какое оно?

Языческое.

Да святится имя Твое!

Да, да, да.

Какое имя?

Вот именно, что «Твое». Твое!

Да. Но какое?

А я не знаю.

Никому не известное имя Твое да святится.

Да святится имя Твое, да приидет Царствие Твое, да будет воля Твоя. Вот это «Твое», «Твое»...

А что неправильного в этом «Твое»?

(Смеется.) Да не то чтобы неправильно, а полуправильно.

Так поправьте!

Да я не буду, не хочу. Зачем? Я человек скромный, я стишки могу, а больше ничего и не могу. (Смеется.)

Скажите, вы что-нибудь поняли в жизни?

Из жизни?

В жизни.

Не знаю. Нет, ничего не понял.

А с чудесами встречались?

Все – чудо. Сплошное чудо. Вы знаете, то, что мне удалось сбежать из этой так называемой родины, – это чудо. Помню самолет, как он меня вывозил в Германию, как потом в Израиль и как я потом жил в Израиле. Я все помню.

И все – чудо?

Все – чудо.

И это чувство чуда вас не покинуло?

Нет. Я знаю, что это все чудо.

В каком смысле чудо?

(Смеется.)

Просто есть такое понимание чуда, что это что-то такое, что происходит не по природным причинам. Но вы, наверное, говорите о чуде в другом смысле.

Нет, почему?

То есть все, что происходит…

Со мной.

...имеет как бы...

Явное чудо.

А не впадаете ли вы в такой как бы фаворитизм?

Может быть. Вы знаете, мне всю жизнь очень сильно везло. Всю жизнь. И вот это чудо.

Позвольте мне напомнить вам, что Аристотель задавался вопросом...

(Смеется.) Аристотель!

...о том, почему некоторым людям везет, а некоторым нет.

Да.

И предложил три варианта. Что или это от Бога...

Та-а-ак.

...и тогда объяснения нет. Второе – что это от их природы: их природа такая, что им постоянно везет. А третье, что это зависит от их состояния ума.

Так.

Насколько я понимаю, провансальские каббалисты...

Да.

...очень серьезно читали Аристотеля.

Конечно.

Но из этих трех версий они главным образом обратили внимание на то, что это зависит от состояния ума.

Скажем так.

Я ошибаюсь?

Я не знаю.

Если придерживаться этих трех вер­сий, как вы объяснили бы ваше везение?

Мое везение? От Бога, конечно.

Поэтому я и заговорил про фаво­ритизм.

Да.

А Он...

Он.

...настолько разборчив? Вот некоторым дает везение, а некоторым...

Не знаю, может быть.

То есть справедливости и там нет?

Справедливости? Нет. Какая там справедливость? (Смеется.) Господи, такого негодяя, как я...

Вы боитесь смерти?

Смерти? Нет, совершенно не боюсь.

Она что-то для вас значит?

Нет, ничего не значит. Помру – и все.

Не жаль?

Нет.

Хватит?

Хватит.

Вы сделали то, что хотели?

Даже больше.

Ну и слава богу.

(Смеется.)